Глава десятая ГЕРЦОГ, КУРФЮРСТ И ЗЛОДЕИ
Глава десятая
ГЕРЦОГ, КУРФЮРСТ И ЗЛОДЕИ
На рассвете в Альштедт пришли рудокопы. Кувалды и кирки в сильных руках были опасней алебард и мечей. Горняки никому не грозили. Петр Бэр, который их привел, сказал, усмехнувшись:
— Мы просто явились посмотреть, не напал ли кто на магистра Томаса и не причиняют ли альштедтцам вреда за верность Евангелию.
Цейс тут же сообразил, в сколь тяжелое положение он себя поставил. Мужики, собранные в замке, увидя рудокопов, стали осаждать его вопросами. О каких немногих смутьянах говорил он, когда поднялась вся округа? Зря шоссер их морочит — они все равно не будут подставлять шею под обушки горняков. Чего ради должны они уготовить своим бабам вдовью долю?
Надежда на крестьян была плоха. Но что, собственно, произошло? Ведь он, шоссер, не давал ни малейшего повода для тревоги. Крестьянам Цейс велел разойтись по домам, а сам послал в магистрат спросить, почему били в набат.
Видно, шоссер готов идти на попятную. Он отказался от мысли похватать всех «маллербахских злодеев», но этого мало — он должен освободить Кнаута! Шоссеру обещали неприкосновенность и приглашали его в ратушу. Однако если это ему неудобно, то представители общины согласны прийти к нему. Цейс предпочел последнее.
На вопрос о причине тревоги шоссеру отвечали, что враги уже давно грозились напасть на город. А вчера невдалеке от ворот были замечены вооруженные всадники. Опасаясь внезапного налета, альштедтцы ударили в набат. Похоже, что Цейс не доверяет магистрату, раз держит в тюрьме Килиакса Кнаута, одного из его членов.
Советники не осмелились говорить с Цейсом начистоту. Это взял на себя Мюнцер. Ему известно, что замышляли шультейс и шоссер. Они хотели набить узниками подземелье. Не бывать этому! Пора перестать смотреть на альштедтцев, как на смутьянов. Злодеи не они, а те, кто своим произволом вынуждает народ ради самообороны прибегать к силе. Союз, на верность которому они поклялись, преследует цели, согласные с библией, — он создан, чтобы защищать праведных от утеснений злых.
Шоссер должен понять, что гонения и кары только раздуют пожар. Соседи не покинут альштедтцев в беде. Так неужели князья из-за сожженной часовни рискнут начать войну со своими подданными? На вертеп сатаны обрушилось законное возмездие. И удивительно, что Цейс надумал быть заодно с безбожными живодерами и плутами. Он не видит, к чему это приведет?
Шоссер признался, что вся затея с вызванными в замок мужиками — дело рук шультейса.
Но что делал сам шоссер? Если сейчас собственной властью он не отваживается освободить Кнаута, то должен добиться разрешения на это от герцога. Мюнцер из самых добрых чувств советует Цейсу отправиться в Веймар, убедить Иоганна, как несправедливо и опасно требовать наказания людей, ратующих за правое дело.
Совет был настойчивым, и Цейс внял ему. В Веймаре он Иоганна не застал и, напрасно прождав два дня, решил возвращаться. Превосходная отговорка, чтобы не брать на себя ответственность за освобождение Килиакса.
Но Мюнцер отказался ждать. Цейс не привез ответа? Тем лучше! Значит, он сам освободит пленника. Шоссер опять колеблется? Ему не мешает помнить, что мансфельдцы еще в городе. Сдержанный народ, но и они начинают терять терпение. Или шоссер хочет, чтобы его замок постигла судьба маллербахской часовни?
Цейс сдался. Он приказал отпереть подвал и выпустить узника. В воротах Кнаута встретили радостными возгласами. Брат Томас, как всегда, оказался прав. И вот Килиакс снова среди друзей.
