Глава четвертая ПРОРОК СОБАЧЬЕЙ УЛИЦЫ

Глава четвертая

ПРОРОК СОБАЧЬЕЙ УЛИЦЫ

Никлас Шторх, высокий, жилистый человек, был уже немолод. Он много повидал на своем веку. Уроженец Цвиккау, Шторх происходил из семьи потомственных сукноделов. Дед был даже членом магистрата, отец мастером, а самому ему не повезло. Люди, разбогатевшие на рудниках, оттеснили других мастеров. Семья Шторха утратила свое былое влияние. С ранних лет Никласу, умелому ткачу, пришлось работать на хозяина. Он долго бродил по Германии, жил в Чехии Поговаривали, что именно там Шторх и набрался крамольных мыслей. Он люто ненавидел попов и уверял, что нынешнее разложение клира на руку Антихристу и необходима новая вера. Среди рабочего люда Шторх пользовался огромным уважением. Он обладал редким красноречием.

— Давно пришла пора избавиться от монахов и попов. Скажите-ка, кому от них польза? Бездельники лишь проживают со своими мерзкими наложницами наше добро. Вечером они набивают брюхо яствами, упиваются вином и тешатся с полюбовницами, а утром, едва держась на ногах, читают проповеди и творят молитвы. Повсюду они ведут себя одинаково — как кудесники и фигляры. Разодетые, словно куклы, в шелк и бархат, они колдуют у алтарей. Они то „бормочут себе под нос, то оглашают церковь ревом. Они кривляются, как обезьяны, бьют поклоны, простирают руки к небу. Каждый свой жест они сопровождают совершенной тарабарщиной. Во время службы употребляют только латынь. Люди не могут понять, что к чему. А попы извлекают из этого выгоду. Они постоянно требуют денег. И горе несчастному, если он не держит кошелек для них открытым. Тогда они грозятся, что его не впустят в царствие небесное. Они лгут, уверяя, что чем больше человек отдаст церкви, тем угодней он будет богу.

Всю жизнь вы обязаны думать о попах. Даже на смертном одре вы должны вспомнить о них и щедро одарить — коровой, свиньей, овцами — или завещать им добрую часть луга, поля, сада. Если вы бедны, не отчаивайтесь: «бескорыстные» пастыри не брезгуют ничем. Они охотно возьмут и женину юбку, и накидку, и застежки из серебра, и дешевые коралловые бусы.

Чего только они не требуют! Отстаивай службы и выкладывай денежки. Ставь свечи и тверди молитвы: сегодня деве Марии, завтра Петру, Павлу или Андрею. Мало того, отправляйся-ка на поклон святым местам, тащись за тридевять земель в Регенсбург или Аахен, в Испанию или в Рим. Молись об отпущении грехов, старательно посещай церковь, запасшись терпением, жди, пока попы проделают все свои обезьяньи штуки и вдоволь наголосятся.

Шторх говорил, что человеку нет нужды ходить в церковь. Там нет божьего слова, а один лишь обман. Люди без всяких попов могут принимать доброе и отвергать злое. Мир нуждается в обновлении. Страстные речи против власть имущих Никлас пересыпал примерами из священного писания. Библию он знал вдоль и поперек.

Когда Томас впервые услышал, как учил Шторх людей, он был удивлен и обрадован. Этот пожилой ткач лучше, чем все богословы Цвиккау, понимает истинный дух священного писания.

Мюнцер не побоялся объявить об этом прямо с церковной кафедры. Вот у кого, у ткача, надо учиться вере!

Они собирались в подвалах, в сараях или в домах при закрытых ставнях. Они избегали незнакомых людей. Иногда их встречи проходили под видом цеховых собраний. Власти косо смотрели на эти сборища. Попы уверяли, что это сходки еретиков. Но стоило сунуться туда какому-нибудь городскому чину, как дюжие подмастерья окружали его со всех сторон. Разве не дозволено им читать вслух священное писание? Они потрясали над его головой библией. И слово божье теперь под запретом?!

