Штурманский класс
Штурманский класс
В двадцатые годы на флоте существовал такой порядок: на специальные годичные курсы усовершенствования командного состава для специализации посылали тех, кто прослужил на кораблях не менее двух лет. В течение этого срока молодой командир мог выбрать себе специальность, по которой желал бы совершенствоваться. Порядок, прямо скажем, не лишенный резона. Вот почему в 1929 году курсы были укомплектованы главным образом нами, окончившими училище имени М. В. Фрунзе в 1927 году.
Обычно зиму и весну занимала теоретическая подготовка, а лето и осень практика по специальности. Окончивших курсы усовершенствования официально называли: «классный специалист».
Начальником курсов был Рыбалтовский, а комиссаром Глухоченко, который знал меня еще по Пубалту. Очевидно, поэтому мне вновь поручили редактировать стенную газету.
Нашим штурманским наставником стал опять А. П. Гедримович, такой же живой, с искрометными главами, остроумный и беспокойный. Вот только волосы его, не поредев, приобрели серебристый оттенок… Всем нам было приятно, что именно он возглавлял штурманский класс.
Мореходными науками с нами занимался Н. Ф. Рыбаков, тот самый, который ходил на «Воровском» из Мурманска во Владивосток, штурман высокого класса и великолепный педагог.
Новую дисциплину — тактическую навигацию преподавал бывший старший штурман линкора «Марат» Всеволод Чернышев.
Как и в училище, курс девиации вел Сергей Иванович Фролов. Помогал ему всем нам полюбившийся лаборант Никанор Игнатьевич Сурьянинов, теперь уже заметно постаревший. Он встретил нас как долгожданных, невесть где пропадавших дорогих сердцу детей…
Сергей Иванович на практических работах задавал нам головоломку за головоломкой, считая, что именно с разновидностью девиационных загадок нам в жизни предстоит иметь дело. Много заниматься приходилось и по другим предметам.
…В стенной газете, чтобы она была более оперативной, ежедневно обновлялась хотя бы одна статья, над заголовком которой прикреплялась маленькая яркая табличка: «Новая». Это привилось. Было замечено, что большинство слушателей, раздевшись в гардеробе, прежде чем пройти в классное помещение, обязательно останавливались у стенда со стенной газетой…
Под редакцией преподавателя Кузнецова издавался ежемесячный литературный журнал.
Дни, до краев заполненные работой, летели так быстро, что мы и не заметили, как наступила весна, а с ней и горячая пора экзаменов. После них должна была начаться летняя практика для нас, штурманов, на Онежской озере, в Петрозаводске и в Онежских шхерах.
Наиболее успешно сдали экзамены Хирвонен, Соловьев, Ладинский, словом все те, кому Гедримович еще во время плавания в 1925 году пророчил штурманскую карьеру.
За неимением кораблей для практических работ по девиации нам предоставили небольшой буксир типа «Швейник». Руководитель практики Шестопалов, немного поразмыслив, поставил нактоуз магнитного компаса на палубу, и сказал:
— Крепить здесь, тут диаметральная плоскость. Закрепили. Проверили. Точно в диаметральной плоскости.
— Как вам удалось так точно установить компас? — допытывались мы.
— Наберетесь опыта, какой удалось накопить мне, сами сумеете так делать. А ежели по секрету, то ставил точно на створе мачты и дымовой трубы буксира. Как видите, никакой хитрости, никаких фокусов. Одно важно: иметь хороший штурманский глазомер.
На буксирчике в Кронштадте более недели занимались практическими девиационными работами. И еще столько же времени потратили на ознакомление тоже в Кронштадте — с морской обсерваторией, службой времени и гидрографической службой флота.
Чтобы дать нам хотя бы некоторое представление об особенностях плавания в шхерных условиях, наш класс в июне отправили в Петрозаводск, где к этому времени должно было находиться посыльное судно «Дозорный», когда-то обслуживавшее царские яхты. Ныне им не без успеха и с удовольствием командовал бывший адмирал царского флота Леонид Гроссман, преподававший у нас в училище морскую историю.
