Вл. Павлов ЗАПОМНИ ЭТО, СЫНОК!
Вл. Павлов
ЗАПОМНИ ЭТО, СЫНОК!
Я познакомился с Федей Кравченко в ноябре сорок второго, на опушке Клетнянского леса.
Осень доживала последние деньки. Стояли долгие ночи, ясные и холодные. Остылая земля ждала снега — его все не было. Зато наш партизанский аэродром на окаменевшем от мороза поле был в отличном состоянии.
В ту ночь ожидался самолет с Большой земли. Не с выброской — с посадкой. Встречать его предстояло нашему подрывному взводу.
Связной штаба, который принес эту радостную весть к нам в землянку, прибавил от себя еще одну новость.
— Чулы, хлопцы? — спросил он, почему?то понижая голос. — Группа Балицкого вернулась. Кажуть, трофеев принесли богато!.. А стоят в Николаевке. Так что по пути вам…
Я чуть не подпрыгнул от радости. С группой Балицкого ходил мой закадычный друг — тоже подрывник — Гриша Мыльников. Три месяца — для вражеского тыла это прямо?таки гигантский срок — мы не виделись и ничего не знали друг о друге. И вот теперь Гриша в каком?нибудь десятке километров от лагеря! «Сегодня же и повидаю», — решил я…
К Николаевке мы подошли в темноте.
Как только меж деревьев показались тусклые огоньки, я бегом обогнал тяжело громыхающие в колеях повозки с нарезанными и наколотыми из столбов немецкой связи дровами для сигнальных костров и побежал вперед.
Посреди села я наугад остановился, оглядел ближайшие хаты, подошел к той, которая показалась мне самой подходящей, и постучал. Изнутри что?то неразборчиво ответили. Я нажал на щеколду и открыл дверь.
За столом прямо передо мной сидели два человека в полной немецкой форме и преспокойно ужинали. Красноватое пламя самодельного светильника отражалось на вороненых боковинах немецких «козлов» —автоматов, висевших на стене. Тускло поблескивали серебром погоны, петлицы, распростертые крылья гербовых орлов на пилотках.
Сама по себе немецкая форма меня не удивила: носить форму, снятую с убитого врага, наравне с трофейными пистолетами и кортиками, считалось особым партизанским шиком и служило лишним свидетельством, что новый ее владелец бьет гитлеровцев исправно. У меня самого под полушубком был офицерский китель, добытый в бою.
Но в облике этих двух было что?то такое — может быть, знаки различия, которые партизаны обычно спарывали, может, слишком уж «уставной», подтянутый вид, что заставило меня насторожиться.
— Не знаете, где остановилась группа Балицкого? — спросил я, на всякий случай не отпуская ручки двери.
— Ми группе Тедди–Алекс, — пррговорил один из сидящих на ломаном языке. — Ми…
Внутри у меня все оборвалось: «Настоящие!»
Я не дослушал, рванул дверь, выскочил на улицу.
И в тот же момент на мое плечо легонько опустилась чья?то рука. Я оглянулся. Передо мной стоял невысокий человек. Лохматая шапка с красной партизанской лычкой, короткая шкиперская бородка, распахнутый армейский белой дубки полушубок, автомат за спиной дулом книзу — вот все, что я успел заметить с первого взгляда в тусклом свете, падавшем из окна хаты.
— Ну? Что собрался делать, дружок? — негромко спросил человек. — Э?..
— Там немцы!
— Ай–яй–яй! Как раз и ошибся! — все так же тихо и невозмутимо проговорил он. — Ну сам сообрази — в селе полно партизан… Да немца тут мигом бы чирик — и нету… Стал бы он тут ужинать! Так?
Глуховатый голос незнакомца звучал по–товарищески просто и дружелюбно, но я чувствовал: ему нужно повиноваться. И — как только я не увидел раньше! — из?под левой полы полушубка поблескивали два ордена — Красного Знамени и Красной Звезды! Неслыханное по тем временам дело во вражеском тылу!..