Когда ткачи по-настоящему узнали Мюнцера, ему разрешили посещать эти сходки. Да, на них читали библию, но еще больше ее толковали. Люди, изверившись в учениях церкви, жадно искали правды. Неужели суждено им вечно мучиться и страдать?

Анабаптисты, «перекрещенцы», были убеждены, что крестить надо не младенцев, а взрослых, когда те способны воспринимать слово божье. Они постоянно ссылались на библию. Цитаты из Апокалипсиса были у них на устах. Они охотно говорили о вещих снах и видениях. Близится день Страшного суда! Ненависть к угнетателям причудливым образом переплеталась с проповедью смирения.

Они верили в грядущее тысячелетнее царство справедливости. Томаса радовало, что среди них были люди, которые не только жаждали правды, но и готовы были за нее бороться. Однако среди перекрещенцев было немало тихих, богобоязненных людей. Зло может быть побеждено лишь нравственным совершенством, но отнюдь не силой! В воззрениях анабаптистов было много путаного и противоречивого. Но Мюнцер сразу увидел главное — они отвергали церковные догмы и не хотели мириться с существующими порядками. В основе их исканий лежало упрямое неприятие действительности. Надо было направить эти устремления по правильному руслу и добиться, чтобы в кругу анабаптистов восторжествовала мысль о необходимости борьбы — настоящей борьбы и словом и делом!

Тесная спаянность перекрещенцев, умение соблюдать тайну и вербовать сторонников, их широкие связи — все это облегчало превращение замкнутой секты в один из отрядов боевого союза.

Похвалы Шторху, произнесенные Мюнцером во всеуслышание, передавались из уст в уста. Новый выпад против церкви! Поощрять мирян — ткачей, сукновалов и горнорабочих — к толкованию библии — это значит проповедовать ересь и множить число отступников. Даже в кругу близких Мюнцеру людей, местных гуманистов, его дерзкое заявление вызвало недовольство. Письмо Лютера, призывавшее сторониться крайностей, было воспринято как догма. Умеренность была у них в крови. Они мечтали о разумных реформах, а не о жестоких сражениях.

Мюнцер знал, что надеяться на их поддержку можно только до определенной поры. Многие из гуманистов, как и их кумир Эразм Роттердамский, подвергая критике духовенство, стремились лишь к религиозной реформе в рамках существующей церкви. Чего же от них ждать!

Народ они часто называют чернью. Собственные фамилии переиначивают на латинский лад, чтобы и именем не походить на простых немцев. Даже внешним обликом хотят они подчеркнуть свою исключительность: носят черные, особого покроя одежды. Латынь им в сто крат дороже родного языка. Они презрительно говорят о толпе.

Ученые мужи из Греческой школы стали заметно охладевать к Мюнцеру. Они недоумевающе пожимали плечами. Поразительно ведет себя магистр Томас! Он все меньше уделяет внимания древней словесности и назидательным спорам об эпистолярном искусстве. Все чаще пропадает он в бедных кварталах. Странный человек! Он связался с перекрещенцами и дошел до того, что осмелился публично расхваливать Шторха. Хорошо, когда о священном писании рассуждает Эразм или кто-нибудь из его последователей. Но что будет, если каждый мастеровой примется толковать библию!

Новую книгу Лютера — «К христианскому дворянству немецкой нации об улучшении христианского состояния» — вырывали у книготорговцев из рук. Меньше чем в три недели разошлись четыре тысячи экземпляров — тираж по тем временам огромный.

Это была яркая, разящая книга. Ее написал человек, который очень остро переживал бедственное положение родной страны. Он ненавидел Рим. Разбивая в пух и прах богословские учения папистов, Лютер показывал, что за ними кроются безмерная жажда власти и неутолимая алчность.

Никакие турки не могли бы так разорить Италию, как это сделали кардиналы. Теперь они принялись за Германию. Отрезвев, дикари немцы поймут, как их провели, но будет поздно, у них не останется ни одного пфеннига.

