Комиссия генерала Эрдели
Комиссия генерала Эрдели
24 сентября 1937 года генерал Абрамов, находившийся в этот день в Белграде, издал приказ № 1 о вступлении на пост начальника РОВСа, с сохранением за собой должности начальника III Отдела РОВСа и переносом центра из Парижа в Софию. Помощнику начальника РОВСа адмиралу Кедрову было предписано вступить в исполнение обязанностей начальника I Отдела во Франции.
5 октября, по собственной инициативе, адмирал Кедров назначил генерала И. Е. Эрдели председателем Особой комиссии по делу Скоблина. В ее состав вошли членами генерал-лейтенант Н. М. Тихменев, бывший прокурор Московского окружного суда С. Д. Тверской, председатель Союза русских писателей и журналистов во Франции И. И. Тхоржевский и секретарем граф Г. А. Шереметев. 20 октября комиссия приступила к работе.
Возможности комиссии были невелики. Все важнейшие и интересные для расследования документы были в руках следователя Марша и его помощников. Опросить обширную группу русских, ставших профессиональными агентами французской и иных разведок, комиссия не решилась. Собственного разведывательного аппарата у комиссии, естественно, не было. И ограничилась она преимущественно показаниями чинов РОВСа и небольшим количеством поступивших к ней документов. Среди последних наиболее важными и обличающими были письма Закржевского и «Идеология» «Вн. линии», доставленные из Лиона Р. П. Рончевским.
Перед комиссией прошли десятки свидетелей, единодушно клеймивших Скоблина и Плевицкую. Клеймил предателей и Шатилов. Многие диву давались, как в течение стольких лет Скоблин невозбранно интриговал в среде РОВСа, натравливая одних генералов на других. Поголовно все называли Плевицкую злым гением Скоблина, его наставником и руководителем.
Жалко выглядел генерал Кусонский, чье поведение в трагические минуты Е. К. Миллера изумляло и французские следственные власти, и каждого мало-мальски мыслящего эмигранта. Многие были склонны видеть в Кусонском предателя и не верили, чтобы генерал Генерального штаба мог допустить такую непростительную оплошность.
Кусонский преподнес комиссии странное заявление, наводившее на грустные размышления и никак чести ему не делавшее:
«Наиболее близким мне человеком, с которым я часто делился своими мыслями и сомнениями и мнение которого я всегда высоко ценил, является полковник А. В. Станиславский. Так как после всего случившегося многие находили, что мне следовало вскрыть записку тотчас же по выходе генерала Миллера из дверей управления, то я заявляю, что, если бы я даже поделился на этот раз с полковником Станиславским секретом и он самым настоятельным образом стал бы доказывать необходимость вскрыть записку, то я всё равно ее не вскрыл бы.
Хочу заверить, что хотя и убежден, что более раннее вскрытие мною записки генерала Миллера и, следовательно, более ранняя тревога ничуть не изменили бы трагической развязки, но считаю себя виновным в позднем вскрытии упомянутой записки, почему откровенно доложил начальнику Русского Обще-Воинского Союза о недопустимости дальнейшего занятия мною каких-либо ответственных должностей в РОВСе».
Редактор журнала «Часовой», в марте 1935 года пылко выражавший свое доверие к Скоблину и готовность защищать его доброе имя от «клеветы» Федосенко, повернулся на 180 градусов и заявил:
«К Скоблину я лично никогда не питал ни малейшего доверия… он всегда подчеркивал хорошие отношения с генералом Шатиловым. Но за глаза его всегда ругал…»
Гибель генерала Миллера воочию подтвердила правоту полковника Федосенко, его имя было реабилитировано. Его предупреждения генералу Миллеру оказались своевременными и основательными. Но, как отмечала комиссия, глава РОВСа стремился «уберечь Скоблина от обвинений и подозрений в причастности к большевистской агентуре».