Я смутился и пробурчал:
— Так…
— Расчирикал, значит? Кого ищешь?
— Откуда вы знаете, что ищу?
— Чудак! Я ж видел, как ты стоял да раздумывал… Да говори, не бойся. Я — Кравченко!
* * *
Группа «Феди–Алеши», состоявшая из пяти человек: двух перебежчиков — немецких солдат, которым, из конспиративных соображений дали клички «Максим» и «Тарас», радиста Гриши, командира группы Алексея Коробицина и его заместителя и друга по войне в Испании Федора Кравченко, — высадилась во вражеский тыл в начале мая сорок второго в Чечерских лесах, недалеко от Гомеля.
Во время высадки и в первые дни группу преследовали неудачи.
Парашют мешка с запасным питанием к рации не раскрылся, и батареи «БАС-80» и «БАС-60» превратились в лепешку.
А тут еще командование местного чечерского партизанского отряда, увидев двух «форменных» немцев, заподозрило неладное, обезоружило десантников и потребовало доказательств.
— Какие же вам требуются доказательства? — спросил Коробицин, когда его и Федю привели в штаб отряда.
— Передадите сводку на Большую землю: «Партизаны Гомельской области восстановили Советскую власть в 103 населенных пунктах. Разгромили карательный отряд»… А потом все это слово в слово пусть передадут открытым радио, в сводке Совинформбюро… Слово в слово. А не передадут — значит, вы немецкие шпионы…
Побежали дни сидения в баке, которая в отряде заменяла гауптвахту.
Каждый из «заключенных» по–своему переживал случившееся. Максим, ко всему равнодушный, сидел на корточках в углу, безмятежно покуривал и на все вопросы односложно отвечал:
— Я командир верить. Я знать — уладить.
Тарас — человек уже пожилой (ему было за пятьдесят) и хозяйственный, все время чем?нибудь занимался: то подбивал к сапогам новую подметку, то мастерил тренчик-петельку к ремню, то стругал палочку перочинным ножиком.
Федя молча мерил баню из угла в угол шагами. Алексей думал…
На третий день Коробицин попросил, чтоб привели радиста (он теперь вместе с рацией располагался отдельно, под охраной и день и ночь, не жалея батарей, жадно слушал Москву).
— Ты, Гриша, передал, что нас ждет, если не будет сводки? — спросил Коробицин.
— Передал. Два раза повторил.
— Может, еще разок?
— Нет, командир, — грустно улыбнулся радист, — питание окончательно село. На прием — и то еле тянем. А о передаче — говорить нечего!..
На восьмой день Коробицин и Кравченко написали записку, в которой поведали печальную судьбу группы и передали ее одному из часовых: Феде удалось заговорить с ним и выяснить, что у них есть общий знакомый на Большой земле — полковник Середа.
— Придут наши — отошли в разведуправление, — сказал Федя. — Смотри не забудь!
— Да вы сами это сделаете! — запротестовал часовой. — Да я сейчас к командиру!.. Что же это получается? Сидите, я сейчас!..
Часовой ушел, и десантники больше его не видели. Вместо него к бане были приставлены два часовых, не спускавших с арестованных глаз.
На десятый день командир и комиссар отряда с утра отправились в соседнее село (там был какой?то праздник). Перед отъездом командир остановился возле бани и, не слезая с седла, крикнул:
— Эй, смотрите! До обеда — время вам льготное! Не то…
И он выразительно похлопал себя по кобуре револьвера.
Тарас растерянно посмотрел ему вслед выцветшими добрыми глазами.
— А, доннер–веттер! — вырвалось у него, — это ошен обидно, — свой свой убивать!..
Федя посмотрел на часы: было десять. «Доживем ли до вечера?», — подумал он. — «Эх, Тарас, Тарас!.. И впрямь — того и гляди, свой своего чирикнет!»
