73
73
О Константине Георгиевиче Паустовском, книги которого давно любимы читателями, а его перу принадлежат повести «Кара-Бугаз», «Колхида», «Черное море», «Повесть о жизни», «Золотая роза», не раз и не два добрыми словами вспоминали бывшие участники его семинара в Литературном институте. А среди них немало и таких, кто стал известными писателями. Это и Владимир Солоухин, и Ольга Кожухова, и Михаил Годенко.
В частности, Юрий Васильевич Бондарев вспоминал, как Паустовский вел у них семинарские занятия. Он никогда не выступал в роли мэтра в общении со студентами. Он был старший и более опытный в литературе товарищ. Его вроде бы тихие, произносимые скрипучим голосом слова высекали искру желания писать еще лучше, любить словесность так же, как он. Паустовский говорил им о значении и важности слова, об остроте и зоркости писательского глаза, о мастерстве Чехова, Куприна, Бунина.
«Довольно часто, разбирая сюжет, коллизию того или иного рассказа, — писал Юрий Бондарев, — он по ассоциациям начинал вспоминать случаи из своей жизни, и устные эти новеллы, уже тронутые писательским домыслом, были настолько хороши, что я глубоко жалею — он не все их успел записать и опубликовать позднее».
Одним из таких рассказов Константина Георгиевича было воспоминание из его журналистской жизни в Одессе. Тогда Паустовский работал ответственным секретарем газеты «Моряк», в которой вместе с ним трудились Катаев, Багрицкий, Бабель, Олеша, Ильф. Были они молодыми, дерзкими, мечтающими о литературной славе. Ведь шел только 1921 год.
Самым опытным в «Моряке» был писатель Андрей Соболь. Как-то он принес в газету новый рассказ. Всем он показался интересным, но как-то сумбурно исполненным. Печатать его в таком виде было нельзя. А предложить опытному писателю переделать рассказ никто на себя смелости не брал.
Во время обсуждения судьбы рассказа в редакции сидел старик Благов, бывший директор популярной в России газеты «Русское слово», правая рука издателя Сытина. Теперь этот пожилой человек работал в «Моряке» корректором.
Поздно вечером он пришел к Паустовскому домой, зная, что тот взял с собой рассказ Соболя для размышлений над текстом.
— Знаете, очень талантливая вещь, — сказал Благов. — Нельзя, чтобы она пропала.
— Но ведь в таком виде…
— Дайте мне рукопись, — предложил Благов, — и я попробую по ней пройтись.
— Как это пройтись?! — возмутился Паустовский. — Вы же знаете, что Соболь категорически против правки его материалов.
— Обещаю, что я не трону и не впишу ни единого слова.
Было уже поздно, и Благов остался на ночь у Паустовского.
Он вынул из кармана огарок толстой свечи, зажег его и склонился над рукописью с карандашом в руке. Закончил он работу только к утру.
Когда Паустовский прочел рассказ, не сдержался:
— Это чудо! Как вы это сделали?
Благов спокойно ответил:
— Просто расставил знаки препинания. У Соболя с ними форменный кавардак. Особенно тщательно я расставил точки. И абзацы. Это, милый мой, великое дело. Еще Пушкин говорил о знаках препинания. Они нужны для того, чтобы выделить мысль, привести слова в правильное соотношение и дать фразе легкость и правильное звучание. Знаки препинания как нотные знаки. Они твердо держут текст и не дают ему рассыпаться.
Рассказ Соболя был напечатан.
А на следующий день автор ворвался в редакцию. Глаза его горели, весь он был возбужденным. И с порога:
— Кто трогал мой рассказ?
Никто не трогал, — тут же ответил Паустовский. — Можете проверить текст.
— Ложь! — крикнул Соболь. — Я все равно узнаю, кто трогал.
В редакции учуяли запах скандала.
И тогда Благов, как обычно, спокойно сказал:
— Если вы считаете, что правильно расставленные знаки означают слово «трогать», то извольте: трогал его я по своей обязанности корректора.
И тут же Соболь бросился к Благову, крепко прижал старика к себе, троекратно поцеловал его:
— Спасибо. Вы дали мне чудесный урок. Но только жалко, что так поздно. Я чувствую себя преступником по отношению к своим прежним вещам…
А студенты в семинаре Паустовского, выслушав рассказ-воспоминание, во время усвоили очередной урок любимого мастера.