Лютер с большим знанием дела писал о многочисленных уловках, с помощью которых папа римский выкачивает из Германии колоссальные суммы. «Как дошли мы, немцы, до того, что вынуждены терпеть от папы такой разбой?.. В Рим ежегодно уходит из Германии более трехсот тысяч гульденов совершенно бесполезно и напрасно; и взамен мы не получаем ничего, кроме насмешек и презрения; и мы еще удивляемся, что князья, дворянство, города, монастыри, страна и люди беднеют. Да мы должны удивляться, как еще у нас есть чем питаться!»

Надо лишить Рим тех источников дохода, которые он незаконно присвоил. Не в мирском великолепии и пороках должен пребывать римский первосвященник, а в молитвах о своей пастве. Он должен быть примером всяческого смирения. Если оставить одну сотую папского двора, то и того вполне достаточно. Лютер настойчиво повторял, что всем политическим поползновениям римского престола должен быть положен конец. Папа поглощен мирскими делами больше, чем любой император или король, а ведь его поприще проповедь и молитвы. Пусть он занимается своими обязанностями и предоставит светским властителям управлять странами и народами. В мирских вопросах и папа и любой священник должны подчиняться светской власти. Если поступки папы противоречат библии, то следует собрать собор и наказать виновного.

Нельзя дольше терпеть положения, в котором очутилась страна. Необходима серьезная реформация различных областей жизни. Лютер предлагал целый ряд изменений: он всеми силами старался поднять престиж светской власти, высказывался за уничтожение паломничества в Рим, за ликвидацию нищенствующих орденов, отмену множества церковных праздников, упрощение месс, отмену интердикта. Он считал, что священник имеет право вступить в брак. Папа разрешает клирику для ведения хозяйства держать в доме прислужницу: мужчину и женщину оставляют вместе, лицемерно запрещая впасть в грех. «Совсем, как если положить вместе солому и огонь и пытаться запретить им дымить и гореть!» Он не видел ничего предосудительного в том, чтобы не блюсти постов. «Сами они в Риме издеваются над постами, а нас заставляют жрать постное масло, которым они даже обувь не дали бы себе смазать. Потом они за деньги продают нам разрешение есть коровье масло и все прочее». А ведь бог раздает свои милости безвозмездно. «Знай твердо одно правило: то, что ты вынужден у папы покупать, не есть благо и не исходит от бога».

Надо уничтожить нищенство, изгнать продавцов индульгенций, реформировать университеты. Он осуждал роскошь, требовал, чтобы было сокращено потребление иноземных товаров. Своих земляков он попрекал обжорством и пьянством. Он ратовал за уничтожение публичных домов. Сколько добрых дел может совершить светская власть!

Книга была написана очень остро. Страницы, на которых римская курия подвергалась критике, так и пышели ненавистью. «Время молчания прошло, и время говорить настало…» Только говорить? Не на крестьянские цепа и не на мечи дворян вроде Гуттена надеется Лютер. Он не зовет к истребительной войне с папистами и не хочет, чтобы страну огласили звуки набата и жаркие возгласы «К оружию!». Он предупреждает, что надо отказаться от применения силы и браться за дело лишь в смиренном уповании на бога. Все свои надежды он возлагает на правителей Германии: они могут и должны провести разумную реформацию. Лютер испугался своей недавней смелости. Красноречивый призыв обратить оружие против папистов оказался пустой фразой. Он очень скоро сообразил, что открытая война всколыхнет широкие массы. А если поднимется чернь — мысль о восставшем народе была для Лютера кошмаром! — то народный гнев обрушится не только на прислужников Рима. Доктор Мартин пошел на попятную. Упаси вас бог понимать буквально выражение «омоем наши руки в их крови»! Это всего лишь слова библейского псалма. Их ни в коем случае нельзя понимать как призыв к кровопролитию. Враги умышленно подхватили эту фразу, чтобы доказать, будто виттенбергский ересиарх подстрекает к убийству папы и кардиналов. Лютер неоднократно протестовал против подобного толкования.

Эта книга Лютера пользовалась огромным успехом. Но Томас Мюнцер не был среди тех людей, которые ее приняли с восхищением. Лютеру нельзя было отказать ни в остром уме, ни в великих знаниях, ни в редком литературном таланте. Его сочный и образный язык, близкий к народной речи, был превосходен, а страстность, с которой он писал о бедах Немецкой земли, подкупающе искренней.