Генерал Глобачев, бывший до лета 1934 года начальником контрразведки при управлении РОВСа, в своем письме из Нью-Йорка сообщил комиссии:
«Почему в 1932 году, когда ген. Миллер принимал Федосенко, он ничего мне не сказал о разговоре с ним, и главное, о том, что Федосенко назвал ему, правда, со слов Магденко, имя Скоблина, как советского агента. Неспроста же Магденко сказал про Скоблина, а не про кого-нибудь из других генералов в окружении ген. Миллера. О Магденко в моих делах есть довольно подробные сведения, а о Федосенко почти ничего, кроме того, что он исключен из РОВСа за большевизм. Помню, что я добивался у многих узнать, в чем заключался большевизм Федосенко, но так и не добился. А расскажи мне ген. Миллер, что говорил Федосенко, я бы проверил Скоблина. Приблизительно в то же время я очень был озабочен тем, что говорил невозвращенец Железняк на первых порах своего бегства из парижского торгпредства. Он сказал, что в окружении ген. Миллера есть один генерал, который состоит на советской службе, и что если бы он назвал его имя, то все были бы поражены. Имени генерала назвать не хотел, очевидно боясь мести. Для меня была задача выяснить этого генерала, но как? В окружении ген. Миллера было много генералов, нельзя же было считать всех предателями. Вот тут-то ген. Миллер мог бы помочь своей откровенностью после разговора с Федосенко».
* * *
Во «Внутренней линии» Скоблин был своим человеком в полном смысле слова. И разоблачения деятельности этого «ордена» не могли пройти мимо внимания комиссии Эрдели, и она была вынуждена заняться ее делами.
Представленную Р. П. Рончевским документацию комиссия признала подлинной. Но по вопросу о качестве «Линии» и ее целей выводы комиссии сводились к обелению «Организации» и выгодному для нее бездоказательному утверждению, что Скоблин был единственным большевистским агентом в ее составе, и что сама «Линия» в целом никакого отношения к похищению генерала Миллера не имела.
Скоблину, завоевавшему доверие Миллера, сообщники, кроме Плевицкой, просто-напросто не были нужны. Скоблин отлично знал, что такое «Вн. линия», и сам он был создателем ее агентуры в собственном Корниловском полку. Именно его полк поставил «Линии» наибольшее, по сравнению с другими полками, число «незримых руководителей».
Суждения комиссии о Закржевском поражали своим недомыслием:
«Трудно без иронического чувства читать письма кап. Закржевского к своим местным представителям по „Вн. линии“. Вся эта бумажная труха излагается в формах директив главнокомандующего своим армиям, но касается большей частью пустяков».
Тон писем Закржевского зависел от воли пославшего. Но эта «труха» всё же убедила комиссию в том, что Шатилов — и впрямь глава «Линии», он же «Павлов», он же «115». И дело шло совсем не о пустяках. Противореча самой себе, комиссия заключила, что именно Шатилов вел интриги против Миллера, и что у «Вн. линии» было два лица: одно открытое для главы РОВСа и другое тайное, тщательно от него скрываемое. Только из полученных от НТСНП документов Миллер убедился в темной игре Шатилова, стремившегося заменить его на посту председателя РОВСа, ставши и военным и политическим вождем эмиграции.
Но кардинального вопроса, почему «Линия» почитала себя стоящей над РОВСом и НТСНП, комиссия перед собой не поставила. Она не задумалась над таким важным вопросом, кому же служила «Линия»?
Она не допросила ни самого Шатилова, ни известных ей Мишутушкина и Селиверстова, ни иных «линейцев». Но Шатилову она дала весьма нелестную характеристику:
«…человек очень честолюбивый, острого ума и отличных способностей, имеет, однако, в своем характере черту склонности к интриге, хорошо известную его сослуживцам. К тому же он не очень разборчив в средствах достижения своих целей — и личных, и идейных…»
Шатилов вполне оправдал это суждение комиссии. В газетном интервью он утверждал, что по «Внутренней линии» он, генерал-от-кавалерии, получал распоряжения из Софии от капитана Фосса!
Комиссия послала запрос в Софию. Фосс представил ей донесение, которое комиссия назвала «отпиской». Фосс писал, что по его поручению Закржевский и Селиверстов привезли Шатилову идею политической работы в РОВСе. Шатилов «воспринял эту мысль очень охотно и стал энергично ее осуществлять», ведя подкоп под Миллера. А параллельно и как бы независимо действовали Скоблин и Плевицкая.
