Глава девятая «ОБАГРИМ РУКИ КРОВЬЮ ТИРАНОВ!»

Глава девятая

«ОБАГРИМ РУКИ КРОВЬЮ ТИРАНОВ!»

Бес, орудующий в Альштедте, обязан предстать перед учеными судьями! Лютер спал и видел, как в узком кругу единомышленников добивается своего: учение Мюнцера объявляют бунтарским, дьявольским, ложным.

Да и вообще нельзя допускать, чтобы люди, подобные Мюнцеру, наставляли в вере народ. Это приведет только к смятению умов, распрям и мятежам. Перед священными текстами Мюнцер не испытывает ни трепета, ни благоговения. Он хвалится, что может сам, если надо, написать целую библию.

А как кощунственно обращается Мюнцер с писанием, жаловался доктор Лютер Спалатину, он, толкуя, придает ему обратный смысл. Дикие речи — словно произносит их пьяный или безумец!

Отказ Томаса приехать в Виттенберг на «диспут в закутке» разозлил Лютера. Если он не хочет явиться добровольно, то власти должны его заставить!

Не сам диспут с Альштедтским бесом интересовал Лютера, а осуждение его взглядов. И это надо сделать как можно быстрей. Он писал письмо за письмом, уговаривал, предупреждал. Он обращался к своим высокопоставленным друзьям и заступникам, просил курпринца, наседал на Спалатина, побуждал Цейса — заставьте Мюнцера отправиться в Виттенберг и держать ответ за свое учение! Лжепророк должен быть разоблачен и повержен!

Сначала в Альштедте их было немного: около тридцати человек. Они хорошо поняли Мюнцера. Все должно стать общим! Тираны добровольно не поступятся и толикой своих привилегий. Они будут яростно защищать награбленные сокровища и собственную власть. Не зря они кормят отряды наемников и держат при себе пушкарей.

В один из весенних дней они собрались в старом городском рву, из которого только недавно ушла последняя вода. Они клялись, что не пожалеют жизни ради торжества Евангелия и истребления безбожных кровопийц. Они покончат со всеми поборами и податями, разрушат монастыри, разгонят монахов.

Среди первых, кто принес клятву, были Бартель Крумп, Петер Вармут и стекольщик Бальтазар Штубенер. Ганс Рейхард переписал всех присягнувших. Списки взял на хранение Крумп.

Вскоре к ним присоединились люди и из других мест — мансфельдский рудокоп Петер Бэр, Тиль Банзе, проповедник из Зангерхаузена и мюльхаузенцы Ганс Куле и Ганс Роде, скорняк. Они разошлись по домам и принялись за работу — «Союз избранных» будет повсюду! О своих успехах и затруднениях они сообщали Мюнцеру. Его ответные послания были проникнуты воинственным духом. Время жатвы уже на пороге! Острите серпы и точите косы!

Замки и монастыри — оплот угнетения, церкви — притоны ложной веры. До тех пор, пока они существуют, народу не добиться освобождения. Не словом божьим — руками людей будет произведен переворот. Не бойтесь, братья, не бойтесь пускать в ход кулаки! Гнезда стервятников будут разорены!

«Союз избранных» рос и ширился. Скоро ли он даст о себе знать? Или жители захолустного городка способны только шуметь после проповедей и воинственно шептаться за закрытыми ставнями, когда на улице нет стражи?

В деревушке Маллербах, недалеко от ворот Альштедта, находилась часовня с чудотворной иконой. Монахини Наундорфа, которым она принадлежала, сделали из людской набожности выгодный промысел. Они без устали твердили, что образ богородицы исцеляет все недуги, избавляет от страданий и уберегает от бед. По старому обычаю, каждый, кому была ниспослана благодать, должен был, помимо щедрых даров, принести изображение, свидетельствующее о чуде. Если заступница богоматерь спасла дом от пожара, то рядом с алтарем ставился маленький домик из воска. Если в годину мора ваши молитвы были услышаны и скотина не сдохла, вы обязаны были принести фигурки коров. Часовня была набита восковыми ногами, скрюченными в судорогах, страшными масками с незаживающими язвами. В деревушку тянулись вереницы паломников.

