204
204
Встретившись как-то с молодыми поэтами-земляками в Смоленске, Александр Трифонович Твардовский разоткровенничался:
— Вот многие из вас и сегодня думают поехать в Москву. Там де они, наконец-то, получат признание. Это тут их не понимают, а потому не очень-то печатают их нетленные строчки…
Примерно так думал и я, — продолжал Твардовский, — когда в 1929 году отправился в Москву за славой. Виноват был Михаил Светлов. Это он пробудил надежду на скорый успех и признание, напечатав в журнале «Октябрь», где он заведовал поэзией, несколько моих стихотворений.
А Москва-то не ждала неведомого ей Твардовского.
И начал он ходить по редакциям. И ночевать по разным углам.
Редакции отваживали его отказами.
— Случилось таи, что кое-кого из тех, кто отказывал, я запомнил, — говорил Александр Трифонович. — Помню пришел в «Московский комсомолец», в отдел литературы. А там невысокий, похожий на кузнечика своими тонкими ножками, Осип Мандельштам. Пробежал глазами по стихам и что-то начал возбужденно и жестикулируя, говорить мне. Не поняв его, я потихоньку забрал свою тетрадку и ушел.
Потом я оказался в журнале «Новый мир» и передал стих редактору Вячеславу Полонскому. Меня попросили прийти через несколько дней. Так и поступил. Но в редакцию не пустили: какая-то девица протянула мне мои стихи через окошко. Но я уже вроде бы осмелел от этих отказов. Говорю девице: «Мне надо к редактору». Девица пошла докладывать. Вернулась и сказала: «Пройдите».
Войдя в кабинет, увидел там седого-седого, носатого человека. Это и был Полонский. Что он ответил на мое приветствие, не помню, а вот другие его слова запомнил, потому что и самому сейчас приходится произносить, адресуя некоторым посетителям.
«Ну, как там у вас на Смоленщине? Интересуются литературой?»
И отпустил меня с Богом…
Вспомнил Александр Трифонович и своего будущего друга Вашенцева Сергея Ивановича, возглавлявшего в шестидесятые годы кафедру Творчества в Литературном институте имени А.М.Горького. А тогда, в двадцатые, Сергей Иванович был ответственным секретарем в журнале «Прожектор». Он приветливо встречал Твардовского, хвалил его стихи, но ни одного не напечатал.
Позже, когда Твардовский вспоминал тому про такое к себе отношение, Вашенцев улыбался:
— Видишь, я был прав, что тебя выдерживал. Не хотел испортить. Знал, что из тебя непременно выйдет толк…
И все-таки в Москве нашелся добрый человек, который напечатал его стихи. Это был Ефим Зозуля в «Огоньке».
— Его теперь забыли, а ведь он всю жизнь писал книгу «1000 рассказов». Почему тысячу, а не девятьсот восемьдесят семь? Был он человеком с маленькой головкой и расширяющимся книзу туловищем.
Был с виду грозен, а на самом деле добр. На войну ушел добровольно, сражался в ополчении и погиб.
Так вот он, Ефим Зозуля, прочитал мои стихи и напечатал по одному в «Огоньке» и в «Прожекторе»…
Но дальше так утверждаться в Москве было невмоготу. И получилось, что за славой сюда я приехал слишком рано. Пришлось возвращаться в Смоленск.
Москва принимает тех, кто чего-то из себя представляет.
Мне надо было написать «Страну Муравию», чтобы она приняла меня..