В городе стало тихо. Мансфельдцы ушли домой, вилы и косы, схваченные, когда гудел набат, вернулись в сараи и хлева. Однако Цейс видел, что Мюнцер продолжает свое дело. В Альштедте то появлялись, то исчезали какие-то подозрительные люди: разбитные крестьянские парни, мелочные торговцы, книгоноши, скоморохи, бродячие проповедники. Дню они предпочитали ночь, светлым горницам — закрытые ставни, громким спорам — недолгие беседы с глазу на глаз. Они пробирались по задворкам, избегали встреч с властями и скрывались незаметно, словно призраки.
Три печатника было в Виттенберге, и они едва поспевали за Лютером. Его произведения наводняли книжный рынок. Проповеди, поучения, памфлеты — все было написано остро и талантливо. У него было множество читателей. Томас негодовал. Казалось, Лютера волновало только одно: как лучше и надежней отвратить от господ, этих «Больших Гансов», нарастающий народный гнев. Верь, верь! — и в загробной жизни тебя ждет блаженство, а здесь, на земле, слушайся властей и помогай им — в этом тоже служение богу! Лютер взял на себя позорную роль защитника угнетателей.
Разве можно с этим мириться? Нет, настала пора разоблачить Лютера и его приспешников. Томас так и назвал свою работу «Разоблачение ложной веры». Он обращался прямо к народу.
Постыдные книги повсюду вносят смятение: одних людей они делают боязливыми и робкими, других возмущают. Простой человек должен быть сам учен, чтобы впредь его не обманывали!
Книжники хотят, чтобы о духе Христовом рассуждали только в университетах. Они желают сохранить за собой исключительное право судить о вере. Но теперь понимает каждый, что они добиваются лишь почестей и доходов. Они делают все, чтобы народ, которому так горько дается хлеб насущный, оставался бы темным. Достаточно, заявляют они, что ученые читают хорошие книги, а крестьянин обязан им только внимать. Книжники кричат, что без них и их краденого писания человек не может иметь веры. Хитрая уловка, чтобы на место прежних попов посадить еще худших мошенников!
«Браг Любитель сладко пожить» обожает мирские утехи и хочет вкусить их в полной мере. Он стремится сохранить и сладкое свое житье и все свои почести и, несмотря на это, иметь настоящую веру. Но нельзя поклоняться и богу и маммоне. А он, этот советчик властителей, пытается служить одновременно двум господам!
Миром правят тираны. Они всячески угнетают, мучают и убивают людей. Но недолго им еще царствовать: насильники будут низвергнуты. А Отче Пролаза уверяет, что можно исповедовать Евангелие и в то же время почитать даже безумных правителей.
С крайним бесстыдством поучает он, что народ должен позволять тиранам драть с него три шкуры. Видите ли, чтобы исполнить волю божью, надо им, любезным господам, быть во всем покорным.
Чему же тут удивляться, что ученые книжники и слышать не хотят о перевороте. Они твердят: это, мол, дело совершенно невозможное. А всех, кто верит, что с царством проклятых нечестивцев будет скоро покончено, они презрительно называют фантастами, витающими в облаках, а их замыслы — пустой и несбыточной мечтой. Да, крепка их вера, но годится лишь на то, чтобы защищать безбожных!
Чего стоят лицемеры, изображающие из себя охранителей веры? «Они проводят жизнь в скотском обжорстве и пьянстве. Выросшие в неге и холе, они с юных лет не пережили ни единого горестного дня, не желают ничем поступиться ради правды и не откажутся ни от одного геллера из своих доходов».
К несчастью, еще и сегодня многим кажется, что попы понимают толк в вере, потому что прочли уйму толстых книг. Вот простой человек и говорит: «Смотри на этих славных мужей в их красных и коричневых беретах. Кому, как не им, знать, что правильно и что ложно».