Слово «чирикнуть» Федя употреблял во всех случаях жизни, в самых разнообразных значениях…
А еще через час запыхавшийся партизан, специально приставленный слушать радио, прибежал в землянку и закричал :
— Есть! Сводка есть! Слово в слово…
У десантников вырвался вздох облегчения…
Скоро группа рассталась с баней и весело зашагала по лесной тропинке.
К ней присоединилась часть местных партизан — те, кому хотелось быть поближе к железной дороге, к врагу…
На место своего нового расположения, недалеко от станции Добруш, группа подошла целым партизанским отрядом. Через несколько дней тайным голосованием Федя Кравченко был избран командиром этого отряда. Комиссаром стал Коробицин.
* * *
«Проверка», которую устроили десантникам местные партизаны, обошлась дорого: питание к рации кончилось, новых батарей взять было неоткуда. А автомобильные аккумуляторы (их бы еще можно добыть) для «Северка» не годились. Без рации заниматься разведкой стало бессмысленным делом. Пришлось переходить на партизанские действия.
Прежде всего требовалось нащупать связи с местным подпольем…
Не просто это — найти небольшие группы глубоко законспирированных советских людей, за голову каждого из которых гестапо сулило немалые премии. И все?таки Феде удалось отыскать ниточки, ведущие к подполью…
Первая ниточка обнаружилась в Подсочке — так называлась избушка, затерянная среди леса, в котором расположился отряд Кравченко. В Подсочке жили два брата — Иван и Петро.
Сначала Федя и Алексей присматривались к братьям, установили за Подсочкой наблюдение, нет–нет заглядывали в избушку попросить воды или перекусить, а на деле поговорить да послушать. Видно, и братья присматривались к партизанам: не сразу удалось выудить даже самые невинные подробности их биографий. Лишь постепенно выяснилось, что Иван и Петро уроженцы и жители Добруша — города и станции на железной дороге Гомель — Брянск, в районе которой располагался теперь отряд Кравченко, что худосочный чахоточный Иван не попал в армию по болезни, а широкоплечий белокурый красавец Петро понюхал на фронте пороха, был ранен, попал в плен, бежал и теперь, возвратившись к брату, горел желанием продолжать борьбу.
Есть у Феди удивительное качество — умение привлекать, притягивать к себе людей. Не фамильярным похлопыванием по плечу, не шутками–прибаутками рубахи–парня… Нет. Федя сдержан и немногословен.
Но в каждом редком слове, которое он произносил, сквозила ясная правда и непреклонная убежденность. За каждым поступком ощущалась твердая воля и решимость.
На войне, когда тяжело, счастье встретить такого человека. И нет ничего удивительного, что вскоре братья решились сказать Феде, что оба они — комсомольцы и, наконец, — вот оно, долгожданное! — предложили свести Федю с одним верным человеком по фамилии Кулик.
Иван сам вызвался отнести Кулику записку, в которой Федя назначал ему свидание…
Встреча с Куликом, рабочим добрушских железнодорожных мастерских, состоялась июльским вечером около Подсочки, на бревенчатом пешеходном мостике через лесной ручей. Следуя партизанским законам, Федя на всякий случай принял все меры предосторожности: чуть не от самого Добруша ничего не подозревавший Кулик находился под наблюдением партизан.
— А «хвостов» нет? — на всякий случай спросил Федя у командира разведчиков Верховского, который принес донесение. — Никто следом не чирикает?
Верховский — он был на коне — слегка привстал на веревочных стременах и оперся на рогульку, заменявшую у самодельного седла луку.
— Никого нет, командир! Все спокойно!..
Наконец показался и сам Кулик. Это был немолодой уже, но крепкий, кряжистый человек в брезентовом с капюшоном плаще, какие носят путевые обходчики. Он неторопливо, неслышно, слегка покачиваясь на цепких кривоватых ногах, ступал по тропинке. Вместе с ним шел Иван.
— Вот, — сказал Иван, подходя к Феде. — Это и есть дядысо Кулик.
— Так вот вы какой, товарищ Левченко! (Федин партизанский псевдоним) — сказал Кулик, оглядывая Федю. — А мы о вашем приходе знали. Вы пришли…
Тут, к удивлению Феди, Кулик назвал точную дату появления отряда в Добрушских лесах.