Мюнцер во многом не соглашался с Лютером. Теперь эти расхождения стали еще явственней и заметней. Как часто Мартин не договаривает до конца, останавливается на полумерах и видит зло не там. где оно действительно есть! Он рассуждает об отношении к чехам, зовет вернуться к единству. Чехи повинны в несдержанности, но гораздо большая вина лежит на папе и его присных. Немцы должны уступить и согласиться, что Гус сожжен незаконно. Однако Лютер избегает высказываться о сути учения Гуса, хотя и признает, что не нашел в нем ничего ложного. Он делает основной упор на другое: каким бы страшным еретиком ни был Гус, охранную грамоту нельзя было нарушать. И тут же оговаривается: «Я вовсе не хочу делать Яна Гуса святым и мучеником, как поступают некоторые чехи». Не хочет делать мучеником! А кто же тогда Гус?! Для Мюнцера Гус был святым борцом за правду, человеком, который во имя своих идей не побоялся пойти на мученическую смерть. Мюнцер считал, что чехи, безусловно, правы, когда причащаются под обоими видами, и сам в Цвиккау тайно причащал прихожан из чаши. А Лютер уходил от прямого ответа: причастие под обоими видами «нельзя назвать ни христианским, ни еретическим».

Обличая римскую курию, Лютер пылок и неудержим. Что же выходит: одни только паписты и виноваты в тех бедах, которые терзают Немецкую землю? Ему вдруг изменило его обычное красноречие: он ни словом не обмолвился о тех, кто в самой Германии делает жизнь невыносимой для простого народа, — о князьях и живодерах дворянах. Правда, он снова сыплет слова осуждения, когда говорит о торговцах шелком и бархатом — они хуже разбойников. Но величайшее несчастье — это ростовщичество. Лютер храбро поносит купцов и ростовщиков и молчит о главных виновниках всякой несправедливости — о господах, которые захватили все на свете. Как же, таких важных птиц очень опасно трогать. Здесь нет ничего удивительного: императору и князьям адресовал Лютер свои призывы. Эти «благородные князья и господа» осуществят необходимые преобразования — именно они, носители законной власти.

Ждать милостей от тиранов? Нет, не об этом мечтал Мюнцер. Тяжело было сознавать, что Мартин не допускает и мысли о восстании. Он стремится не к перевороту, а к постепенному «улучшению». Куда только заведет его эта стежка?..

Разногласия еще не привели к разрыву. Может быть, сама жизнь заставит Мартина понять, что лишь насильственный переворот обеспечит торжество справедливости. Одно знает Томас твердо: вместе с Лютером или против него, но по собственному пути, каким бы тернистым он ни был.

Эгран должен был вернуться со дня на день. Он очень любил храм св. Марии, где теперь находился Мюнцер. Не будут же они проповедовать с одной и той же кафедры! А что, если перевести Мюнцера в другой приход? Томас согласился: церковь, которую ему предложили, посещали главным образом бедняки суконщики да всякая голь.

Два члена магистрата, церковные старосты прихода св. Екатерины, резко высказались против нового назначения Мюнцера. Их квартал и так подобен пороховой бочке — зачем еще совать туда горящий факел! Они предупреждали о возможных беспорядках и открещивались от Мюнцера руками и ногами. Пусть он просидит до Михайлова дня на старом месте, а потом отправляется на все четыре стороны.

Они слишком все преувеличивают! В магистрате не вняли их предостережениям. Тогда оба они в знак протеста отказались исполнять свои обязанности. Они не могут находиться под одной крышей с таким смутьяном.

Проповеди Мюнцера в церкви св. Екатерины собирали толпы народа. Но еще большим успехом пользовались его выступления на цеховых сходках, в домах анабаптистов, на тайных собраниях ткачей и крестьян, пришедших в город. Он не хотел, чтобы его звали магистром — он всем им брат. От одной учености нет никакого прока — надо в душе своей услышать голос бога! Мюнцер часто говорил о «внутреннем слове».