Из-за дурмана, который напустили книжники, народ не может прийти в себя и понять, что он без них прекрасно обойдется. Когда народ полагается на попов и книжников, этих ядовитейших людей, он знает о боге меньше, чем дубовая колода!
Лишь бы люди из народа осознали, что истинная вера внутри их, что они хозяева своей собственной судьбы, — тогда быстро бы кончилась власть сильных мира сего. О, если бы это знали бедные, забитые крестьяне, как бы им это пригодилось!
Мир должен быть очищен от безбожных властителей! Наступает жатва — все сорняки будут отделены от пшеницы и брошены в огонь. Сейчас со всех сторон раздаются вопли: еще, мол, не пора браться за серпы. Но это кричат сами плевелы и выдают себя с головой.
Нет сомнений, время жатвы уже пришло!
По просьбе Иоганна курфюрст вызвал шоссера к себе. С удовольствием бросил бы Цейс Альштедт и уехал подальше, если бы только знал, как выпутаться из истории, в которой оказался замешан. Он боялся угодить из огня да в полымя.
В Лохау его подробно расспрашивали об альштедтских событиях. Рассказать правду? Курфюрст обрушится на него с упреками, почему он так долго молчал. Он старался говорить уклончиво. Из его пространных ответов трудно было что-либо понять. Курфюрст выразил свое крайнее недовольство: он не только спокойно смотрит, как жгут святыни, но и не может толком объяснить, что вокруг творится.
Аудиенция кончилась плохо. Раздраженный курфюрст прогнал его прочь со своих глаз. Шоссер понял, что перестарался. В тот же день он написал Фридриху большое письмо. Монахини и аббатиса, конечно, виноваты, но и Мюнцер не без вины. Его проповеди разжигали страсти. Определить, что в учении Мюнцера от бога, а что от дьявола, — дело курфюрста и его профессоров. Но Мюнцер будет публично защищать свое учение. Если оно ложно, его надо опровергнуть, а если оно правильно, его следует держаться. У Мюнцера очень много сторонников, и с каждым днем их становится все больше. Власти должны сказать свое слово о его идеях. А то будет поздно. И так уже с Альштедтом куча забот. Если курфюрст не устроит разбор учения Мюнцера, то он, шоссер, будет покорнейше просить об отставке.
Фридрих и на этот раз не отступил от своего жизненного правила — не торопиться. Пусть-ка сперва выскажет свое мнение герцог Иоганн, любимый братец!
Саксонский курфюрст хорошо знал, что в сомнительных ситуациях никогда не следует самому выносить решений, особенно если это могут сделать другие.
Фридриха недаром прозвали «Мудрым».
Всякий повод годился Лютеру для того, чтобы восстанавливать князей против Мюнцера. Когда курпринц, сын герцога Иоганна, встревоженный опасным влиянием на отца его придворного проповедника, обратился к Лютеру за помощью, тот не замедлил ответить. Разделавшись с проповедником, доктор Мартин обрушился на Мюнцера. Да, именно от него исходят разные пагубные идеи. Пусть курпринц любыми средствами заставит Мюнцера явиться в Виттенберг и держать ответ за свое учение. Мюнцер воспользовался завоеванной Лютером свободой, чтобы бороться с ним. Доктор Мартин не скрывал вражды:
«Непорядочно, что он, пользуясь нашей защитой, нашими победами и всеми преимуществами, которых мы добились без его участия, обращает их против нас. Сидеть на нашем навозе и на нас лаять — это дурное дело. Пусть бы он, как я, отважился на поездку за пределы Саксонии и предстал бы перед лицом других князей, тогда мы увидели бы, хватило ли у него духу!»
Герцог Иоганн погрузился в тягостные раздумья. Неужели его любимец исповедует мысли, родственные учениям неистового Альштедтца?