— Наши подпольщики за вами давно уж наблюдают… — усмехнулся Кулик. — Что у вас в отряде есть два немца, например, мы тоже знаем!..
В это время из кустов, что густо росли по берегам ручья, вышел Тарас и протянул Кулику широкую ладонь.
— Я нет фашист. Я есть рабочий. Против Гитлера. Немец рабочий!
Внутренне Федя усмехнулся. Чем?то очень походили один на другого эти два невысоких пожилых человека, несмотря на то что один из них был в военной форме гитлеровского солдата, а другой в засаленной кепчонке мастерового.
Может быть, как раз в это время ему вспомнился далекий Уругвай, в котором прошли его детство и юность, разноязыкие демонстрации и митинги рабочих фригорификос — мясохладобоен, на которых работало много иностранцев, в том числе и его отец, русский эмигрант и уругвайский коммунист Иосиф Кравченко…
— Ладно! — улыбнулся Кулик и хлопнул Тараса по спине. — Это нам и без тебя известно! То добре, что ты против Гитлера. Давай?ка, брат, закурим по такому случаю!
И он достал объемистый кисет.
Кулик, Федя и Алексей Коробицин договорились о последующих встречах, условились, что на связь к Феде в экстренных случаях будет приходить сын Кулика — мальчонка лет четырнадцати, а от Феди к Кулику Иван — он имел немецкие документы и мог ходить в Добруш, не вызывая подозрений. Кроме этого, для регулярной связи Федя назначил «дубки» — секретные места, в которых подпольщик должен был оставлять разведывательную информацию. Потом Кулик хлопнул Тараса еще раз по плечу, пожал руки Феде и Алексею и исчез за поворотом тропинки.
Вскоре после этой встречи с помощью Кулика у Феди появились свои люди во многих окрестных селах, в местечке Ветка, на станции Тереховка и даже в самом Гомеле…
Но не только Кулик помогал Феде налаживать специальную связь.
С Мишей по прозвищу Телеграфист, например, Федю познакомил бывший оперативный уполномоченный злынковской милиции Шкаруба, который пришел в отряд через несколько дней после знакомства с Куликом. До этого Шкаруба, вооруженный милицейским наганом, к которому было всего семь патронов, партизанил в одиночку.
По роду мирной своей профессии оперуполномоченный знал многих людей, и, когда Федя попросил его перечислить фамилии тех, которые подходят для подпольной и партизанской работы, он первым назвал телеграфиста с разъезда Закопытье.
— Мишка для нас нужнейший человек, товарищ командир! Десятилетку кончил, по–немецки понимает, комсомолец. Все, что немцы по телефону и телеграфу передают, ему известно. Он хотел работу кинуть, в лес ко мне уйти, да я удержал. Сиди, говорю, куда посажен. Ты нам на этом месте понадобишься.
— Кто у него есть дома? — спросил Федя.
— Вдвоем они с сестрой. Сестра постарше, тоже комсомолка, муж ее в армии, — без запинки отрапортовал Шкаруба.
— Ну что ж… Придется к телеграфисту чирикнуть!..
В поселок, примыкавший к разъезду Закопытье, Федя и Алексей Коробицин отправились следующей ночью в сопровождении Шкарубы и двух партизанских разведчиков — Верховского и Коли Зайцева. Не доходя до околицы, свернули на огороды, перелезли через плетень, пересекли улочку…
— Иди след в след! — тихо, одними губами скомандовал Федя. — Мы?то уйдем, а человек головой рискует!
Шкаруба вел партизан вдоль забора утоптанной тропинкой, змеившейся меж грядами картошки. Слева чуть приметно темнела полоска леса.
Справа громоздились черные кубы домов. В полутора километрах впереди, на другом конце поселка, горели огни разъезда, слышался неясный шум, из которого выделялся перестук буферов, гудки стрелочника и пыхтение маневрового паровоза. Там, на разъезде, — немцы.