На речном пароходе мы пустились в путешествие от Охтинскрго моста. Шли каналами чуть ли не петровских времен, затем, переждав туман, вошли в Онежское озеро. Оно вдруг посерело, ветер развел порядочную волну, и наше утлое суденышко заболтало, затрясло словно в лихорадке. Онего решило доказать, что с ним шутки плохи и кто на нем не бывал, тот горя не видал…
Петрозаводск тех лет был обычным провинциальным городом с деревянными двухэтажными домами, незамощенными улицами. В нем имелся единственный, еще петровских времен, металлургический завод, много лесных бирж и лесопильных предприятий, собор, видный с далекой глади озера, которое скорее следовало бы назвать морем.
Военный комендант прислал за нашим багажом конную подводу. Мы погрузили на нее штурманское имущество, свои чемоданы, и она под наблюдением Никанора Игнатьевича двинулась в гору, а мы гурьбой пошли по обочине, именуемой тротуаром.
Разместились в кирпичном трехэтажном школьном здании, из окон которого был виден берег залива и гора «Чертов стул». Столовались в воинской части, расположенной рядом со школой. К армейскому рациону, по которому с утра, в отличие от флотского, полагалась горячая пища в виде какой-нибудь, чаще всего пшенной, каши, именуемой кондером, привыкнуть так и не смогли, несмотря на все старания армейских поваров.
Два первых дня ушли на оборудование одного из классов для работы с морскими картами, помещения под склад штурманского имущества с гордым названием «Лаборатория, штурманских дел», превращение третьей классной комнаты в кают-компанию.
Для поддержания порядка в помещениях образовали институт дневальных, без освобождения их от штурманских занятий. Всякий уличенный в нерадивом отношении к обязанностям дневального штрафовался 50 копейками, деньги вносились в кают-компанейскую кассу.
В солнечную погоду занимались береговыми астрономическими наблюдениями. Произвели гидрографическую съемку и промер территории и акватории порта, затем около десяти миль наиболее изрезанной береговой черты. На доставленных для нас двух шестивесельных ялах (шестерках) в день проходили до двадцати миль. Пригодилась нам школа, пройденная в подготовительном и Высшем военно-морском училищах.
Много времени требовала обработка астрономических наблюдений и камеральная обработка материалов съемки. Даже Никанор Игнатьевич иногда уговаривал нас вечерком прогуляться…
Прибыл «Дозорный»! Завтра с утра отправимся в Онежские шхеры. Другого шхерного района у нас не было. Нас и послали на Онежское озеро, чтобы мы приобрели практику шхерного плавания, набили руку на описании фарватеров. Идя рекомендованными курсами, мы должны были искать и зарисовывать естественные створы, приметные места, все то характерное, что может обеспечить безопасное плавание при отсутствии навигационного ограждения. Работа интересная, увлекательная! Не раз вспоминались нам слова Гедримовича о том, как необходимо видеть береговую черту штурманским глазом, не пропускать ничего!
Работали только в светлое время. Ночью стояли на якоре вне рекомендованных фарватеров, чтобы не мешать движению судов. После ужина долго не расходились из кают-компании. Слушали рассказы руководителя практики Лепко о том, как ему доводилось плавать в шхерах, и Гроссмана, который в училище представлялся нам чудаковатым стариком, а в действительности оказался интереснейшим человеком, великолепным рассказчиком.
Пейзажи в шхерах очень своеобразны. Бесконечное множество маленьких, крупных, горбатых, плоских островов… Лысые, гололобые — те как будто только что вынырнули на поверхность… Иные успели прикрыть свои плеши травами и кустарником, а совсем древние ощетинились густейшим лесом, расцветились разноцветными мхами… В зеркальной воде отчетливо отражаются и гранитные скалы, и леса, и неведомо куда бегущие облака. Такая тишь, что, упади листок, травинка, услышишь.