Комиссия установила, что Шатилов и Скоблин не раз бывали на собраниях у Александра Ивановича Гучкова, бывшего думского деятеля и военного министра Временного правительства в кабинете князя Львова. Непримиримый враг большевизма, Гучков интересовался жизнью и возможностями РОВСа, строя свои планы борьбы с узурпаторами. Под влиянием Шатилова и Скоблина сочувственное отношение Гучкова к генералу. Миллеру «…заменилось мнением о старческой слабости и непригодности возглавителя РОВСа. В проекте широкого объединения разных групп эмиграции с весьма далеко стоящими флангами (и особенно длинным левым флангом), которым был занят Гучков, предусматривалась роль возглавителя военного сектора эмиграции. За непригодностью, по мнению Гучкова, ген. Миллера для этой роли, он предназначал ее для ген. Шатилова. Едва ли, однако, такая роль удовлетворяла последнего. Есть признание кап. Закржевского, что их, т. е. его и ген. Шатилова, стремления заключались в том, чтобы создать „общий национальный союз без всяких поколений и разделений“. Одновременное возглавление РОВСа, с одной стороны, и общего национального союза, с другой, открывали ген. Шатилову пути к наивысшим возможным в эмиграции общественно-политическим достижениям, далеко превосходящим по значению ту роль, которая предназначалась ему Гучковым».
Гучков, скончавшийся до похищения Миллера, о «Вн. линии», конечно, ничего не знал. Но не без оккультного влияния «Линии» он усвоил мысль о непригодности генерала Миллера — в духе писем Закржевского о «старческой головке».
Оценивая тайнодействия в РОВСе, комиссия пришла к заключению:
«Вышеописанная деятельность ген. Шатилова и его Внутр. линии действительно была вредна, как всякий элемент разложения эмиграции и выгодна большевикам. Это была, в некотором отношении, работа НА большевиков».
Не поверив «отписке» Фосса, комиссия восприняла его донесение как искажение действительности и заведомо неверное освещение истории и работы «Вн. линии».
«Комиссия не придала бы ему большого значения, если бы донесение кап. Фосса было направлено в комиссию непосредственно. Но донесение это изложено в виде его рапорта ген. Абрамову и препровождено в комиссию при подписи последнего. В этой надписи ген. Абрамов пишет:
„Изложенное в рапорте кап. Фосса подтверждаю в полной мере. Вся работа кап. Фосса со времени моего вступления в должность начальника III Отдела с 1925 года протекала всегда под непосредственным моим руководством и наблюдением“.Таким образом, ген. Абрамов берет на себя ответственность за всё содержание донесения кап. Фосса и объединяется с ним во всей порочности этого донесения…»
Увы, комиссия не попыталась дать такому явлению достойную оценку. Ведь было так ясно — «Линию» возглавляли генералы-заговорщики, прятавшиеся от Миллера.
* * *
Не без закулисного влияния вкрапленных в РОВС «линейцев» и именно их словами, «комиссия Эрдели решительно осудила» разоблачения «Вн. линии» на собраниях НТСНП.
Личность Рончевского в докладе комиссии была обрисована соответствующе самыми мрачными красками:
«Человек крайне властолюбивый, непоколебимо уверенный в превосходстве своего ума и талантов. Страдает манией революционного преследования, повсюду видит руку ГПУ, секретных агентов, отравленные кинжалы и пр. в духе полицейских фельетонов и романов… Вначале он пользовался полным доверием кап. Закржевского: ему одному из членов Внутр. линии было разрешено связать себя с 12 корреспондентами этой организации. Но уже через несколько месяцев отношения между Рончевским и Закржевским начинают портиться на личной почве. По-видимому, это было столкновение двух властолюбий»…
Переписка из двух углов этого как раз не подтверждала. Но в обычае советской агентуры в эмиграции было вообще стремление сводить спровоцированные ею и ее интригами события к личным отношениям действующих лиц. Не избежал такой трактовки и прошатиловский журнал «Часовой», рукой В. Орехова писавший:
«Начались публичные обсуждения этой темы со всевозможными разоблачениями и неизбежным в таких случаях сведением личных счетов. Это — огромная ошибка… Вот почему мы решительно несогласны со всеми публичными выступлениями против „внутренней линии“, независимо от нашего к ней отношения»[104].