Наконец Шкаруба остановился.
— Здесь! — шепнул он.
Федя, Шкаруба и Алексей пошли к хате телеграфиста. Верховский и Зайцев, по неписанным партизанским законам, остались на всякий случай снаружи, залегли на огороде, взяли на прицел улицу…
Шкаруба постучал условным стуком — три раза, потом еще два.
За дверью послышались тихие шаги. Донесся тихий женский голос:
— Кто?
— Милиция! — назвал оперуполномоченный пароль.
— Телеграфист! — отозвались из?за двери.
Это был отзыв. Послышалось звяканье щеколды, чуть слышно скрипнули петли. На пороге появилась белая женская фигура.
— Заходьте! — прошептала она. — А мы уже ждем, ждем!..
В хате с плотно занавешенными окнами мерцал тусклый огонек фитилька, плавающего в глиняной плошке с жиром. Крепко пахло кислой капустой. Из?за стола навстречу Феде встал тонкий, светловолосый хлопчик.
— Здравствуйте! — смущенно проговорил хлопчик ломающимся мальчишеским дискантом; и даже при тусклом свете коптилки можно было заметить, как он покраснел.
— Сядем! — сказал Федя, пожимая ему руку. — Ты и есть Миша?
— Да.
— Знаешь, кто мы?
— Знаю.
— Хочешь помочь бить фашистов?
— Да.
Федя помолчал, испытующе разглядывая нового знакомого, набил и раскурил трубку. Побарабанил по столу пальцами.
— Знаешь, парень, — медленно проговорил он, не отрывая темных, острых глаз от Мишиного лица. — Знаешь, что сказал мне отец, когда меня приняли в комсомол? «В комсомол и в партию вступают раз в жизни и уходят только со смертью. От них ничего не берут. А отдают им все без остатка… Все, что есть, а если надо — и жизнь!» Вот и ты запомни это, сынок!
— А где вы вступали в комсомол, товарищ командир? — спросил Шкаруба.
— Далеко отсюда, в Южной Америке, — усмехнулся Федя. — В Уругвае. Вся наша семья эмигрировала еще до революции. Меня увезли семимесячным. Вырос — пошел работать… Тогда же и в комсомол вступил… Так?то, хлопче. Так ты расчирикал, на что идешь? Понял?
— Понял, товарищ командир.
— Может, вы покушаете? У меня и бутылка есть… — вмешалась Мишина сестра. — Я мигом!..
— Нет, — сказал Федя. — Времени нет. Да мне и нельзя: язва желудка.
Как и Кулику, Федя назначил Мише «дубки» и встречи, установил пароль, и партизаны, никем не замеченные, благополучно вернулись в лес…
Шкаруба познакомил Федю с еще двумя замечательными советскими людьми — лесником Ивановым и с его шестнадцатилетним сыном Виктором. Оба они тоже с радостью дали согласие добывать необходимые сведения для отряда Кравченко.
Федя редко теперь бывал в лагере. Широко расставленные разведчики и связные требовали постоянных встреч на специальных квартирах, обхода «дубков», и Федя все время был «в ходу».
Издали Федю принимали за мальчика: невысокий, очень худой от постоянного недоедания из?за язвы желудка (ему приходилось питаться почти исключительно одним молоком), гимнастерка заправлена в штаны на испанский манер, голенища кирзовых сапог не по ноге широки, и тощие Федины икры болтались в них, как пест в ступе… Стоило Феде накинуть армяк, с внутренней стороны которого он нашил карман для пистолета, а через плечо перебросить длинный кнут — ни дать ни взять подпасок.
Феде только это и нужно было: к связным и на «дубки» ходить надо скрытно, не привлекая внимания. И никто чужой, встречавший Федю на лесных проселках, не подозревал, что этот небольшой человек в армяке — командир отряда партизан.
Однажды Иванов доложил Феде, что в селе Пчелки у одного старика есть «якись железны штучки», которые он хранит на печке.