На мостик доносится мерное дыхание работающей донки, лязг лопаты кочегара, подкидывающего уголек в прожорливую котельную топку. Слышны и возня кока с внушительных размеров медными кастрюлями, и его понукания, обращенные к рабочему по камбузу. Все на корабле стали разговаривать вполголоса, словно боясь спугнуть эту застенчивую тишину.
К Кижам подошли еще до обеда и замерли, пораженные невиданной красотой деревянного собора. Командир внял нашим просьбам: на якорь стали как можно ближе к острову. Было бы кощунством пройти мимо.
Излазили и осмотрели все, что возможно. Кто умел, тот зарисовал. Миша Соловьев, единственный из пас имевший фотоаппарат, сделал уйму снимков.
После Кижей шлишхерами, затем чистой водой. И прибыли к конечному пункту нашего маршрута — к Медвежьей Горе. В те годы это был действительно медвежий угол.
В поселке, на почте, нас ожидала телеграмма: необходимо срочно возвратиться в Ленинград, так как предстоит заграничное плавание… Известие столь же приятное, сколь и неожиданное.
В Ленинграде стало известно, что для штурманской практики, поскольку никаких дальних походов кораблей Балтийского или какого-либо другого флота не предвидится, нам придется совершить путешествие вокруг Европы на одном из транспортов Советского торгового флота.
Такое было время, таковы были возможности. Это теперь для практики курсантов построены великолепные корабли, оснащенные самыми совершенными, точнейшими и тончайшими навигационными приборами… Наш советский флот стал подлинно океанским и систематически посещает сотни иностранных портов. Ну а в начале тридцатых годов военным штурманам приходилось проходить практику плавания в дальних морях и океанах на судах гражданских.
Тогда же стало известно, что мы должны быть на транспорте «Волховстрой» не позже послезавтрашнего утра, а еще лучше — завтра вечером. Об этом нам сообщил руководитель группы, идущей в заграничное плавание, политработник Фомиченко.
Нас крайне огорчило, что Никанора Игнатьевича с нами не будет: не хватает валюты. Его хлопотами все необходимые штурманские пособия были уложены в три специальных ящика с запорами и замками, два хронометра помещены в отдельный небольшой ящик, обитый внутри войлоком и бархатом так, чтобы хронометры не подвергались тряске и воздействию внешней температуры.
Мачпина с имуществом и нашими чемоданами в сопровождении Никанора Игнатьевича заранее ушла к торговому порту. А мы после напутствий Рыбалтовского и Глухоченко добирались до порта трамваем. У причала заканчивал погрузку леса видавший виды, американской постройки 1918 года, морской бродяга «Волховстрой», недавно приобретенный на «морском кладбище» в Америке. Широк и неказист, водоизмещением немногим более 10000 тонн, он попыхивал своей дымовой трубой, а его грузовые стрелы таскали со стенки причала связки отличного, как говорят, «сахарного» — без сучка и задоринки, — пиломатериала и укладывали их на верхней палубе почти вровень со спардеком так, что мы в отведенное нам помещение под полубаком должны были с этих досок спускаться по трапу. А наши ящики смогли опустить, лишь разворотив лесное золото и приведя этим в ярость грузчиков, которым пришлось заново укладывать пиломатериал.