Он желал, чтобы к нему обращались, как к простому крестьянину. Профессорскую мантию он спрятал в сундук — носил деревенскую одежду и мужичьи башмаки. Сам работал на винограднике и ходил за плугом. В опрощении Карлштадт видел путь к евангельской истине. Его коробило от одной мысли о насилии. Он жаждал мира и тишины. Но Лютер не оставлял его в покое. Он мешал печатанию его работ и добивался, чтобы идеи Карлштадта были осуждены. Его вторично вызывали в Виттенберг. Он не поехал. Теперь Лютер интриговал при дворе и надеялся совсем выкурить его из Орламюнде. Неприятности сыпались со всех сторон.
И вдруг Карлштадт получил письмо от Мюнцера. Когда он его прочел, кровь застыла в жилах от ужа-ca. Мюнцер писал, что настала пора действовать, с каждым днем повсюду растет число людей, которые поклялись низвергнуть тиранов. Карлштадт пользуется большой любовью не только земляков. Пусть он употребит свое влияние и поможет создать «Союзы избранных» в Орламюнде и других местах. Мюнцер имел в виду пятнадцать различных городков и селений. Особенно он подчеркивал важность вовлечения в союз рудокопов Шнеберга.
О господи! Томас замахивается на законных властителей! Карлштадт разорвал письмо на мелкие кусочки. Он был страшно взволнован. Надежен ли гонец, который доставил письмо? А вдруг он его кому-нибудь показал или, того хуже, снял копию? Немедленно сжечь? Сделать вид, что он вообще никакого письма не получал? А если выдаст гонец? Как оправдается он перед князьями, когда потянут к ответу за крамольную связь с бунтовщиком? Он растерянно смотрел на клочки бумаги, оставшиеся от послания. Сможет ли он доказать, что призыв Мюнцера пробудил в нем ужас и отвращение? Кто это подтвердит, если он не покажет письма ни одной душе?
Он велел запрячь лошадь и поехал в соседнюю деревню, к своему другу магистру Бонифацию. Вместе они сложили разорванное письмо. Вот до чего обнаглел Томас: он думает, что добропорядочные орламюндцы станут поддерживать его преступные замыслы! Бонифаций разделял возмущение Карлштадта. Решимость Мюнцера обратить меч против нечестивых далеко его заведет. Нет, нет, только в непротивлении злу истинный дух христианства.
Никогда еще Карлштадт, виттенбергский профессор в поношенном крестьянском кафтане и неуклюжих башмаках, щуплый «земледелец» с жиденькой бороденкой на испуганном лице, не был таким маленьким человечком, как в этот раз.
Они нагрянули в Альштедт без всякого предупреждения: герцог Иоганн собственной персоной, курпринц, канцлер Брюкк и многочисленная свита.
Цели своего приезда они не скрывали: их больше всего интересует Мюнцер, они хотят здесь, на месте, послушать, чему он учит народ.
Злое лицо курпринца и насупленная физиономия герцога не предвещали ничего хорошего. Канцлер Брюкк говорил подчеркнуто холодно. Магистр Мюнцер до сих пор не утвержден в должности. Как стало известно, он подстрекает людей к непокорности.
Брюкк повторил, что герцог и курпринц желают присутствовать на проповеди, которая бы происходила, разумеется, не при закрытых дверях, — они хотят слушать Мюнцера вместе с альштедтцами. Хитрецы! Они думают не остаться в накладе, даже если он, убоявшись кары, обуздает свою воинственность и заговорит в миролюбивом тоне — пусть, мол, альштедтцы увидят, что властитель их дум лицемер и жалкий трус.
Конечно, он может избрать для проповеди какую-нибудь безобидную тему и обойти все острые углы — он не заденет князей и не прогневит их. Но что скажут люди, которых он постоянно учит самоотверженности и мужеству?
Пробил час испытаний. Станет ли Мюнцер трусливо отрицать, что проповедует насильственный переворот, или наберется неслыханной дерзости и бросит прямо в лицо князьям требование низлагать и истреблять тиранов?