Проверили. «Штучки» оказались взрывателями и капсюлями в деревянных пеналах. Теперь оставалось добыть тол — и можно будет взрывать немецкие поезда на железной дороге.
Тот же Иванов, знавший в окрестностях каждую пядь земли не хуже собственной хаты, указал место на реке Беседи, в котором отступавшие части Красной Армии утопили «якись зелененьки ящички».
Ныряние не пропало даром — ящики оказались противотанковыми минами, начиненными толом. На все эти операции ходили сами Федя и Коробицин, а с ними еще три партизана из «новеньких» — Верховский, Бондаренко, Зайцев, Иванюта.
Как только мины были доставлены в лагерь, Федя образовал подрывную группу. В нее вошли самые смелые: Верховский, Бондаренко, Иванюта, Зайцев и уж конечно Коробицин и сам Федя.
Первая диверсия, совершенная этой группой, не очень?то удалась.
Две противотанковые мины, которые Федя и Алексей закопали одну над другой, рванули не под бегунками паровоза (только в этом случае бывает «хорошее» крушение), а посреди состава, груженного автомашинами. Две платформы, груженные автомашинами, свалились под откос. Один вагон сошел с рельсов… Да еще осколками ранило одного немецкого солдата (об этом спустя день донесли связные). Вот и весь результат.
Позже Феде не раз удавалось взрывать немецкие эшелоны куда более основательно. И все?таки эта первая диверсия не пропала даром: новоиспеченные «боги партизанской войны» — диверсанты уверовали в свои силы и убедились в том, что тол в противотанковых минах, несмотря на длительное пребывание под водой, вполне работоспособен…
* * *
Вскоре после того, как на железке раздались первые взрывы, Кулик принес тревожную весть: немцы готовятся к прочесыванию леса. На всех станциях усилены гарнизоны. В Гомеле высадился полк, предназначенный для действий против партизан.
В гомельском гестапо появились «специалисты» по партизанским делам…
По улицам в Добруше и в Закопытье ходили патрули. Кругом была выставлена усиленная охрана, и Кулик с трудом вырвался, чтобы положить записку в «дубок». Братья Иван и Петро, которые к этому времени оказались на подозрении у полиции, бросили хату на Подсочке и перебрались в отряд…
Связь теперь можно было поддерживать только с Ивановым, который жил в лесничестве, расположенном на опушке леса. В ту же ночь отряд Кравченко сменил место своего расположения. А на рассвете до нового лагеря донеслись выстрелы и шум боя по ту сторону железки.
Прежде всего требовалось выяснить, с кем ведут бой немцы. Федя сразу же послал к Иванову разведчиков, выяснить обстановку. Но условные сигналы — горшки и корчаги на плетне у дома лесника — предупреждали: в доме враг…
Повидаться с Ивановым разведчикам не удалось…
Около двенадцати несколько автоматных очередей раздались совсем неподалеку. Федя послал двух партизан под командой Верховского узнать, кто стрелял.
И часа не прошло, как разведчики вернулись.
— Немцы! — прошептал Верховский, склонившись над Фединым ухом. — Человек тридцать! Их ведет сын лесника Иванова!..
— Что–о?!
— Точно! Виктор, сын Иванова. Я и сам сначала глазам не поверил!
Лицо Феди потемнело, будто от боли.
— За мной! — негромко скомандовал он.
В том месте, где лесной проселок выходил на полянку, Федя остановил отряд, расположил людей по обе стороны дороги и приказал:
— Не стрелять, пока не скажу! Замаскироваться и лежать тихо!
Прошло несколько минут, и на дороге показались люди. Верховский сказал правду — впереди шел сын лесника. Он шагал так спокойно, что Федя, с губ которого уже готова была сорваться команда «огонь», вдруг остановился. Вот он — этот юноша с чистым добрым детским толстогубым лицом. Вот он перед Федей покачивается в прорези автоматного прицела. Нажим на спуск и — жизнь его оборвется. Так и надо предателю. Но неужели он предатель?! Быть не может!..