Оказалось, что под полубаком, кроме санитарного узла, нашего кубрика, каюты боцмана и его кладовых, ничего не было. Это нам понравилось. Одно плохо: с чайниками и бачками для пищи нужно пробираться через штабеля досок, а потом спускаться чуть ли не по вертикальному трапу. Чтобы доставить целехоньким хотя бы бачок со вторым блюдом, не говоря уж о борще, бачковому требовалась ловкость циркача. Это в тихую погоду! А в качку — дело безнадежное…
Но жизнь заставила, выучились и цирковому мастерству. Доставляли пищу и в шторм! Не пролив борща и не присолив морской водой…
Свои хронометры мы хранили вместе с судовыми. На большом штурманском столе получили место для ведения навигационной прокладки. Несли свою штурманскую вахту, сменяясь каждые четыре часа. Не прошло и двух суток, как все притерлось, а через вахтенных рулевых, видевших, как мы работали, пошла молва: «мореходчики» в штурманских делах сильны. Постепенно нами завоевывалось право на жизнь…
Ежедневно, если позволяла погода, занимались астрономическими наблюдениями. Боцман, видя, как в зоне его владений (на полубаке) мы денно и нощно |работаем с секстанами, выпуская их из рук только на время решения задачи, если не с уважением, то уж, безусловно, с одобрением смотрел на наши труды. Тогда же в первый бессолнечный день мы, найдя кирки, стали отбивать многолетнюю ржавчину ватервейсов, а потом, попросив стальные щетки, отдраили их до блеска и засуричили, боцман признал нас стоящими парнями.
Пересекли, миновав циклон и пройдя по его окраине, малахитовое Северное море и подошли к порту Ньюкасл-апон-Тайн. Недоумеваем: почему не входим в порт, а стоим, как и еще два транспорта, на рейде?
— Штурман! — окликнул капитан «Волховстроя» Карклин. — Сколько осталось до полной воды?
— Три часа десять минут.
— Выходит, до открытия портовых ворот успеем пообедать. Раньше за нами буксир не придет.
Что за ворота, да еще в порту?.. В толк не возьмем. Ну что ж, поживем, подождем и увидим! Воздав должное творению судового кока, все поспешили наверх. Бинокли переходили из рук в руки точно эстафетная палочка.
Из ворот порта показался буксир. Прибежав, взял «за ноздрю» нашу посудину и, яростно задымив, повел в порт. Вначале «Волховстрой» помогал ему своей машиной, а когда до входных ворот осталось метров пятьсот, застопорил ее, вручив свою судьбу полностью буксировщику.
Акватория порта была разбита на несколько гаваней (доки), каждая из них имела свои шлюзовые ворота, только менее массивные, чем главные входные, на которые возлагалась задача защищать порт в шторм от яростных волн. Так по всей Англии, за исключением тех мест, где протекали глубоководные реки, позволяющие судам входить и в самую низкую воду. Раньше мы думали, что докеры — это рабочие, занимающиеся в доках (как и у нас) ремонтом кораблей. В Англии докер — грузчик морского торгового порта.
Пройдя таможенные и пограничные формальности, экипаж получил право свободного сообщения с берегом.
Городок Ньюкасл-апон-Тайн невелик. Так же, как это обычна бывает и в других странах, центральная часть у него более красивая, более благоустроенная. Окраины, где живет трудовой люд, не ухоженные, дома закопченные, похожие один па другой. Люди живут там нелегкой жизнью. Редко кого встретишь с улыбкой на лице. Ребятишки, предоставленные сами себе, играют на проезжей части узеньких улочек.
Увидели мы в городе странное движущееся сооружение. С легкой руки нашего одноклассника Фадеева окрестили эту невидаль «автобус-трамвай». Позже узнали настоящее название — троллейбус.
Ежедневно к началу рабочего дня на два железнодорожных пути, проложенные вдоль причала, подавалось ровно столько вагонов, сколько докеры успевали загрузить за трудовой день. Перемещение загруженных и порожних вагонов производил один портовый рабочий с помощью гидрошпилей и троса с гаком. Все делалось, спокойно, без всякого шума и аврала.
За период почти двухнедельной стоянки каждый из нас, выбрав в магазине понравившуюся ему шерстяную ткань, успел заказать себе костюм. Когда заказы были сделаны, стало известно, что «Волховстрой» идет в Лондон, где примет сахарный песок. Все мы горестно повздыхали об исчезнувшей возможности приобрести экипировку в самом Лондоне, а не где-нибудь… Отказаться от заказа значило бы потерять половину его стоимости. Это нам было не по карману.