У Рончевского с Шатиловым и Закржевским никаких личных дел не было. Рончевский не претендовал на какую-либо важную роль в «Линии», но пытался, вместе со мною, понять ее сущность и проникнуть в ее сокровенные тайны, что нам в значительной мере и удалось. Памятуя, что провокация боится гласности, как черт ладана, мы сочли своим долгом рассказать о «Вн. линии» то, что нам стало о ней известно.
Такими же мрачными красками было нарисовано Исполнительное Бюро Совета НТСНП, и особенно его генеральный секретарь:
«Человек очень властолюбивый, г. Георгиевский в лице генерала Шатилова видел личного конкурента на роль вождя».
Никаких доказательств тому представлено не было, зато источник их не внушал сомнения — то были нашептывания «линейцев», одетых в мундиры РОВСа. Также голословно комиссия утверждала, что Георгиевский был истинным источником «клеветнического» доклада, мною прочитанного в зале Социального Музея в Париже 9 октября 1937 года.
Решение разоблачить «Вн. линию» после бегства Скоблина было принято Рончевским и мною; оно было поддержано Центральным Правлением Отдела НТСНП во Франции и, в последнюю очередь, Исполнительным Бюро. Именно в наших руках была переписка из двух углов, та апельсиновая корка, на которой поскользнулась «Вн. линия». И без писем Закржевского и «Идеологии» комиссия была бы не в состоянии заняться даже и не всеобъемлющим рассмотрением дел «Вн. линии».
* * *
Комиссия генерала Эрдели закончила свою работу и 28 февраля 1938 года представила свой доклад начальнику I Отдела РОВСа генералу В. К. Витковскому.
Доклад комиссии не был никогда опубликован. Как обычно в РОВСе, и с большой пользой для «Линии», сора из избы решили не выносить.
1 марта Витковский отдал приказ по Отделу, в котором предал гласности только девять выводов комиссии. Параграф пятый приказа гласил:
«В дополнение к ранее имевшим место указаниям — ныне приказываю так называемую „Внутреннюю линию“ упразднить и всякую деятельность по этой линии прекратить».
* * *
От творившегося в Париже генерал Абрамов в восторге не был. Расследование комиссией Эрдели дел «Внутренней линии» его явно не устраивало. Адмиралу Кедрову он предъявил требование распустить комиссию или, по меньшей мере, заменить генерала Эрдели другим лицом. Кедров навстречу Абрамову не пошел, и отношения между комиссией и Абрамовым сразу же стали неприязненными.
Завершая свои работы, комиссия отправила Абрамову письмо от 25 февраля 1938 года, в котором излагались заключения о «Вн. линии» и ее деятелях. Подчеркивая роль Шатилова в тайных кознях против похищенного Миллера, комиссия сурово отозвалась и о деятельности Абрамова:
«Заключения очевидны. Наименее из них невыгодное могло бы состоять в том, что вы в течение тринадцати лет были непрерывно и умышленно вводимы капитаном Фоссом в заблуждение, совершенно этого не заметив, и что в такое же заблуждение вы были введены и ген. Шатиловым во время вашего приезда в Париж, когда вы у него жили».
Поставленная перед фактами, комиссия не нашла иного выхода, как «вскрыть в докладе со всей откровенностью ваше покровительство „Внутр. линии“. Молчание о нем, с сообщением во всеобщее сведение, что результат трудов комиссии представлен по начальству в Болгарию, не только не могло бы удовлетворить взволнованное общественное мнение, но и оставило бы в самих членах комиссии сознание бесплодности произведенной работы, заведомой безнаказанности деятелей „Внутр. линии“ и моральной бесцельности и ошибочности оказанного вам доверия».
* * *
В противовес комиссии Эрдели, Абрамов образовал свою особую комиссию по обследованию деятельности «Вн. линии», под председательством полковника Петриченко. «Отлично составленные протоколы и доклады» этой ручной комиссии ничего предосудительного в работе «линейцев» не нашли. Были довольны генерал Абрамов, его подручный Фосс, Закржевский, Браунер, Коморовский и прочие «незримые руководители».