ГЛАВА 31. ДОМ НА СОБАЧЬЕЙ ПЛОЩАДКЕ

ГЛАВА 31. ДОМ НА СОБАЧЬЕЙ ПЛОЩАДКЕ

Он как-то сам пошел в руки, как голубь ручной, – чуть ли не в первый день поисков.

Разгар лета 1912 года, к осени. Мы обе ждем наших первенцев.

Марина и Сережа входят ко мне в самозабвении:

– Ася, нашли! Ты себе не представляешь!

Сережа от радости перебивая:

– Асенька, это такое маленькое чудо!.. Мы уже сняли, на три месяца! Вы сможете с нами пойти туда? Мы – еще раз?

Идем. Лиловый от синевы день. Собачья площадка, напротив Дурновский переулок. Уютная калитка в воротах.

В избытке впечатлений Марина не упомянула о том, чего

даже в Трехпрудном не было, был – камин… Настоящий камин, как в старинных книгах, которые в детстве читаешь.

– Ася, за окнами будут мчаться санки, кони будут отбрасывать снежные комья, а в каминной трубе будет гудеть огонь… Сереженька, мы здесь поставим рояль, будущий… Вот так!

Марина мерила длину стены.

– Тут – тот диван, который мы видели в антикварном арбатском… Это будет ваш кабинет, да? Где вы поставите ваш письменный стол? У окна? Мы повесим тяжелые занавески – чтобы ваши легкие…

– А как вы, Мариночка, хотите, чтобы я занимался при свете окна с тяжелыми спущенными занавесками? – с неизменным, немного лукавым юмором, отвечал Сережа.

– А где книжный шкаф? (Так получалось, что, еще не ввезя вещи, для них уже не хватало места!)

– Марина! – кричала я из соседней комнаты. – Ты ж мне не сказала, что в этой комнате нет окон!

– Как нет? Есть окно – в потолке! Чудное окно, потолочное! – увлеченно поясняла Марина. – Это будет наша столовая! Только мне подозрительно, Сереженька, – сказала Марина, – как хозяйка говорит: «Ладно, пока сдам… Если отложу капитальный ремонт – до весны». Зачем только эти хозяйки – у таких чудных домиков?..

Мы входили в длинный коридор с истертым дощатым полом, на нем – выношенная поблекшая дорожка, когда-то в – еще еле зримых – узорах. Но стекла в замысловатых переплетах (кое-где в уголках торчали не захотевшие вылезти узенькие цветные осколки) были чисто вымыты, в них сейчас, углом, попадало предвечернее солнце, как кошка ластясь о ноги вошедших.

– Тут чудно будет жить! – сказала Марина. – Сейчас увидишь, какая же детская!

Сережа распахнул тяжелую парадную обитую дверь -черноклеенчатую.

– Узнаешь? – сказала мне Марина. – Как на черном ходу нашего дома…

В ее голосе дрогнула, неуловимо, печаль. Мы стояли в маленькой, но довольно высокой парадной.

– Бра! Видйшь? Керосиновое… И шар матовый, как у нас в зале…

Через белые створки двери мы очутились в просторной комнате в два окна на Собачью площадку.

Мы стояли в маленькой квадратной комнатке – в продолжение начатой анфилады. В открытую дверь видно было – насквозь взглядом, проходя, следующее по прямой помещение – и еще одну раскрытую дверь, в четвертую комнату. Все четыре шли по прямой, все они равнялись длиной – ширине домика. Только та, которую уже назвали столовой, была короче, так как из отрезанной ее длины состояла передняя (поэтому «столовая» была квадратная, остальные же – продолговатые). Полюбовались на мутное потолочное окно, на его стеклянные слои. В стене, противоположной передней, темнел стенной шкаф, начинавшийся не от пола, а на аршин выше: две широкие, красного дерева, полированные, с резными украшениями створки, открывавшие за собой уютную глубину, делившуюся двумя полками.

– Какая прелесть! – сказала Марина. – Тут я поставлю любимые книги: в два ряда. И три бы уставились, но вынимать неудобно…

– Но, Мариночка, это же шкаф – в столовой. Это, вероятно, скорее буфет… – заметил Сережа, закрывая створки шкафа, и повернул воткнутый в одну из них фасонный ключ. Послышался мелодичный, почти музыкальный звон.

– Чтоб в такую волшебную шкатулку ставить – посуду?- негодуя отвечала Марина. – Нужели вам нужен -буфет? Тут будут жить – книги!

– Отлично! – сказал Сережа.

Это, «Маринино» окно приходилось к тем двум, «Сережиным», окнам, выходившим на Собачью площадку – под углом. Мимо этого «Марининого» окошка не могли, по идее, ее санки промчаться – за ними была глухота дворика, его мир, его уют и его тишина. Слева от окна – дверка, но она была закрыта.