В Лондоне «Волховстрой» поставили на Темзе ниже города, в районе Черного буя, на две бочки, как и многие другие суда. На берег можно было попасть либо на своей шлюпке, либо за плату на шлюпке перевозчика.
К «Волховстрою» подвели баржи с тростниковым сахаром, докеры занялись погрузкой. Принимал груз и следил за порядком погрузочных работ «грузовой» помощник капитана.
Все дни стоянки в Лондоне мы осматривали его достопримечательности. Любовались сокровищами Национального музея — этой истинной Гордости англичан, побывали в военно-морском музее, на парусном корабле, на котором плавал и побеждал адмирал Нельсон, в ратуше, у Королевского дворца во время смены караула, в Гайд-парке.
В один из вечеров, когда мы сидели на полубаке, дымя кепстеном из своих трубок, обычно молчаливый Михаил Соловьев предложил:
— Через два-три дня закончится сахарная эпопея. А не потопать ли нам на нулевой меридиан? Заодно сличим хронометры и определим их поправки по гринвичским часам точного времени. Как полагаете?
Предложение было встречено всеобщим одобрением. К тому же валютный фонд у многих иссяк. А бей него в Лондоне делать было нечего.
На следующий день все без исключения отправились в Гринвич. Помещение обсерватории похоже на замок. Оно обнесено высоченным каменным забором. Рядом с входом, на заборе, — огромный циферблат с секундной стрелкой. По этим часам, как нам объяснили в обсерватории, и следует производить сличение принесенных нами хронометров.
— Есть предложение отметить историческое событие — наше пребывание на Гринвичском меридиане, который буквально лежит под нашими ногами! — провозгласил Хирвонен.
— Дорогой Саша, вы забыли о сухом законе, объявленном в нашем братстве… — напомнил кто-то.
— Дайте же мне закончить, — взмолился Хирвонен. — Отметить документально! Для этого просить Мишу Соловьева использовать его фотоаппарат…
— Всегда готов! Встаньте на меридиане кучнее и без постных физиономий!
Пока мы утискивались на меридиане, Соловьев успел отщелкать полпленки. Затем мы сфотографировали трек Михаилов — Дацюка, Куликова и Соловьева — на лужайке под могучим дубом. Снимок назвали «Мишки на Гринвиче».
…Из Лондона наш путь лежал в Копенгаген: «Волхов-строй» должен был принять печь для обжига цемента, предназначенную новороссийскому заводу, и другие грузы.
Приняв в проливе лоцмана, днем вошли в порт. Уже с палубы транспорта бросилась в глаза удивительная опрятность всей территории порта.
Не успели таможенники и пограничники выполнить свои формальности, как на корабле появились прачки. Белье у нас было — что рабочая одежда кочегаров, даже сдавать его в таком виде было неловко. Увидев, как мы мнемся, боцман решительно порекомендовал не мешкая сдать в стирку всё грязное, вплоть до носков и носовых платков. «Нигде в мире не стирают белье лучше, чем здесь», — уверял он. Пригласили в кубрик двух пожилых прачек. Каждая из них записала фамилию сдающего и что именно отдано в стирку. Через три дня мы получили белье в великолепном виде: белые рубашки накрахмалены, все дырки зашиты или заштопаны, все пуговицы и крючки пришиты.
На наш вопрос, где помещается Советское посольство, первый же датчанин не только дал обстоятельный ответ, по и проводил нас до самых дверей. Своей приветливостью, доброжелательностью датчане нам очень понравились.
В посольстве нас встретили как родных. Помогли устроить экскурсии по стране, посетить музеи, достопримечательные места, связали с общественными организациями, в которых нашлось немало знающих русский язык и желающих быть добровольными гидами.
Отправляя нас в автопоездку по острову, семьи сотрудников посольства наготовили нам уйму всевозможных бутербродов, дали с собой термосы с кофе и какао.
