Вл. Павлов РУКА ДРУГА

Вл. Павлов

РУКА ДРУГА

К вечеру шестого июля мы подошли к селу Галузье, в котором, как доложила разведка, расположился местный партизанский отряд. После утомительного марша я и мои товарищи–подрывники Гриша Мыльников, Саша Машуков и Володя Клоков разлеглись в тени деревьев, в небольшом садике, окружавшем штабную хату. Вечерний ветерок забирался под наше партизанское обмундирование — под гимнастерки, трофейные немецкие кители, под штатские пиджаки и приятно холодил тело. Мы только что основательно поужинали и теперь подумывали о ночлеге. Но спать не пришлось.

В штабной хате послышался шум, и на пороге появилась высокая фигура заместителя командира партизанского соединения по диверсионной работе старшего лейтенанта Егорова.

— А ну?ка идите сюда! — поманил Егоров меня и Клокова.

Мы с Володей встали и приблизились к старшему лейтенанту.

— Вот что, орлы! — вполголоса проговорил Егоров. — Проводников нам дали. Откладывать нечего! Берите эмзеде, взрывчатку — и шагом марш!..

Егоров с минуту помолчал и внушительно добавил:

— Только помните, с какой миной идете! ТОС (техника особой секретности)… Может, вы устали? Может, других назначить?..

Мы с Володей переглянулись. Устать?то мы, конечно, устали… Но какой подрывник откажется установить новую секретную мину и первым испытать ее? А главное, первым открыть счет взорванных немецких эшелонов на линиях Ковельского узла!

Ковель — крупный железнодорожный узел. Пять важных стратегических магистралей расходятся из него на Сарны, Ровно, Брест, Люблин, Новоград–Волынский…

Перед нашим партизанским соединением генерал–майора А. Ф. Федорова стояла задача блокировать эти линии, прервать или хотя бы сократить движение гитлеровских поездов. Это было тем более важно, что именно через Ковель шел подвоз военных грузов к Курску, под которым в то время фашистское командование только что начало операцию «Цитадель» (наступление на Курской дуге в начале июля 1943 года).

И вот на одной из важнейших линий Ковельского железнодорожного узла — Ковель — Сарны нам с Володей Клоковым предстояло установить и испытать первую новую секретную мину замедленного действия, которую партизанские подрывники впоследствии ласково назвали «эмзедушкой»…

Как бы мы ни устали, от такой чести отказываться у нас было не принято.

Через полчаса мы выступили. Наша группа состояла из взвода охранения, трех проводников и двух минеров — Володи Клокова и меня.

Мы пересекли шлях, соединявший станцию и село Манивичи, и углубились в лес, примыкавший к железной дороге. Шли просекой. Под ногами чуть слышно шелестела трава, посеребренная поблескивающими в тусклом свете месяца капельками росы. В сапоги проникала сырость. Никто не произносил ни слова: у дороги не то что говорить — запрещается чихать, кашлять и даже дышать громко.

Наконец лес слева от просеки кончился, и совсем неподалеку показались огоньки станции. Донеслось сонное покрикивание маневрового паровоза, лязг буферов, ленивый перебрех собак. Прямо перед нами блестели рельсы. Мы остановились, сгрудились тесной группой.

По неписаному партизанскому закону вся власть у линии железной дороги переходила к подрывникам.

Володя Клоков шепотом проинструктировал:

— Два человека с нами. Остальные — в охранение на фланги. Подойдет патруль — подпускай поближе и бей! И не отходить, пока не кончим!..

Командир взвода охранения шепотом перечислил фамилии — кому влево, кому вправо, и люди неслышно растаяли в темноте.

Мы тщательно отряхнули себя руками: не дай бог пристанет травинка или веточка, бумажка какая?нибудь. Останется на «железке» — пропало все: немцы сразу обнаружат мину.