И Федя медлил. Не раз он виделся с этим парнем, говорил с ним. Знал, о чем он думает, что хочет делать после войны, знал, как зовут его любимую, видел ее фотографию…
Федя знал: парень чист. Такие не могут предать!..
— Стой! — крикнул Федя. — Ни шагу вперед! Кто такие?!
— Не стреляйте! Не стреляйте, товарищ командир! — закричал Иванов. — Это наши! Федоровцы!..
Это была разведка нашего партизанского соединения. Разведчики, пока соединение вело бой, перебрались через железку, чтобы установить связь с отрядом Кравченко, о которой сообщил Иванов… Скрытный лесник, строго соблюдавший законы конспирации, ни слова не сказал Феде об этой связи.
А наши разведчики ходили в немецкой форме!..
Наше соединение не могло задерживаться в узкой полосе леса, зажатой между железной дорогой Гомель — Брянск и рекой Ипуть. Нужно было торопиться на север, к Чечерску, в «партизанский район», о котором мы узнали из сводки Совинформбюро, переданной для «проверки».
И в то же время наше командование не хотело оставлять без партизанского «обслуживания» такую важную для немцев магистраль, как Гомель — Брянск…
Наш командир Алексей Федорович Федоров решил оставить под Добрушем группу под командованием лучшего диверсионного командира Григория Васильевича Балицкого.
— Хотите действовать вместе с нашими хлопцами? — спросил генерал у Феди.
— Да.
* * *
Группа Балицкого пустила под откос одиннадцать эшелонов. Почти все — при участии Феди и его отряда. Но дело было не столько в участии в диверсиях, сколько в великолепной Фединой осведомленности обо всем, что касалось движения вражеских эшелонов и войск от самого Гомеля до Новозыбкова…
Расскажу о самом «громком» взрыве — о взрыве «Голубой стрелы», эхо которого докатилось до нас еще до того, как я повстречал Федю Кравченко на опушке Клетнянского леса.
Поезд, который партизаны прозвали «Голубой стрелой», состоял целиком из классных вагонов (редкость для железных дорог во вражеском тылу) и предназначался для гитлеровских офицеров–отпускников, едущих с фронта и на фронт. Ходил этот поезд, разумеется, не по расписанию, его движение сохранялось в строжайшей тайне. Но незадолго до его прихода — иногда за день, иногда за два — по всей линии от Брянска до Гомеля летел приказ: проверить состояние железной дороги, поддерживать особую бдительность…
Первым связь между приказом об особой бдительности и проходом «Голубой стрелы» заметил Миша — телеграфист с разъезда Закопытье…
— Ну, как, Гриша? — спросил Федя у Балицкого после очередного посещения «дубка». — Взорвем «Голубую»?
— А неужели ж пропустим?!
С этого дня наблюдение за «Голубой стрелой» стало главной Фединой заботой.
«Дубок» Мишки–телеграфиста перенесли поближе к разъезду, на самую опушку леса. За ним было установлено постоянное наблюдение. Все иные боевые операции отменили. Обе группы — Балицкого и Феди — находились в полной боевой готовности для выхода на железку в любой момент.
Несколько раз диверсия срывалась: то приказ был, но поезд в последний момент отменяли, и тревога оказывалась ложной, то Миша не успевал сообщить, то экспресс проходил днем…
Но вот однажды вечером Миша сам прибежал на «дубок».
— Сегодня! —с трудом переводя дух, сказал он Верховскому, который дежурил в тот день. — Сегодня пройдет обязательно! Часа через четыре ждите!
…Балицкий расположил объединенную диверсионную группу вдоль железной дороги почти под самым Добрушем. Чтоб по ошибке не взорвать другой поезд, в каждую сторону выставил по наблюдателю с электрическими фонариками. Если идет экспресс, наблюдатель должен был трижды мигнуть зеленым глазком.