Огромное впечатление осталось у нас от великолепной Национальной галереи, замков я дворцов, старой крепости и многого другого. Поражала исключительная тщательность ухода за полями и лугами. Шоссе во многих местах были аккуратно обсажены по обочинам садовыми цветами. Повсюду, особенно в городах, тысячи велосипедистов. От древних стариков до ребятишек все катят на велосипедах, оставляют их без присмотра в специальных стойках по краю тротуара, у магазинов и на площадях.
Навсегда запомнился вечер встречи с советской колонией. Были и песни, и танцы, и стихи, и рассказы. И замечательный чай с вареньем и всякими сладостями — печеньем, булочками, тортами. Нас с неутолимой жадностью расспрашивали о Родине, решительно обо всем, ловя каждую деталь, мельчайшую подробность. Люди не уставали слушать, засыпали нас все новыми и новыми вопросами.
…Приняв необходимые грузы, пополнив продовольственные запасы прекрасными датскими овощами, мясными, молочными и рыбными продуктами, мы вышли из Копенгагена ночью с расчетом наиболее беспокойную часть Ла-Манша пройти в светлое время.
Северное море встретило нас изрядной болтанкой, рваной облачностью, через которую лишь временами проглядывало солнышко. Мы терпеливо караулили окна в облаках, чтобы взять высоты солнца. Увы, таких окон было мало. Помогали боцману и команде очищать корабельный корпус от ржавчины. Когда же подошли к Ла-Маншу, то и эти работы — они слишком шумные — прекратились. Видимость уменьшилась. Наплыл туман. «Волховстрой» охрипшим басом своего свистка посылал полагающиеся в тумане звуковые сигналы.
Нет более противного плавания, выматывающего все силы и нервы человека, чем плавание в тумане, и особенно в Ла-Манше, где одновременно и вдоль пролива и пересекая его во всех направлениях между Францией и Англией движутся сотни судов. Никаких ориентиров, кроме надрывно кричащих судовых гудков, в хоре которых нужно в каждый момент суметь выделить наиболее опасный для благополучного плавания. На кораблях выставляются дополнительно наблюдатели, впередсмотрящие располагаются у судового форштевня. Все корабельное начальство, связанное с кораблевождением, бессменно на мостике, где даже разговоры идут вполголоса. Но как бы там ни было, а пролив мы миновали благополучно, хотя и отстав, от расчетного графика часов на пять.
Дальше на нашем пути лежал разбойник Бискай. Редко кому удавалось пройти через этот залив бурь, избежав трепки и не набив себе шишек. Старпом, боцман, матросы еще и еще раз проверяют надежность крепления всех грузов, особенно палубных. Одна печь для обжига цемента чего стоит!
Фокин еще в Копенгагене перед выходом в море сделал обстоятельное сообщение об особенностях плавания Ла-Маншем и Бискайским заливом. Шансов попасть в штормовую передрягу предостаточно.
И что бы вы думали? Бискай изрядно покачал нас на огромной океанской зыби, послизывал все, что было хоть чуточку слабее закреплено, промыл все щели, упорно пытаясь заглянуть под брезент, закрывающий грузовые люки, немного поозорничал в жилых помещениях. Небеса он упрятал за низкими тучами, лишив нас какой-бы то ни было возможности предаться астрономической практике, но все же довольно милостиво пропустил к Гибралтарскому проливу. Это было, по уверению капитана Карклина, просто редкостной благодатью. Видимо, в ознаменование такого события Карклин внял нашим просьбам и проложил курс поближе к гибралтарскому берегу, чтобы хорошо были видны порт и гавани, неприступная скала и все достопримечательности.
Насмотревшись на Гибралтар, все мы снова стали усердно заниматься. Нужно было нагонять упущенное — успеть выполнить нормативное число задач, которое являлось основным мерилом практики. Первая половина ночи была звездной, и мы продолжали упорно работать. Спасаясь от духоты кубрика, расположились тут же, на верхней палубе, на ночлег.