Вот стоит простой человек и не знает, что ему делать. Жизнь его стала невыносимой. Всем своим существом чувствует он, что с ним обходятся гнусно, что право на его стороне. Но как поступать, чтобы не противиться воле господней? Горькая забота о хлебе насущном не оставила ему времени для учения. Где ему, темному, разобраться в слове божьем! Так что же, выходит, только славные мужи в своих красных и коричневых беретах, те, что читают красивые книги, одни знают слово божье? А им, неученым, оно навсегда закрыто?

Лживые басни! Выдумки корыстолюбцев, которые, вцепившись в писание, никого не подпускают к нему близко, потому что хотят по-прежнему продавать евангельские притчи за золотые гульдены. Мюнцер не жалеет злых, язвительных слов. Он не боится ни грубости, ни соленой поговорки. Он терпеть не может недомолвок. Главное, чтоб его поняли — нет, не господа из университетов, а вот все эти сидящие вокруг люди, подмастерья и мужики. Ибо от них зависят судьбы Германии и всего света.

Он говорит о своем понимании реформации как великой борьбы народа за освобождение от всех тягот. Он повторяет, что истинной верой обладают только люди, которые на собственной шкуре испытали весь ужас безысходной нужды, произвола, бесправия. Этот «крест» раскрывает разум больше, чем тысячи библий. Слово божье у самого страдающего, угнетенного народа. Чтобы найти его, простому человеку не обязательно знать грамоту и рыться в книгах. Правда — в его собственном сердце. Пусть только он настойчиво захочет ее услышать, и внутренний голос объявит ему волю бога. А бог повелевает, чтобы люди всегда и во всем блюли общую пользу.

Л. Кранах. Мартин Лютер, 1521.

Андреас Карлштадт.

К Мюнцеру шли по разнообразным поводам: один искал наставлений в вере, другой жаловался на барина, третий просил помощи в тяжбе с монастырем. Томасу чуждо было евангельское смирение. К слову «смирение» он присовокуплял эпитеты, не отличающиеся благопристойностью. Он никогда не советовал подставлять другую щеку, если ударили по одной. Он всем своим существом ненавидел покорность, которая делает людей рабами. Бьют тебя — обороняйся, отвечай ударами, нет достаточно сил — ищи товарищей! Ты не должен безропотно сносить издевательства господ. Твой долг — теснить притеснителей. Пусть кровопийцы упьются собственной кровью. На земле нет более святого дела, чем истребление тиранов.

Счастье, что они узнали Томаса! Какой он прозорливый! От его речей мужеством и уверенностью наполнялись сердца. То, о чем он говорит, осуществится на земле. Все в этом мире принадлежит народу. Но у него, единственного законного владетеля, обманом и силой отняли его достояние. Поэтому награбленное надо отобрать у богачей. С частной собственностью будет покончено. Каждый получит от общины все, в чем он нуждается: из пекарен хлеб, башмаки из сапожных, платье от портных — и все без денег, даром. Существующие правители, светские и духовные, будут уничтожены. Если князья и прочие господа не откажутся от власти добровольно, то надо, не задумываясь, пустить в ход меч.

Так что же делать, брат Томас? Он отвечал без колебаний: чтобы свергнуть тиранов, необходимо объединяться, создавать повсюду тайные союзы и готовить восстание.

Десятки людей, подняв руку, клялись, не жалея жизни, стоять за божье дело.

В Цвиккау возник «Союз избранных».

Постепенно Томас подчинил и Шторха своему влиянию. Учение о перевороте было Никласу по душе, но он, как и прежде, мог днем и ночью говорить о крещении. «Взрослых надо, — с жаром твердил он, — крестить вторично!» Детей не следует носить в церковь и кропить водицей, которая совершенно не отличается от той, что бежит у нас под ногами. Можно и собаку окунуть в воду — толк будет такой же. На младенцах нет греха. От орла рождается орел, от коршуна — коршун, от праведного человека — праведное дитя.