Володе Клокову пришлось немало повозиться, прежде чем он выкопал яму. Сначала он ощупью собрал и отложил в сторону камешки, оказавшиеся наверху. За ними последовал осторожно срезанный слой верхнего балласта. И только после этого он начал копать. Слежавшийся песок поддавался туго. Лопата скребла, как о железо. Володя сквозь зубы шипел проклятия, поминал всех «святых».

А я тем временем монтировал мину. Обмотал изоляцией оголенные провода в местах соединений, установил получасовое замедление, воткнул детонатор в запальную шашку и закрепил его спичкой, чтоб не выскочил.

Наконец яма готова. Мы запихали в нее заряд и сверху установили смонтированную мину. Я положил на кнопку неизвлекаемости, которую мы приделали сами, чтобы враг не мог снять мины, грузик и, придерживая его рукой, взялся за предохранитель.

— Засыпай! — шепнул я.

Володя руками стал сгребать с плащ–палатки землю, утрамбовывая ее кулаками. Скоро я почувствовал, что мои руки, удерживающие грузик на кнопке неизвлекаемости, засыпаны. Наступил ответственный момент — снятие предохранителя. Это самая ответственная часть установки мины. Неверное шевеление, малейшая дрожь в пальцах — взрыв. Конечно, и я и Володя на тренировках, когда вместо взрывателя в мину включалась электрическая лампочка, не раз снимали предохранители. На тренировках получалось все гладко. Но здесь в темноте на железной дороге, по которой вот–вот пройдет вражеский патруль, с настоящей боевой миной, начиненной десятью килограммами взрывчатки, — здесь все выглядело иначе…

— Давай под насыпь! — шепнул я Володе. — Снимаю.

В ответ Володя пробурчал что?то невразумительное и еще ближе пригнул голову к яме.

— Уходи! — настаивал я. — Не ровен час — рванет.

— Пошел ты к черту! — зло прошептал в ответ Володя. — Снимай, тебе говорят!

Осторожно, чуть шевеля пальцами, я потащил предохранитель. Чуть потянул — выдержка… Еще чуть — и опять выдержка… Еще… Есть!

Палочка предохранителя освободилась. Я осторожно вынул руки из ямки, сунул предохранитель в карман и облегченно вздохнул:

— Готово!

Володя разогнулся. Мы быстро засыпали яму, осторожно уложили верхний слой, камешки, щепки, гайки — все как было. Я был обут в немецкие сапоги и для маскировки несколько раз прошелся по мине. Потом мы подхватили плащ-палатку с оставшейся землей и потащили в лес высыпать…

Оставалось ждать. Если и пойдет вражеский патруль и кто?нибудь из солдат наступит на мину, она не взорвется: взрыв может вызвать только поезд.

— Почему ты не ушел? — спросил я у Володи, когда вся наша группа собралась в лесу.

— Ты что ж думаешь, я мог вернуться один? Оставить тебя? Ты за кого меня считаешь?..

— А ну как взрыв?

— Погибать так вместе! — отрезал Володя. — И больше говорить об этом не будем!..

Днем на нашей мине взорвался вражеский эшелон…

Случай этот (я говорю о самом процессе установки мины) самый рядовой, обыденный. И Володе Клокову, и всем другим подрывникам–диверсантам не один десяток раз приходилось ставить эмзедушки на вражеских железных дорогах, эмзедушки, которые очень скоро сделались для нас простыми и привычными…

И я рассказал об этом случае лишь ради замечательной черты Володиного характера — никогда, ни при каких обстоятельствах не покидать товарища в минуту опасности…

Представьте себе светловолосого человека в желтой гимнастерке, сшитой из парашютного мешка. На одной ноге он носил сапог, на другой — лапоть из ссохшейся невыделанной кожи.

Так выглядел Володя Клоков. Собственно, настоящее его имя вовсе не Владимир, а Всеволод. Но в отряде он назвался Володей. Вот и присохла к нему навсегда эта кличка–имя.