Ночью многие из нас проснулись: в кромешной тьме по всему горизонту блистали молнии. Не успели опомниться, как хлынул настоящий тропический ливень. И так было каждые сутки, пока не вышли в Эгейское море. Там, погода случалась всякая. Порою море просто баловало нас своей зеркальной, необычайной голубизны поверхностью. Норматив мы давно превысили. Мало того, успели помочь экипажу привести «Волховстрой» в достойный для Одессы вид. В Дарданеллы наше судно уже входило франтом — вымытое, вычищенное, покрашенное и ухоженное. Команда была довольна, а больше всех боцман: с его лица не сходила улыбка.
Вот и Стамбул. Стали на якорь. Карклин ушел в агентство Совторгфлота. К борту подвели баржу с водой и провизией.
Судно берут на абордаж десятки торговцев, приплывших на лодках. Вы можете спросить у них все, что вашей душе угодно, и все будет доставлено. От торговцев приходилось отбиваться с помощью, пожарных шлангов. Помогало. Держались на расстоянии.
Часа через два возвратился капитан в самом мрачном настроении: вместо Одессы «Волховстрой» идет в Поти…
К борту подвели баржу с углем и турецкими грузчиками. Наше судно вмиг покрылось угольной пылью. Пропали все труды и старания экипажа.
И вот «Волховстрой» уже идет Босфором, сердито дымя. Распрощавшись с лоцманом, входим в Черное море и, придерживаясь южного берега, идем заданным курсом.
В Поти прибыли без всяких приключений. А вот что делать дальше? Ни денег, ни проездных документов у нас нет. Едва наскребли на телеграмму начальству. Через сутки получили ответ: «Первым пассажирским пароходом отбыть Севастополь, где получите дальнейшие указания». Спасибо капитану «Волховстроя», вошедшему в наше положение: нас поили и кормили до самого прибытия пассажирского парохода, а сердобольный кок дал еще мешок с харчем на дорогу.
Более трех суток ожидали мы в Поти оказии. В конце концов прибыл пароход. Фомиченко ушел договариваться с капитаном. С большим трудом ему удалось уговорить его взять нас на борт. Нам предоставили одну четырехместную каюту второго класса. В ней будем хранить наше имущество, а сами пойдем палубными пассажирами. Ничего, перетерпим — время теплое.
На правах палубных пассажиров мы огородили тросами на правом спардеке, почти в середине корабля, нашу суверенную зону. Удобно: лежи себе на голой палубе и любуйся красотами закавказских и прочих берегов! К вечеру Фомиченко собрал нас в каюте.
— С питанием дело такое: ресторатор требует залог. Я ему предложил взять в залог мой чемодан. Не берет. Пришлось согласиться отдать в залог штурманское имущество. Ящики опечатаем личной печатью капитана и сдадим на хранение «грузовому» помощнику. Я попросил капитана сообщить в Севастополь о нашем прибытии.
Так нас приняли на довольствие в судовой кают-компании.
Еще на «Волховстрое» состоялось партийное собрание, посвященное итогам штурманской практики. Фомиченко, как руководитель группы, досконально разобрал работу каждого.
В Ленинграде получили три дня на личные дела. Прежде всего хорошенько и всласть отмылись в бане, потом отоспались. И в заключение без конца рассказывали женам, родственникам, друзьям и знакомым обо всем, что увидели по ту сторону границы, о том, как нам жилось на море.
В назначенный срок явились на курсы. Нас пригласили в торжественно убранный класс. Рыбалтовский прочитал вслух приказ об окончании обучения и выдал нам дипломы. Глухоченко сказал душевное напутственное слово.
В строевой канцелярии каждый получил отпускной билет и предписание, куда прибыть к месту службы. В моем предписании значилось: «Линкор „Марат“. На должность младшего штурмана».
Наконец-то. Буду служить на корабле!