Вопрос о крещении не очень волновал Мюнцера. Он соглашался, что крестить детей бесполезно, но не видел необходимости совершать этот обряд над взрослыми. Куда серьезней были другие расхождения: Никлас, хотя и любил в меру выпить, не возражал, когда Мюнцер призывал ограничивать себя в пище и носить скромную одежду. За наружностью Шторх не следил. Он ходил в старом, заплатанном кафтане и широкополой шляпе. Однако под неказистой внешностью скрывалась горячая натура. На улице он провожал молодых женщин пристальными взглядами. Шторх не признавал брачных уз. Он был за полную свободу: каждый может вступать с женщиной в любовную связь — для этого не надо ничего, кроме ее согласия, ни поповского благословения, ни свадебных обрядов.

Они жестоко спорили. Мюнцер старался переубедить Шторха. Проповедовать подобное — только вкладывать оружие в руки врагов. Сколько разных пакостей распространяют церковники о людях, которых клеймят еретиками! Ведь они приписывают сектантам собственную разнузданность.

Взгляды Шторха на брак были Мюнцеру чужды. Томас часто говорил о великой ответственности родителей за воспитание детей. Он не хотел терпеть никаких ссылок на человеческие слабости. Если ты даже десять лет назад обручился с девушкой, ничто тебя не освободит от обета, и ты должен на ней жениться!

Поняв из писем, что власти заинтересованы в его скорейшем возвращении, Эгран не упустил случая и выставил новые требования. Он попытался еще сузить круг обязанностей, которые представлялись ему обременительными, выговорил ряд льгот и, безобразно торгуясь, настаивал, чтобы ему, помимо содержания, выплачивали двадцать гульденов карманных денег. Магистрат согласился. Эгран снарядился в дорогу и в конце октября прибыл в Цвиккау.

Его встречали с помпой. Мюнцер насторожился: видимо, неспроста толстосумы так носятся с Эграном.

Мюнцер знал о недостойном торге, который вел Эгран. Да, он превосходно владеет латынью, пишет стихи и сочиняет изящные послания. Однако он, как последний скряга, вымогал каждый лишний грош. Он до тех пор не возвращался, пока не приняли его условий. Из двадцати гульденов обещанных в год карманных денег он потребовал за первое полугодие — ну и арифметика! — тринадцать с половиной, да и то вперед. Поистине утонченнейший человек и бескорыстный сеятель правды!

В Виттенберге хорошо знали и Эграна и Мюнцера. Эгран еще только вернулся в Цвиккау, а Томасу уже писали: он должен хотя бы на людях поддерживать с Эграном добрые отношения и не допускать враждебных выпадов.

Все растущее влияние Мюнцера раздражало Эграна. Раньше он не уклонялся от диспутов. Здесь помнили, как блестяще побивал он противников в споре о том, сколько — единожды или трижды — выходила замуж святая Анна. Но одно дело — борьба с кафедры, отточенные речи, остроумные реплики, а совсем другое — сходки мастеровых и лютая ненависть к власть имущим, которая ежечасно может вылиться в бунт.

Если бы он знал, что все так переменилось, то не стал бы сюда торопиться. Когда он оставлял Цвиккау, тоже шла борьба. Но какая? Сторонники реформации скрещивали словесное оружие с монахами, верными папе. Споры были жаркими, однако никто не имел и в мыслях будоражить чернь. Миновало полгода, а город не узнать. И виной тому Мюнцер.

Человек не особенно воинственный, Эгран любил пожить в свое удовольствие. Зачем ему теперь изменять давним привычкам? Он умел ладить с властями и быть в почете у именитых бюргеров. Баталиям он предпочитал общество хорошеньких женщин, был мастер говорить им приятные вещи, ценил доброе вино и толково продуманный ужин. С досадой наблюдал он, каким великим успехом пользовался Мюнцер среди ремесленного люда. Вначале Эгран хотел остаться подальше от возможной свалки. Только изредка, в частных разговорах, позволял он себе презрительно посмеяться над пророком Собачьей улицы и глупцами суконщиками из его свиты. Но когда до него дошли слухи, что Мюнцер сколачивает какой-то союз, Эгран дал волю сарказму. О эти новоявленные апостолы! Их двенадцать. Мюнцер среди них, конечно, главный. Семьдесят два ученика, поклявшись в верности, бродят за ним по пятам.

