Александр Миронов НЕ РАДИ СЛАВЫ…
Александр Миронов
НЕ РАДИ СЛАВЫ…
Не легко в двадцать с небольшим лет взваливать на свои плечи огромный груз ответственности за судьбу и за жизнь десятков людей. Не легко, а надо: другого выхода нет…
Эта мысль и это решение все больше и больше крепли у Николая Зебницкого, когда синим июльским вечером он стоял над свежим холмиком рыхлой земли, под которым только что и навсегда скрылось тело командира их группы Павла Кочуевского. Нерушимая, напоенная летними запахами тишина лежала вокруг, и в тишине этой, как ни вслушивайся, ни единый звук не напоминал о недавнем бое и о гитлеровцах, которые опять могут нагрянуть в любую минуту. Показалось на миг, что, если зажмурить глаза, — не земля белорусская, испепеленная и истоптанная врагами, а родные карагандинские степи обнимут и обласкают со всех сторон. Точно так же, как там, в Караганде, в синем небе звенит невидимый жаворонок. Точно так же скрипит–стрекочет где?то рядом, в траве, неугомонный прыгун кузнечик. И только свежий могильный холмик неумолимо напоминает о действительности, о том, что не родное карагандинское село Ново–Сухотино лежит неподалеку, а разграбленное и разрушенное фашистами белорусское село Клянино, где нашел свою смерть истекший кровью Павел Кочуевский.
Сколько видел уже таких сел Николай Зебницкий, сколько черных, закопченных труб на месте сожженных деревень насчитал с тех пор, как два с лишним месяца назад вместе с диверсионно–разведывательной группой и с командиром ее Павлом Кочуевским пробился на территорию Белоруссии, временно оккупированную немецко–фашистскими захватчиками! Что ни день — новое пожарище, что ни переход по вражеским тылам, то новый бой с противником… И не видно конца… Не будет конца до тех пор, пока хоть один фашист ходит–бродит с оружием в руках по нашей священной советской земле!
— Пора, — кто?то тронул Зебницкого за руку. — Надо двигаться. Успеть бы засветло в лагерь…
Оглянулся — рядом приземистый, широкоплечий боец Рябинин с трофейным немецким автоматом на груди. У Рябинина запыленное, очень усталое лицо, а в суровых, с покрасневшими веками, глазах нескрываемая, неугасимая боль тяжелой утраты. «Да, — подумалось, — любили ребята Павла. Не легко будет без него…»
— Что ж, пошли, — вздохнул Николай и поглубже, чтобы ветками не сорвало, натянул фуражку. — Поднимайте людей.
Шли гуськом, в затылок друг другу. Шли, чутко вслушиваясь в тишину ночного леса и все время держа оружие наготове. И хотя никто не произносил ни слова, Зебницкий знал, что все, как и сам он, думают об одном и том же. Николай любил вот так, на переходах, вспоминать о том, что уже пережито, и думать о предстоящем. Эти раздумья помогали еще больше сосредоточиться, еще точнее определить свое собственное место в общем боевом строю, еще строже и беспристрастнее оценить свои промахи и ошибки, чтобы впоследствии не повторять их. А кому из двадцатилетних, лишь перед самой войной вступивших в жизнь, не суждено было ошибаться, хотя бы на самых первых порах гигантской всенародной битвы с кровавой гитлеровской нечистью?
Так и в их группе, и у него самого ошибки бывали. Разве он, Николай Зебницкий, не считал, что война закончится в считанные недели? «Будем бить врага на той территории, откуда он посмеет на нас напасть…» А фашисты докатились до подступов к Москве, захватили всю Белоруссию, всю Украину. Почему? Откуда у них такие несметные силы? Или в самом деле непобедимые, как трубит геббельсовская про: паганда на весь белый свет?
Только после зимнего разгрома немцев под Москвой, только после того, как сам Николай дважды побывал со специальными заданиями во вражеском тылу, начал он понемногу разбираться во всех этих «почему» и «откуда». И его радовало то, что он своими глазами увидел в тылу у гитлеровцев: их растерянную ничтожность перед жгучими русскими морозами… Их панический страх перед внезапными, сокрушительными ударами Красной Армии… Их животный, патологический ужас перед партизанами… А увидев все это, с особой отчетливостью понял, где и, главное, как должен он драться, чтобы быстрее и до конца сломить, уничтожить, развеять в прах ненавистную вражью силу!
Потому и в диверсионно–разведывательную группу добровольцем пошел — комиссаром к Павлу Кочуевскому. Потому и обрадовался, когда в самом конце апреля 1942 года их группу перебросили через линию фронта на временно оккупированную белорусскую землю.
Сколько времени прошло с той темной апрельской ночи? Май, июнь да последние четыре июльских дня… Не так уж и много… А если вспомнить все, что выпало на долю группы за недолгий этот срок, хватило б, пожалуй, на целые годы. Даже самое главное перечислить трудно: день за днем — переходы, разведка, засады, налеты на вражеские гарнизоны, стычки с полицаями, бои с карателями. Ночь за ночью, нередко без сна, без отдыха — подготовка к новым операциям. В мае — шесть боев, в июне — тринадцать. А в итоге?