Монастырь не довольствовался доходами с часовни, а еще брал с города подать. Вопиющее бесстыдство! До каких же пор послушные альштедтцы будут мириться с тем, что на их деньги, добываемые тяжким трудом, монахини, заплывшие жиром, дуют вино и пиво?

В своих проповедях Мюнцер несколько раз говорил о часовне. Веру в чудотворную икону он клеймил как постыдное идолопоклонство. На невежестве и суевериях оборотистые монашки греют себе руки. Долго ли еще горожане намерены сносить этот позор?

Вот оно, капище дьявола, где под видом девы Марии молятся сатане! К горожанам, явившимся в Маллербах, присоединились крестьяне. Кто-то робко вопрошал: «Не покарает ли бог за кощунство?» Покарает? Весь честной народ увидит, что разрушители идолов останутся целыми и невредимыми. Ни столбняк на них не найдет, ни гром не разразит.

Старик скитник, охая и причитая, путался под ногами. Мюнцер прогнал его прочь. Громите сатанинскую обитель! Все полетело наземь: ризы, церковная утварь, фигурки из раскрашенного воска, лампады и покровы. Чудотворную икону разбили вдребезги. Под дружными ударами топоров рухнул алтарь. Часовню подожгли в нескольких местах. Буйно и весело затрещал огонь.

Ну, простаки, где кара господня? Десятилетиями вас дурачили, словно круглых болванов. Рухлядь, которой вы поклонялись, сгорела как солома. Что ж богородица не вступилась за святое дело? Насмешники отпускали крепкие словца. Даже мужики, известные своей набожностью, раздумчиво почесывали затылки. Похоже, что и впрямь монашки водили их за нос.

Возбужденные и решительные возвращались в Альштедт Мюнцер и его единомышленники. «Союз избранных» создан не для того, чтобы бездействовать. Маллербах — лишь начало.

Шоссер разорялся вовсю. Понимает ли Мюнцер, что он натворил? Кощунство, святотатство, мятеж! Как теперь оправдаться перед князьями? Цейса потянут к ответу: что смотрел он, когда злодеи палили часовню? Чем объяснить такое потворство еретикам? Страхом? А как он раньше проглядел, что в городе зреет бунт? Разве он знал, что магистр Томас, который так любит говорить об истинной вере, способен подстрекать людей на поджоги?

Он дал Цейсу высказаться. Зря только уважаемый шоссер говорит о мятеже и кощунстве. В этом никто из альштедтцев не повинен. Разрушение идолов угодно богу. Не в нем, Мюнцере, причина возмущения, а в монахинях с их поборами и домогательствами. Его удивляют речи шоссера. Неужели после всех наставлений он так слаб в вере, что не отличает правых от виновных, мятеж от законного восстания, воли божьей от святотатства?

На лице шоссера появилось выражение беспомощности. Он, конечно, согласен, что любой притон дьявола должен быть уничтожен. Но поверит ли курфюрст, обожающий реликвии и святыни, что в Маллербахе поклонялись именно сатане? Выходит, что его собственный шоссер заодно с поджигателями.

Он, Мюнцер, думает, что шоссер поступит мудро, если возьмет под защиту праведных людей, поднявших руку на капище сатаны. Уничтожение идолопоклонства— долг каждого христианина. Томас засыпал Цейса библейскими текстами. Даже Моисей и тот разбивал алтари язычников.

Сокрушенно вздыхал шоссер. Душа его была полна сомнений.

Несмотря на высылку Пфейфера, магистрат Мюльхаузена так и не смог вернуть себе прежнего влияния. Ему пришлось пойти на уступки жителям предместий. Число советников было уменьшено, выборные от общины получили доступ в казну и налоговую палату, ахтманы стали заседать в ратуше. Для них поставили отдельную скамью напротив кресла бургомистра.

Издавна повелось, что магистраты требовали не только особого к себе почтения, но и частых подарков. На великий пост город оделял духовенство и советников свежей рыбкой. Полагалось раздать триста двадцать три фунта карпов. Советники делили между собой дроздов, пойманных в округе, и доходы от принадлежащих городу утиных садков. Не прочь были они поживиться и дичью: куропатками и зайцами, ловить которых обязаны были мужики. А в воскресенье после андреева дня каждому члену магистрата вручалась кругленькая сумма «пропойных денег».