По твердому выговору, по усеченным словечкам, по букве «о», произносимой чуть более округло, — по всем этим особенностям, сохранившимся и по сей день, когда Володя, Всеволод Иванович Клоков, стал ученым, доктором наук, можно догадаться, что он сибиряк. Так оно и есть: родом Володя из Усть–Катава, окончил институт в Томске и, наверное, остался бы там в аспирантуре, если бы не война…

Что касается кожаного лаптя — «чуня», как у нас называли такого рода обувку, то Володя носил его не от хорошей жизни. В марте сорок второго Клоков и наш главный сибиряк Вася Кузнецов, по прозвищу Чалдон, впервые отправились на диверсию к железной дороге. В ожидании момента, когда можно будет поставить мину, новоиспеченным диверсантам пришлось без малого сутки пролежать на мокром снегу. Взорвать гитлеровский эшелон не удалось — первый блин получился комом. Зато Володя обморозил ногу, и на пальце у него образовалась долго не заживающая язва. Ради «палчика» и пришлось на одной ноге носить чуню!

Если Вася — Чалдон, золотоискатель из?под Иркутска, прирожденный таежник, как будто специально созданный для партизанской войны, считался у нас «главным» сибиряком, то Володя был главным хранителем неписаных законов партизанской чести.

Каждый новичок, попадавший к нам в подрывной взвод, проходил Володину школу. Если хлопец оказывался стоящим, Володя брал его под свое покровительство. Но не дай бог новичку обнаружить собственнические замашки, струсить или отказать в помощи товарищу! Володя немедленно зачислял его в разряд «штрафников», которые если и ходили на диверсии, то лишь за тем, чтобы на марше нести заряд, ухаживали за лошадьми, чистили картошку, кололи дрова и вообще были на подхвате.

Однажды кто?то из новеньких притащил с задания кисет табаку. Курево у нас в то время ценилось на вес золота. Курили сушеный лист, крошеную солому и даже конский навоз, почему?то прозванный табаком «Скачки». Ходили такие выражения: «оставь сорок», «дай на губу», «не бросай — я брошу»…

Командир соединения Алексей Федорович Федоров из своего заветного запаса выдавал на закрутку особо отличнв–шимся в боях, в разведке и на диверсиях. Да и эту закрутку, которую каждый из нас до сих пор вспоминает как дорогую награду, мы лишь прикуривали и делали из нее одну, самое большее две затяжки. Остальное бережно тащили во взвод, и там цигарка шла по кругу.

Не знаю, хотел ли новичок за что?нибудь отблагодарить Клокова или завоевать его расположение. Что бы там ни было — он отозвал Володю в сторону, вынул из?за пазухи кисет и, заговорщически оглядываясь, сказал:

— Давай закурим!

Володя молча взял кисет, взвесил его на ладони, развязал шнурок, понюхал.

— Н–да! — задумчиво проговорил он. — Хорош табачок!

— Змей! — подхватил хлопец, не замечая иронии в Володином голосе. — Как хватишь — до самых кишок достает! Отсыпь себе половину!

— Знаешь что, дружок? — негромко сказал Володя, возвращая кисет. — Мы?то с тобой, конечно, закурим. Только не сейчас, а со всеми вместе. Пока же прими свой кисет да бегом–сдай его старшине! Все, до крошки! Понял?.. А за то, что тайком хотел, да еще и меня втягивал, получи три наряда вне очереди!

Некоторое время Володя пристально смотрел на новичка, совершенно опешившего и растерявшегося. Потом добавил:

— Вообще?то у нас за такие дела морду бьют… Так что ты еще дешево отделался! Вот оно как, мил ты мой человек! В подрывном деле иначе нельзя!

Прошло время, и этот хлопец, который так неудачно пытался угостить Володю табаком, стал лихим диверсантом и прекрасным товарищем. Наука подействовала!.. Словом, Володя Клоков был, фигурально выражаясь, совестью нашего подрывного взвода.