Пробыв полтора месяца в Цвиккау, Эгран решил, что лучше уехать. Он подал просьбу об отставке. Ему отказали. Разве он недоволен взятым вперед жалованьем, что хочет покинуть город? Он остался. Однако мысль об отъезде настойчиво его преследовала. Тем более что поблизости, в чешских землях, были открыты значительные месторождения серебра. Город Яхимов богател не по дням, а по часам. Думы о хмурых рудокопах и неотесанных парнях из лесов заставляли Эграна морщиться. Но серебро! Он замыслил при первой же возможности перебраться в Яхимов.

А пока он считал своим долгом предупредить единомышленников о той угрозе, какую являет собой Мюнцер. Эгран не скрывал своих опасений. В Виттенберг то и дело приходили письма с жалобами.

Во исполнение папской буллы на площадях разожгли костры из книг Лютера. Зрелище это должно было устрашить всех его сторонников.

Испуганные лица, растерянные взгляды, низко опущенные головы. Нунций Джироламо Алеандро с нескрываемым торжеством доносил в Рим: «Подобные зрелища служат исправлению народа».

Но ловкие ребята, которым до смерти надоел римский Содом, сыграли с нунцием жестокую шутку. Алеандро радовался кострам. Он видел сумрачных и запуганных людей, но не заметил, что в толпе многие, низко опуская голову, прячут задорные улыбки или надвигают на лоб шляпу, чтобы прикрыть смеющиеся глаза. Долго не знал Алеандро, как его провели. Среди вороха книг, которые в Лувене студенты всучили палачу для сожжения, было больше сочинений папистов, чем работ Лютера. А в Кельне эта история повторилась лишь с той разницей, что здесь в огонь не попало ни одной страницы виттенбергского еретика — горели книги его противников.

В первый числах декабря Спалатин навестил Лютера. Несколько дней назад доктору Мартину сообщили о кострах в Лувене и Кельне. Он весь кипел от гнева. Проклятые паписты! Сами они еретики! Раз так, то он ответит им тем же и публично швырнет в огонь их лживые книги! Да и буллу Антихриста он превратит в пепел!

Спалатин тут же написал курфюрсту. При всем своем гневе Лютер не очень торопился исполнять угрозу. Он ждал, как отнесется к этому Фридрих. Курфюрст не счел нужным его отговаривать.

Утром 10 декабря 1520 года недалеко от ворот Виттенберга, на пустыре, где обычно живодер делал свое дело, Лютер, молясь и дрожа, бросил в огонь сочинения по каноническому праву, этот «коран Антихриста», и папскую буллу.

На рождество в церкви св. Екатерины было особенно многолюдно. Томас говорил с великим воодушевлением. Царство справедливости будет создано здесь, на земле, самим народом.

Вдруг зоркий взгляд Мюнцера упал на человека, притаившегося в задних рядах. Никак, Гофер собственной персоной? Что разнюхивает здесь этот гнусный папист? Мюнцер обращается прямо к нему. Пусть-ка он вылезает на свет. Нечего ему прятаться за чужие спины. Раз он пришел без злого умысла, то вправе сидеть на виду у всех.

Гофер начал спешно протискиваться к дверям. Почему он бежит? Знать, недоброе у него на уме. Соглядатаем явился он сюда, выискивая ересь. Гофер пускается наутек. Парни-подмастерья выскакивают ил церкви. Сейчас они навсегда отобьют у него охоту шпионить. Подобрав полу сутаны, Гофер бежит со всех ног. За ним с гиком и свистом несется толпа. Женщины не отстают от парней. Позор ябеднику! В него летят комья глины, камни, палки, осколки черепицы.

Его гнали через замок, потом вокруг крепостного рва. Он уже думал, что смерть близка, когда чудом пришло спасение. Он нырнул в какой-то дом, пробежал по саду, пролез через пролом в стене и избавился от преследователей. С перепугу он долго не мог прийти в себя.