Теперь все это кончилось. Ахтманы зорко следили, чтобы казенные денежки не оседали в карманах советников. Предместья почувствовали свою силу. Обстановка благоприятствовала возвращению Пфейфера. За три с лишним месяца, которые он отсутствовал, в его взглядах произошла разительная перемена. От увлечения Лютером не осталось и следа. Мюнцер, вот кто прав! Монастыри и замки надо разрушить, алтари сломать, попов и книжников гнать в три шеи! Всю зиму Пфейфер проповедовал необходимость силой избавляться от духовенства. На улицах ненавистным попам не давали проходу.

В тот самый день, когда была сожжена маллербахская часовня, в деревню Аммара пришли мюльхаузенцы. Вместе с крестьянами они заявились в церковь. Они привели с собой проповедника, беглого монаха, и хотели его послушать. Им надоели поповские бредни, и пусть с амвона говорит человек, разумеющий истину! Приходский священник стал протестовать. Тогда один из мужиков вырвал у него распятие и так его избил, что тот едва унес ноги. Негодующая толпа вломилась к нему в дом и разнесла все в пух и прах.

Маллербах и Аммара — не случайное совпадение. В Аммаре тоже действовали близкие Мюнцеру люди.

Великие преобразования, в которых нуждается мир, требуют, чтобы была изменена даже сама природа людей. Человеку следует отрешиться от всего личного, чтобы постоянно думать об общем благе.

На пасху у Оттилии родился сын. Жена шоссера, бывшая при родах, вбежала к Мюнцеру со счастливой вестью:

— Господин магистр, возблагодарите бога: он послал вам первенца!

Томас не выдал ни своего волнения, ни охватившей его радости, словно был глух и нем. Женщина, пораженная его молчанием, ушла. Непроницаемым было лицо Мюнцера. Надо умерщвлять все, что делает человека рабом его личных привязанностей. Целое неизмеримо важней частного.

Сожжение маллербахской часовни вызвало настоящую бурю. Аббатиса подала курфюрсту жалобу. Обычно уравновешенный Фридрих вышел из себя. Наглые поджигатели уничтожили знаменитую святыню!

Он потребовал объяснений. Власти боялись и собственных сограждан и князей. На что решиться? Конечно, в городе для многих не составляло тайны, кто участвовал в набеге на Маллербах. Что же выходит? Магистрат и шоссер знают зачинщиков и оставляют их на свободе? Нет, нет, зачинщики им неизвестны. Один бог ведает, отчего сгорела часовня.

Послание курфюрсту составляли сообща. Тон задавал Мюнцер. Не обороняться — нападать! В беспорядках виноваты сами монахини. Если бы не их вызывающее поведение, то все было бы спокойно. А теперь они еще донимают курфюрста своими лицемерными жалобами.

«Мы должны ежедневно выслушивать от наших врагов, ненавидящих нас за верность Евангелию, что они хотят нас похватать, разорить, увести в полон, сжечь. Если каждый раз, как нам угрожают, мы бы обращались с жалобами, то ваша милость не имели бы покоя ни днем, ни ночью».

Ответ Фридриху не отличался особым смирением. Никто без причины не станет задевать монахинь и священников. Знали бы они только свое место. Однако им не терпится повсюду строить козни. Проповедь Евангелия они называют ересью. А этого праведные люди больше не могут сносить.

Хороши праведники, которые расшибают в куски иконы! Курфюрст велел своему брату герцогу Иоганну вызвать в Веймар шоссера, шультейса и нескольких членов магистрата.

При дворе они оправдывались изо всех сил, твердили, что не знают преступников, учинивших кощунственное злодейство. Но герцог не принял никаких отговорок и строго-настрого приказал в две недели найти виновных и предать их суду.

Когда шоссер и его спутники возвратились в Альштедт, Томас при огромном стечении народа напустился на Фридриха. Тот желает во что бы то ни стало покарать смелых и честных людей. Не стесняясь в выражениях, Мюнцер дал курфюрсту основательную взбучку.

Город волновался. Повсюду собирались люди. Князья берут под защиту монастырь! Ворон ворону глаз не выклюет! Выдать зачинщиков? Как бы не так! Прав брат Томас, когда говорит, что всех тиранов надо свергнуть!