В декабре сорок второго из Клетнянского леса, в котором в то время расположилось зимним лагерем наше партизанское соединение, выступила в дальний рейд, к железной дороге Гомель — Брянск, диверсионная группа. Политруком этой группы был назначен Володя Клоков. Был в ней и я. В район Добруша, где мы собирались минировать эту важную магистраль, можно было идти двумя путями. Один из них — более безопасный, но и более длинный — пролегал через густые леса, тянувшиеся лентой вдоль правого берега реки Сол«, мимо Чечерска, Ветки и Светилович. Другой — короче километров на сто — шел полями мимо крупных сел, занятых фашистскими гарнизонами.

Быть может, мы и выбрали бы более безопасный путь, если бы в тот момент, когда мы вышли на опушку, в поле не бушевала метель. Сквозь мутную снежную пелену не виделось ни зги. Стоило отойти на десять шагов — наши маскхалаты сливались с белой мглой, растворялись в ней.

— А что, если двинуть полем? — вдруг сказал Володя Клоков. — Смотри, какая заметь!

— Полем? А ну как метель прекратится?

— Дотемна не прекратится. А там — коней достанем!

В предложении Володи было много заманчивого. Обычно партизаны держались леса, в котором найти их трудно. А если и случалось выскакивать в поле, то лишь с таким расчетом, чтобы на рассвете вернуться назад под своды леса. Впрочем, мелкие диверсионные группы и разведчики задерживались в поле на более или менее долгий срок. Однако случалось это летом, да к тому же и группы эти были легкими, без всякого обоза. А тут стояла зима, у нас был с собой груз — взрывчатка и боеприпасы. Да и людей насчитывалось немало — около двадцати человек. Целый отряд!..

Тем не менее Володино предложение приняли: в поле враг нас наверняка не ждет. Мы можем обрушиться как снег на голову, разогнать гарнизоны, захватить трофеи. А когда он спохватится и начнет преследование, будет уже поздно — мы доберемся до опушки Добрушского леса!

За вьюгой и ночной тьмой, как за занавесом, мы углубились в поле и расположились на день (по партизанскому обычаю мы двигались ночью, а отдыхали днем) в небольшом, по самые крыши занесенном снегом селе. Работники местной комендатуры и староста ахнуть не успели, как уже были арестованы. Заодно мы захватили заготовителя районной комендатуры, который собирал продукты для гитлеровского гарнизона, расположенного в райцентре Гордеевка. Заготовитель имел неосторожность расположиться в доме старосты. Первые же трофеи показали, что Володины надежды оправдываются. Я не говорю об оружии. В наши руки попало всего три винтовки. Среди них — одна старая французская, невесть как занесенная в эти места, к которой оказалось всего три патрона. И еще побелевший от старости наган.

Зато в санях у заготовителя оказалось немало продовольствия — сала, муки, спирта и даже меду. А наш, по выражению Володи, «тяговый парк» пополнился четырьмя парами великолепных кованых лошадей… Теперь, в снежном океане, по которому не проплыть никаким немецким «бюссингам», погоня нам не страшна!

Нам с Володей достался красивый серый конь, с шеей, выгнутой по–лебединому, и с чуть более темной полосой вдоль хребта. Мы его так и назвали по цвету — Серый. Володя по–хозяйски оборудовал сани: приделал к задку спинку–скорогон, подвесил гранаты, чтобы они были всегда под рукой, настелил на дно свежего сена, поверх которого бросил распоротый парашютный мешок вместо полости. Позади спинки Володя привязал бочонок с медом, к передку — два мешка с овсом для нашего Серого, а под сиденье уложил большую торбу со всякой снедью. Словом, мы были снаряжены хорошо.