Сережа тронул крючок, он неожиданно легко откинулся, и мы оказались там, где побывали в начале осмотра.

– Какие-то неожиданности, да, Ася? Вот это мне и понравилось! Прельстило, – увлеченно говорила Марина, – какое-то тут есть волшебство… Не все смогут жить в такой квартире – ты чувствуешь? Окна, двери, где их не ждешь… Во всем этом есть замысел…

– А вот здесь у вас, Мариночка, непременно должна быть занавеска, от потолка и до полу, – не менее увлеченно говорил Сережа, – и тут она висела, это видно, деля комнату надвое. По этот бок занавески будет, наверное, ваша спальня?

– Ненавижу спальни! – сказала Марина. – Люблю спать на диване. Вид кровати -чужой вид. Тут я диван поставлю. А в эту дверь я буду выскальзывать иногда рано утром, когда не могу спать, во двор – когда встает солнце…

Не шутить Сережа не мог. Глядя на Марину обожающим взглядом огромных, скорее темных, чем светлых глаз, он сказал поддразнивая:

– А вы уверены, что оно с э т о й стороны всходит?

Ответ был вполне неожиданный (не любознательствуя -

восток, запад…).

– Когда мне это поднадобится – в з о й д е т!.. – сказала Марина, поднимая на Сережу чуть укоризненный и уже прощающий взгляд.

Анфилада, так любимая нами в Трехпрудном, кончалась: мы стояли в детской. Пройдя Маринину, не остановясь перед топкой печи, незаметной, мы все разом остановились перед объемистой, выступающей изразцовым кубиком печкой, от полу и почти до самого потолка. Она являла собой как бы сердце комнаты.

– Синим обведены изразцы, как наверху, в нашей детской, – счастливо сказала Марина, – наша дочь будет любить эту комнату, как я любила – как себя помню – ту! Ты еще с няней твоей жила в Лериной (Лёра еще не кончила свой Екатерининский институт), а Андрюша еще жил со мной в детской…

Марина стояла у окна (оно, как и в предыдущей комнате в коротком торце, выходило во двор), распахув большую -в четверть окна – фортку, и, чиркнув спичкой у вынутой папиросы, стала курить в окно.

– Не приучайтесь, Мариночка, курить в этой комнате, -голосом мягким, точно погладил кота, не удержался сказать Сережа.

Неожиданно кроток был краткий ответ:

– Тогда – не буду…

Мы выходили к началу Собачьей площадки – маленькой площадки, продолговатой. Посреди было скромное подобие

скверика. По обе длинные ее стороны – старинные дома, друг с другом не схожие, разного цвета и высоты.

– Тут, в одном из них, Пушкин бывал, – сказала Марина. – Вот по этим камням ходил… В какую входил дверь?

– В тот дом вход, кажется, был с Николопесковского! -сказала Сережа.

Распределив, где чему стоять, Марина так радовалась! Только перевезти и поставить! Но настала чудная погода. Надо было ехать в Тарусу, познакомить Тьо – с Сережей (он ей так понравится… а Тьо – Сереже, он такой никогда не видел!). И они поехали.

А когда они оттуда приехали (через несколько дней), я узнала: Тьо сказала им, что жить по квартирам – не дело, им нужно купить свой собственный домик, чтобы устроиться в нем на всю жизнь, а не зависеть от какой-то хозяйки! Марина вспомнила про этот ремонт весной: они только что вживутся тут – а хозяйка захочет заново все переделать! Тьо – права…

И когда Тьо обещала им оплатить покупку небольшого особнячка, тогда только они поняли, что это – как в сказке! Они будут жить в подарочном доме, который они сами найдут!

Кто знает, кроме счастья, веселья и молодости, которая фантастична, может быть, в этой вдруг открывшейся жажде своего дома, романтического, – пружиной этой вспыхнувшей страсти было то, что мы-то с Мариной хоть родились и жили в доме отца, а все же не в нашем, наследники его были Лёра и брат Андрей, дети по первому отцовскому браку, и в какой-то страшный, немыслимый день он должен был стать

– не нашим. А Лёра и Андрей были совсем другие, чем мы, и они этот дом не любили! Они говорили о его недостатках и неудобствах. Об этом они говорили согласно, хотя были совсем друг на друга непохожи. Лёра любила во всем простоту и – чтобы свежий воздух. Андрей хотел стильную, старинную мебель, говорил, что в доме собрано все разных эпох, как на Сухаревке, мечтал все устроить иначе… Обо всем этом было лучше не думать, и пока мы жили там – мы умели не думать. Теперь же, когда Марина с Сережей так одинаково все чувствовали, пусть ищут свой дом…

И тогда первый «Маринин дом» перешел ко мне – по наследству.