И, шагая в затылок идущему впереди проводнику, примкнувшему к группе уже здесь, на Полесье, Зебницкий как бы мысленно перелистал страницы своих донесений, припомнил: за два месяца спущено под откос пять немецких воинских эшелонов, уничтожено более двадцати автомашин и четыреста с лишним немцев, взорвано двадцать два моста.
— Что же дальше? — спросил он себя. — Ведь Павла?то нет…
И с досадой скрипнул зубами:
— Как нелепо, как глупо все получилось!
…Кочуевский не сомневался в успехе налета на большое село Омкиничи. «Не впервой, да и тамошний вражеский гарнизон едва ли сумеет оказать сильное сопротивление». Поначалу все так, как он думал, и получилось. Вдруг на машинах еще нагрянули немцы. Может, лучше было бы отойти, но Павел решил гитлеровцев встретить огнем, а Николай, как всегда в минуты опасности, поддержал командира.
Бой гремел из конца в конец села, и накал его возрастал с каждым новым убитым фашистом. Охватив гитлеровцев железным кольцом, партизаны теснили их к центру Омкиничей, где пылали подожженные немецкие машины. Все слабее становился ответный огонь противника: из семи немецких офицеров и пятнадцати солдат, нагрянувших в село, еще отстреливались два–три последних.
— Может, этих живыми возьмем? — крикнул командир. — Пригодятся…
Комиссар не успел ответить: Кочуевский вскочил, рванулся вперед и тут же упал, подсеченный автоматной очередью. Подобрали его минуту спустя, когда вытянулся на пыльной земле и тоже затих последний немец. Павел был еще жив, но короткие, предсмертные вздохи вместе с кровавой пеной срывались с его быстро синеющих губ. Партизаны чуть не бегом несли его к лагерю, к врачу, а сумели донести только до деревни Клянино, где осталась теперь одинокая могила их командира. А домой, на лесную стоянку, повел группу комиссар Николай Зебницкий.
Когда добрались наконец до лагеря, комиссар приказал поднять по тревоге и построить весь отряд: Николай Васильевич Зебницкий вступал в обязанности командира партизанского отряда особого назначения.
* * *
И опять, как прежде, переходы, разведка, бои, диверсии. Каждый день, каждый час в изматывающем, на пределе боевом напряжении: война. Даже трудно поверить, что так могло быть, что могли эти люди вынести такую нечеловеческую перегрузку, когда вчитываешься сегодня в лаконичные, более чем скупые строки радиодонесений, поступавших из отряда Зебницкого на Большую землю.
Вот лишь некоторые из этих строк:
24 июля: на дороге между селами Полесье и Волособичи уничтожено шесть вражеских автомашин, убито и ранено 69 гитлеровских солдат и офицеров.
14 августа: бой в селе Малаевка. Во время боя убито и ранено 37 немецко–фашистских карателей.
28 августа: в селе Медведи уничтожено волостное управление. На железнодорожной линии пущены под откос эшелон с войсками противника и эшелон с продовольствием.
2 сентября: совместно с другим отрядом бой с гарнизоном противника в селе Акуличи. Уничтожены 13 врагов, захвачены станковый пулемет, миномет, винтовки, мины и патроны.
2 октября: уничтожен немецкий бронепоезд.
С 25 по 28 октября: совместный с другими партизанскими отрядами поход на железнодорожную станцию Белынковичи. Взорвано 75 метров железнодорожных путей, уничтожено 75 фашистов.
12 декабря: взорван железнодорожный мост…
И так — все лето, всю осень, большую половину последовавшей за нею зимы 1943 года. Сначала в Белоруссии: Могилевская область, Гомельская, Полесье. Потом Черниговщина на Украине. А напоследок, в середине января, отряд Зебницкого перекочевал и продолжал сражаться до самого воссоединения с частями Красной Армии в Клетнянских лесах Орловской области, в России.
Он кочевал все время, непрерывно: для этого, в отличие от местных, коренных партизанских сил и создавались диверсионно–разведывательные группы и отряды особого назначения. Но если местным, коренным, приходилось действовать в привычной, давно известной им обстановке, то для кочевников–особистов каждый новый день являлся в полном смысле слова темным пятном. Где им придется быть завтра? Что их там ожидает? С какими силами противника доведется встретиться? Короткие приказы, поступавшие по радио, не могли ответить ни на один из этих вопросов, а приказ надо немедленно выполнять. И люди, зачастую до предела измотанные в предыдущих боях, покидали только-только обжитое место, чтобы завтра, а может быть, и нынешней ночью опять вступить в бой.