Мы двигались всю ночь и весь день: наша дневка в селе, разумеется, не могла остаться незамеченной. Во всех окрестных немецких гарнизонах враги знали о нашем продвижении, и надо было спешить. Погода нам благоприятствовала. Правда, к утру метель прекратилась. Зато пал густой, как молоко, туман — завеса получше, чем метель. В одном месте нам встретился большак. Он мало чем отличался от проселочной дороги, разве что столбами, по которым ниже старых, довоенных проводов была натянута блестящая проволока немецкой связи.

До самой опушки к вечеру нам добраться не удалось. Но от маленького сельца, в котором мы остановились, тянулись кустики; по утверждению местных жителей, километров через пять, на юге, они смыкались с большим лесом.

Вообще?то говоря, может быть, и не стоило оставаться в этом сельце — вдоль него проходила торная дорога из Новозыбкова на Добруш; на ее укатанном снегу мы заметили свежие следы машин. Лучше и безопаснее было бы добраться до какого?нибудь хуторка в лесу. Но кони наши еле переставляли ноги, мы проголодались, продрогли, смертельно хотели спать: как?никак уже трое суток не смыкали веки… И один вид жилья — приветливо дымивших трубами русских бревенчатых изб — взял верх над осторожностью. Мы выставили караулы с пулеметами и разошлись по избам отдыхать.

Как и всегда, я и Володя остановились вместе. Кроме нас в избе расположился и командир диверсионной группы. Наскоро похлебав горячего борща, мы улеглись спать. Первая половина дня прошла благополучно, без всяких происшествий. Но когда солнце начало клониться к лиловой полоске леса, полукругом охватывавшего село на горизонте, в нашу избу вошел запыхавшийся часовой.

— Какие?то хлопцы на заставу пришли! — сказал он, с трудом переводя дух. — Командира просят.

— Веди! — распорядился командир.

В избу вошло десять невооруженных, худо одетых, совсем еще юных хлопцев. По их выговору мы догадались, что они белорусы — в этом не было ничего удивительного; о том месте, в которое мы пришли, местные жители говорят, что тут всякий петух поет на три республики: Украину, Белоруссию и РСФСР. И верно, все эти три республики граничат здесь друг с другом.

Хлопцы столпились у входа смущенной кучкой и молча переминались с ноги на ногу.

Командир группы, большой, усатый человек, очень любивший «производить впечатление», некоторое время молча рассматривал их, ковыряя длинным, специально для этого отрощенным ногтем в зубе.

— Ну? — спросил наконец он. — С чем пришли?

На середину горницы вышел хлопец, одетый в рваную стеганку, подпоясанную веревкой. Он хотел было что?то сказать, но вдруг смутился, покраснел и уставился в пол.

— Говори, не бойся! — поддержал его Володя.

— Мы… — с трудом выдавил хлопец. — Мы решили в партизаны!..

Командир нашей группы был сыт, хорошо отоспался, близость вечера создавала у него впечатление относительной безопасности. Он был не прочь позабавиться.

— Ах вот оно что! — протянул он, приподнимая в улыбке свои закрученные кверху усы и черную полукруглую бровь. — В партизаны? Н–да… А кто вы такие будете? Из какой части?

— Мы не из части… Мы из деревни.

— Из деревни? Ага… Это интересно!

— Из деревни! — несколько осмелев, повторил парень, который, видно, был за старшего у этих десяти. — Когда война началась, нам по пятнадцать было. Только что в комсомол приняли… Просились на фронт — не взяли. А теперь у всех призывной возраст!.. Возьмите, пожалуйста!..

— Так уж и всех чохом взять?

— Уж всех… Мы ж с одного класса… Восьмой «Б»!

— Потянуло, значит, восьмой «Б» в партизаны? Та–ак! А вы знаете, что оно такое — партизаны?

— Ну ясно, знаем!

— А что самое опасное в партизанской войне?

— Как что?.. Немец… Что ж еще?