Один из последователей Мюнцера призывал избрать новую власть: «Вы, любезный народ, видите сами, что делают наши господа. Именно они с самого начала основывали монастыри и церкви, эти, точнее выражаясь, публичные дома и притоны разбойников. Именно они до сих пор сохраняют их и извлекают из этого пользу. Вы глупцы, раз признаете таких людей за господ. Выберите себе сами правителя и отвергните саксонских князей. Они лишь дерут с вас три шкуры. Но вы столь слепы, что считаете их за господ. Откажитесь от них, а если будете им писать, то пишите не «божьей милостью герцоги Саксонии», а «божьей немилостью герцоги Саксонии и не господа наши».

Попробуйте-ка связать поджигателей, когда кругом такие речи! Быстро пролетела неделя, а приказ оставался невыполненным. Шоссер, шультейс и магистрат обратились к Иоганну с просьбой продлить срок, назначенный для розыска злодеев. Действовать приходится очень осторожно: «Мы боимся схватить невинного вместо виновного. Из-за этого в нашей общине возникло бы великое возмущение!»

Истекла вторая неделя, подходила к концу и третья, а виновных так и не задержали. Шоссер чувствовал себя между молотом и наковальней. Герцог настаивал на исполнении приказа. Цейс не хотел впасть в опалу и умолял, чтобы Иоганн, помня о его прежних заслугах, простил бы ему проволочки. Не нерадивость тому причиной. Ведь за последние Тридцать лет мало кто из должностных лиц умер в Альштедте собственной смертью. Они были застрелены или заколоты. Пусть милостивый государь примет во внимание страшнейшую опасность и подумает о судьбе своего верного слуги.

Но герцог был неумолим. Цейс не знал, что делать. Если он будет и дальше медлить, то его сочтут соумышленником злодеев. Наконец 4 июня он решился и велел страже схватить Килиакса Кнаута, одного из тех, о ком было известно, что он участвовал в сожжении часовни. Кнаута привели в замок и заперли в темницу.

Мюнцер бросился к Цейсу. Тот оправдывался: он бы никогда не посадил Кнаута, если бы не жесткий приказ. Почему никто не хочет войти в его, шоссера, положение? С превеликой радостью отпустит он узника, лишь бы не возражал герцог. Может быть, магистр Томас сумеет убедить Иоганна, что люди, спалившие часовню, вовсе и не злодеи?

Конечно! Послание начиналось с заверений, что альштедтцы не думают об ослушании. Маллербахские события отнюдь этому не противоречат. Часовню действительно уничтожили, но это не преступление, а справедливая борьба против идолопоклонства, к которой призывает и библия.

«Бедные люди по неведению почитали в Маллербахе под видом Марии дьявола и молились ему. И если теперь этот дьявол сокрушен, благочестивыми людьми, как мы можем помогать, чтобы по сатанинскому наущению их хватали и сажали в темницу?!»

Альштедтцы не совершили ничего такого, что вредило бы общей пользе. И пусть герцог не думает, что они согласны и впредь поклоняться дьяволу в Маллербахе и приносить в жертву своих братьев.

Они так же хотят это делать, как стать подданными турок.

Письмо было по тону сдержанным, но твердым. Если против альштедтцев будет применена сила, то весь свет узнает, за что они страдают.

Когда текст был готов, Мюнцер предложил шоссеру и шультейсу его подписать. Они схватились за головы. Так дерзко оправдывать поджигателей и святотатцев?! Они, разумеется, не могут поставить своих фамилий под таким посланием

Ну, и не надо! Послание герцогу впервые было направлено от имени «магистрата и всей общины».

Винный погребок при ратуше такого не видывал еще никогда! Нет, не пьяные голоса и стук пивных кружек раздавались под его сводами. Народу было полным-полно. Люди стояли на лестнице, в дверях, на площади перед входом. Среди них было много крестьян и горнорабочих.

Столы были сдвинуты в сторону. Только за одним из них расположились несколько человек. Перед Гансом Рейхардом лежали листы бумаги. Рядом с ним сидел предводитель мансфельдских рудокопов Петер Бэр. Мюнцер был тут же.

Друг за другом подходили к столу люди. Рейхард вносил в список их имена. Подняв пальцы, они клялись всеми силами защищать истинное Евангелие. Прежде чем отойти, каждый присягнувший говорил, скольких «братьев» он завербует сам.