Лежали неподвижно: Балицкий запретил шевелиться и разговаривать. Мимо то и дело с грохотом пролетали поезда. Подрывник Гриша Мыльников, осторожно перебирая пальцами, то выбирал слабину, готовясь резким рывком вырвать чеку взрывателя, то снова ослаблял шнур… А желанного сигнала все не было…
Но вот снова раздался стук колес и пыхтение паровоза.
— Кажется, четырехосные перестукиваются, — прошептал кто?то рядом с Федей. — Уж не «Стрела» ли?
— Тихо!..
И вдруг Федя явственно увидел — справа вспыхнула чуть заметная зеленая звездочка — раз, другой, третий. Есть!
— Приготовиться! — шепотом скомандовал Балицкий. — Ну смотрите не подведите, подрывники!..
А поезд вот он — рядом уже. В незатемненных зеркальных окнах сверкал свет, светлые квадраты, как в довоенные времена, весело бежали рядом с колесами по насыпи.
Теперь уже не оставалось никаких сомнений — «Голубая стрела»!
— Ну! — сдавленно крикнул Балицкий. — Давай!
Огромное, как африканский баобаб, багровое дерево взрыва (Гриша Мыльников не пожалел тола) встало под паровозом. Раздался дикий скрежет — вагоны лезли один на другой, падали, раскалываясь, как орехи…
— Пулеметы! Почему молчат пулеметы! — не своим голосом закричал Балицкий.
Резанули пулеметные и автоматные очереди. Ударили взрывы гранат. Вспышки освещали уцелевших немцев, с воплями на карачках уползавших прочь, за насыпь, подальше от смерти…
К Балицкому подбежал наблюдатель:
— По дороге от Добруша идут машины! — крикнул он. — Фары видны!
— Отход! — крикнул Балицкий и дал в воздух зеленую ракету!
Но отходить было поздно. Машины остановились точно против взорванного эшелона. Приехавшие на них немцы развернулись и, поливая автоматными очередями узенький коридорчик леса, в котором между линией и дорогой были зажаты партизаны, двинулись в наступление…
— Будем прорываться! — крикнул Балицкий.
— Стой, Гриша! —остановил его Кравченко. — Не горячись! Отводи людей вдоль дороги. А я задержу…
— Как же ты?! —начал было Балицкий.
— Ничего–ничего! Иди! А мы их сейчас стравим — как начнут друг друга чирикать, так о нас забудут!
Балицкий начал отводить группу.
Федя подозвал к себе Максима и Тараса.
— А ну чирикните им, чтоб стреляли выше, — сказал Федя австрийцам. — Орите что есть силы, партизаны, мол, на насыпи!..
Тарас и Максим что есть силы закричали по–немецки.
Федя одну за другой дал в сторону насыпи две белых ракеты.
«Добрушские» немцы сразу перенесли огонь выше, начали стрелять по насыпи.
Им яростно отвечали отпускники, успевшие к этому времени оправиться и занять оборону… Федя отослал Тараса и Максима догонять группу, дал несколько очередей по разбитому эшелону, закурил, прикрыв голову плащ–палаткой и, пряча цыгарку в рукав, не торопясь двинулся вслед за остальными…
Через два дня в лагерь к Феде и к Балицкому пришел Кулик, возвратившийся из Гомеля, и доложил:
— Двести тридцать семь убитых и раненых офицеров и один генерал.
Взрыв «Голубой стрелы» громовым эхом пронесся по всей линии от Гомеля до Брянска.
«Специалисты по партизанским делам» из гомельского гестапо арестовали коменданта станции Добруш — толстого немецкого обер–лейтенанта с черными щеточкой усами «а ля Гитлер». Кулик, пряча усмешку, наблюдал, как «обера» на открытой машине везли (небывалый случай!) под конвоем через весь город, а потом не спеша отправился на «дубок» — сообщить о виденном.
Шло время, неудержимо катилось оно к зиме, к холодам. Кончилась взрывчатка. Почти не осталось боеприпасов.
Кравченко и Балицкий решили возвращаться, точнее, догонять соединение.
И вот, в ноябре в селе Николаевке, что на опушке Клетнянского леса, я встретился с Федей Кравченко…