— Ну вот видишь, не знаешь, а в партизаны собрался! Самое опасное в нашем деле — по лесу ночью бегать. Глаз можно выколоть!.. От мамки?то у вас письменное разрешение имеется?

Тут только хлопцы поняли, что над ними смеются. Было что?то унизительное в этом допросе. По Володиному лицу я видел, как он медленно начинает закипать. Я знал: его вот–вот прорвет.

— Вот оно как обернулось… — сказал хлопец, вскинув голову. — Мы за еэми следом вторые сутки идем. Не думали, что так встретите!..

— А ты ждал, что тут вам каждому погремушку выдадут? Не берем мы всяких… У нас не детский сад!

— Подожди, командир! — сдерживаясь, сказал Володя. — Поговорил? А теперь я говорить буду! Пошли, ребята!

Минут через двадцать Володя вернулся.

— Ну что? — спросил его командир. — Выпроводил?

Не отвечая, Володя скрутил цигарку, прикурил от трофейной зажигалки, сплюнул в помойное ведро, стоявшее в углу.

— Сейчас они едят, — сдержанно сказал наконец Володя. — Голодны, как черти…

— Поедят — и пусть двигают ко всем чертям! — недовольно проговорил командир.

Володя зло двинул желваками на скулах.

— Нет, они пойдут с нами! — отрезал он.

— С нами? Ты хочешь взять в группу этих сосунков? А кто за них поручится?

— Я!

Неизвестно, чем бы кончился этот разговор, если бы в избу скова не влетел часовой.

— Немцы!

Мы выскочили на улицу. По дороге, лежащей по ту сторону лощины, на краю которой раскинулось село, двигалась колонна. Впереди, развернувшись змейкой, шли пешие дозоры с военными повозками. Сзади темными пятнами виднелись машины. Порывистый ветер время от времени доносил их нарастающий гул.

— В ружье! — закричал командир. — Скорей! К лесу!

Но и без его команды люди торопливо выводили из дворов лошадей (по партизанскому обычаю их не распрягали), кидали в сани пожитки и, нахлестывая кнутами, мчали к кустам.

Видимо, гитлеровцы заметили движение в селе. Часть их залегла. Другие, пригибаясь, кинулись вправо и влево, обходя лощину с двух сторон.

— Стой! — крикнул Володя. — Стой! Я сейчас!..

— Ты куда?! — замахал руками из саней командир.

— Ребята!

— Да черт с ними, с твоими ребятами!..

Но Володя не слушал. Его фигура уже мелькала между избами, пока не скрылась в каких?то воротах.

Наши сани сгрудились в конце села, там, где начинались кусты. Я посмотрел на командира. Он был бледен, видно, колебался — отдать команду двигаться или подождать. Не дожидаясь его приказа, мы соскочили с саней и, развернувшись в цепь, залегли. Со стороны гитлеровцев прогремели первые очереди. Им ответили наши трофейные «универсалы». Затрещали автоматы. Стог сена справа от нас вспыхнул и зачадил, прикрывая нас дымовой завесой.

Наконец на улице появился Володя. Следом за ним, взволнованные и серьезные, бежали десять парней.

Мы рассадили их по саням и под аккомпанемент пулеметных и автоматных очередей двинулись прочь от села, к лесу…

Можно было бы еще немало рассказать о Володе, подробнее поведать о его боевой, полной тягот и опасностей партизанской жизни. О том, как он руководил массовой установкой мин на железной дороге Ковель — Сарны, мотаясь вдвоем с ездовым на огромном пространстве от Чарторыйска до Повурска, отбиваясь от вражеских засад. О том, как взрывал поезда под Брестом и Кобрином. О том, как высадился в братской Чехословакии и стал комиссаром повстанческой партизанской бригады имени Суворова в славные и трудные дни Словацкого восстания в тылу немецких войск.

Но, мне думается, и без этого понятно, каков он, мой друг, — воин, ученый, партизан, Герой Советского Союза — Всеволод Иванович Клоков.