Больше пятисот человек были приняты одновременно в «Союз избранных». Списки, как и прежде, взял хранить Бартель Крумп. Выбранные военачальники вместе с Мюнцером держали совет.

Власти осмелились бросить Килиакса в темницу. Они замышляют и на других наложить цепи. Выход, повторял Мюнцер, один — «Союз избранных» должен охватить рабочий люд всей округи. Народ, разделенный на отряды, по первому же сигналу выступит в латах и с копьями. Князья или подчинятся справедливым порядкам, или будут уничтожены!

В Альштедте почти вся община принесла присягу, а магистрат еще колеблется. Петер Вармут, один из ближайших друзей Мюнцера, настойчиво требовал, чтобы все, кто не примкнул к союзу, тотчас же убрались из города.

Угрозы мастеровых, сыпавшиеся на головы толстосумов, были не пустыми словами. Но еще более зловещей была сплоченность рудокопов, сумрачных, немногословных людей, привыкших сжимать в своих мускулистых руках тяжелые кирки. Несколько членов магистрата поклялись во всем поддерживать «Союз избранных».

Кто не с нами, тот против нас!

Это случилось 13 июня, когда крестьяне разошлись по домам, а горнорабочие вернулись на рудники. Стражник был бледен от волнения. Он хотел говорить непременно с Мюнцером. Он выпалил все залпом: шультейс и шоссер задумали чудовищное предательство! Находясь в замке, он случайно слышал, как Никель Рюккерт, шультейс, излагал шоссеру свой коварный замысел. Он упрекал Цейса в попустительстве злодеям и грозился донести герцогу. В подвал заперли одного Кнаута. А остальные преступники как ни в чем не бывало разгуливают на свободе. Конечно, в открытую непокорных уже не одолеть. Поможет хитрость. Все продумано до мелочей. Рюккерт и Цейс призовут на помощь деревенских парней. Их снабдят оружием. Одновременно члены магистрата будут потребованы в замок. Там шультейс и шоссер прикажут им немедля схватить всех, кто на примете. Теперь они уже не смогут оправдываться своим бессилием — к их услугам куча дюжих парней, которые кому угодно свернут шею.

Мюнцер бросился к ближайшей церкви — предателям не удастся застигнуть их врасплох! — стремительно влез на колокольню и зазвонил в колокола. Тревожный гул набата всполошил весь город. К оружию! К оружию!..

На улицы высыпали люди. Голос Мюнцера гремел над толпой. Поднимайтесь все! Женщины и девушки не должны отставать от своих братьев и мужей. Вилы, косы и цепа тоже оружие!

Никель Рюккерт, услышав набат, побежал к замку. У него перед носом захлопнули ворота. Куда он так торопится, любезный шультейс? На кого он покидает своих горожан?

Он пустился наутек. Его поймали на кладбище. Он испуганно пялил глаза. Чего от него хотят? Ему закричали в ответ: пусть он не крутит, а скажет коротко и ясно, будет ли противиться Евангелию, или согласен его защищать? О, если бы им попался еще и шоссер!

Рюккерт был ни жив ни мертв. Перед глазами у него целый лес рогатин и пик. Еще одно должностное лицо умрет в Альштедте насильственной смертью? От страха подкашивались ноги. Он готов был поклясться в чем угодно, лишь бы его отпустили. Уже кто-то потянул его за полу кафтана. Он взмолил о пощаде. Он совсем не враг Евангелия. Ему велели присягнуть. Он поднял пальцы и поклялся.

Внезапное нападение было теперь исключено. Однако кто знает, что замышляют враги? Может быть, Цейс ждет от герцога подкреплений?

Мюнцер тут же вспомнил о мансфельдских рудокопах. Петер Бэр с товарищами, не задумываясь, поспешат на подмогу.

Городок походил на военный лагерь. Женщины составили целый отряд. Их собрала Оттилия. В ушах Томаса все еще гудел набат. Охваченный волнением и жаждой борьбы, он писал мансфельдцам призыв о помощи: «Время пришло, не мешкайте, братья! Мы обагрим наши руки кровью тиранов!»

Вооруженные люди не расходились. Всю ночь на улицах горели костры.