Но покидали не густой лес, не глухую полянку, заросшую диким кустарником, какою была их стоянка всего лишь неделю–две назад. Уходили, оставляя вместо себя боевую партизанскую смену, и эта смена продолжала дальше бить врага. Так было и в Старо–Быховском районе Могилевской области, где группа Николая Зебницкого создала и вооружила местный партизанский отряд Лебедева из шестидесяти двух человек. И в Пропойском районе, на левом берегу реки Сож, где семь бойцов Зебницкого во главе с чекистом Волонцевичем организовали партизанский отряд Ивана Стефаненко, вскоре выросший до шестидесяти семи человек. И в Хотимском районе, где особисты Зубкевич и Бернштейн по заданию Зебницкого сколотили и повели в бой новый отряд из тридцати восьми человек.
Неудержимо росла, набиралась сил и сама группа Николая Васильевича.
Если весной, в конце апреля, при переходе линии фронта в ней было лишь сорок три человека, вооруженных пятью автоматами и винтовками, то к концу года отряд особого назначения уже насчитывал в своих рядах 215 человек, оснащенных трофейными и отечественными автоматами, ручными и станковыми пулеметами, минометами и добрым запасом патронов и мин.
Суровая зима несла с собой новые тяготы и испытания, но Николай Зебницкий сумел заблаговременно подготовиться к ним. Нужны были лыжи для стремительных бросков по глубокому снежному покрову — ив отряде появилась лыжная мастерская. За лето и осень износилась, истрепалась обувь. Начали сами катать удобные, теплые, легкие валенки из отбитой у фашистов овечьей шерсти. Во время налета на вражеский гарнизон захватили склад с льняным полотном, подготовленным к отправке в Германию, — и женщины–партизанки стали шить из него белье для бойцов, маскировочные халаты для лыжников–диверсантов. Не хватало хлеба — сумели и походную пекарню организовать!
Редко, очень редко обращался Зебницкий по радио на Большую землю с просьбами перебросить в отряд на самолетах что?либо наиболее необходимое из снаряжения и медикаментов. Зато сам регулярно сообщал все новые и новые разведывательные данные, имевшие неоценимое значение для Красной Армии, готовившейся к сокрушительным ударам по врагу.
«В Речице, — сообщал он, — на территории гвоздильного завода, на восточной окраине по улице Десятого Октября, справа в бывших складах «Заготзерно» размещены немецкие склады с боеприпасами и обмундированием. Пять складов деревянных, один каменный. Слева в каменной двухэтажной школе живет офицерский состав, сорок человек. На юг от него, в трехэтажном каменном общежитии, тоже обмундирование и боеприпасы…»
Можно ли требовать более точных ориентиров для бомбовых ударов советских самолетов? И на рассвете вражеские склады, боеприпасы, не чаявшие беды гитлеровские офицеры вместе с общежитием взлетают на воздух!
А отряд уже опять продолжает путь: все дальше и дальше в глубь оккупированной территории, от села к селу, от гарнизона к гарнизону…
В селе Новая Вуда Костюковичского района на Могилевщине особенно свирепствовал вражеский гарнизон. Выслуживаясь перед своими хозяевами, гитлеровские холуи во главе с местным бургомистром свозили в село из окрестных деревень награбленный у населения хлеб, сгоняли для отправки в Германию, на каторжные работы, деревенскую молодежь. Решив покончить с этим паучьим гнездом, Зебницкий сам повел бойцов на разгром гарнизона. Камня на камне не оставили партизаны от волостного управления, уничтожили и бургомистра, а захваченный в складах хлеб роздали тем, у кого он был награблен.
Озлобленные и напуганные размахом партизанского движения, немцы согнали в тюрьму, в село Василевичи, девяносто заложников, решив «в целях устрашения» расстрелять их всех — и женщин, и стариков, и детей. Но дьявольскому этому замыслу не суждено было осуществиться: в ночь перед расстрелом отряд Николая Васильевича разгромил гитлеровский гарнизон и спас от неминуемой смерти всех до единого заложников.
В селе Яновка фашисты организовали «показательное» немецкое хозяйство во главе с бауэром–помещиком. Вчерашних советских колхозников заставляли из?под палки за жалкие крохи трудиться на оккупантов. Партизаны Зебницкого решили внести свою «поправку» в это гитлеровское «нововведение»: семерых тамошних немцев из охраны перебили, тракторы уничтожили, запасы бензина сожгли, а пять тонн награбленного для отправки в Германию хлеба раздали крестьянам окрестных деревень!
…Труден был путь партизанского отряда особого назначения по глубоким гитлеровским тылам. Много бесценных могил оставил он на своем пути. Смертью героя погиб первый его командир Павел Павлович Кочуевский. Пали в жестоких боях с противником командир подразделения Полюшкин, рядовые бойцы Бездетный, Рябинин, Меркачев, юный радист Рядыкин.
Но несгибаемым, полным сил вывел окрепший и выросший, овеянный боевой славой отряд на соединение с частями Красной Армии новый его командир — бывший комиссар диверсионно–разведывательной группы, Герой Советского Союза Николай Васильевич Зебницкий. Вывел, себя не щадя в сражениях не ради славы, а ради нашей великой победы над ненавистным врагом.