БЕСАРИОН: «СПЕРВА ОДОЛЕЙ СТРАХ ВЫСОТЫ...»

БЕСАРИОН: «СПЕРВА ОДОЛЕЙ СТРАХ ВЫСОТЫ...»

— Если бы не вершины, я бы сошел с ума. Они громоздились передо мной и совсем по-человечески подмигивали мне, обнадеживали,— улыбается Миха­ил.— Я слышал их тайный голос, он подбадривал меня: «А ну, будь смелее, держись, брат».

Очутившись один среди скал, вспоминал я историю Чорла. Дали приковали его к скале, вот и я застрял в этих скалах, словно и меня приковали... А может, и я в чем-то провинился перед дали и они так же сурово расправятся со мной, как с ним? Кто мне поможет, кто спасет меня? Святой Георгий? Но я ничего для него не сделал, одной свечки в его честь не затеплил. Почему-то я упорно сравнивал себя с Чорла, хотя, разумеется, никакого сходства между нами не было. Подавленный страхом и этими мыслями, я стал перебирать в памяти все дурные поступки, которые когда-либо совершил,— забрался в чей-то сад за яблоками, попортил чье-то поле, лакомясь молодым горошком, и прочее... И чем больше я вспоминал, тем страшнее мне становилось.

Тогда я стал считать вершины: Чатини, Ушба, Иалбузи[3]... И так я перечислял одну за другой, насколько хватал глаз, считал снова и снова...

Ветер подул с ледников. Дрожь охватила меня. Я весь трясся от холода. О, как страстно мечтал я в те минуты о земле внизу, о деревне, о доме, как завидовал моим ровесникам, которые сладко спали в теплых по­стелях. Тысячу раз зарекался в душе: «Отныне никогда больше не пойду в горы, к этой проклятой Дала-Кора близко не подойду и уж конечно никогда не взведу курок на тура».

«Никогда не взведу курок на тура»...— почему-то несколько раз подряд, как заклинание, повторил я эти слова. Может быть, из-за этого ружья и мстят мне дали? Из-за ружья, которое столько бед понаделало в горах?..

Вдруг меня охватило неудержимое желание зашвырнуть ружье далеко в пропасть.

К тому же оно стало необыкновенно тяжелым. И случилось так, что ружье нечаянно выпало у меня из рук и с лязгом покатилось вниз. Видимо, курок задел за камень, раздался выстрел, разорвавший ночную тишину. И опять все стихло... и я снова начал считать вершины. Не знаю, сколько времени я считал их и пересчитывал, но вдруг заметил, что они светлеют, и понял, что занимается рассвет. И когда солнце озарило мир, глазам моим открылось прекраснейшее зрелище — Сванэтский Кавкасиони словно на ладони был передо мной. Не могу передать, какое необыкновенное чувство охватило меня. В те минуты я мнил себя самым счастливым человеком на земле...

С первыми же лучами солнца я услышал свист. Вероятно, шуртхи! Свист повторился. И вдруг меня осенило — это мой отец спускается с верхних утесов!.. Определенно отец! Это его свист! Но как он нашел меня, как угадал тропинки, по которым я забрался сюда? Какое же удивительное должно быть у него чутье, что оно привело его на Дала-Кора? Все это поразило меня. Я удивлялся и в то же время гордился своим отцом, его охотничьим чутьем.

...Когда мы возвращались обратно, ни один из нас слова не произнес. Я — от смущения и страха, отец же, вероятно, сердился на меня. Уже возле самого дома он наконец заговорил.

— Боялся? — спросил он коротко.

— Когда в первый раз посмотрел вниз, сердце зашлось, потом немного освоился.

— Это высота тебя испугала. Что ж, если уж ты вбил себе в голову, что будешь по скалам лазать, начинай сначала.

— Сначала?.. Как это сначала, откуда?..

— Сперва ты должен одолеть страх высоты, потом освоить приемы и методы восхождения, приучить серд­це и ноги к «малым» вершинам.

После того дело пошло совсем по-другому.

Односельчане стали свидетелями непривычного зре­лища: Михаил и его товарищи — Шалико Маргиани, Михаил Хергиани (Младший), Пирибе Гварлиани, Шота и Лаэрт Чартолани опутали веревками пятиэтажную башню, принадлежащую братству Михаила. По этим веревкам они один за другим поднимались наверх и подолгу висели на зубцах башни, словно рысь на де­реве.

Их тренировками руководили Бекну и Бесарион Хергиани, Чичико Чартолани, Максиме Гварлиани. Они указывали на ошибки, обучали ребят различным спо­собам завязывания узлов, тому, как пользоваться ве­ревкой при восхождении и спуске, стремительному спуску с головокружительной высоты дюльфером и т. п.

— По вечерам, в свободное время, я забирался, бывало, на верхушку башни и ложился ничком на самый край замшелого зубца. Целыми часами лежал я так и приучал глаза к высоте. У меня уже не захваты­вало дух, не кружилась голова, как вначале.

Постепенно я шел дальше — взбирался на высокие скалы.

В 1948 году проводилась альпиниада под руковод­ством Сандро Гвалиа — восхождение на вершину Бангуриани. Мне тогда было тринадцать лет, и, конечно, меня никто и не думал брать в эту экспедицию. Зная характер отца, сам я, конечно, рта не посмел раскрыть. Я молча страдал. Одна мысль сверлила мне мозг: «Надо что-то придумать». И придумал!

Глухой темной ночью, когда все участники альпи­ниады крепко спали, я поднялся на пастбища Лехзири, где находился основной лагерь, и прилег возле крайней палатки, завернувшись в прихваченную из дому старую бурку. Только я устроился и задремал, как вдруг раздался крик:

— Эй, ребята, тут какой-то блажной примостился, загубить себя решил!

Все проснулись, поднялся переполох. Потягиваясь, позевывая, высыпали из палаток и поспешили к месту, где я лежал. Я пришел в смятение: весь лагерь собрался возле меня. Наверное, они в толк не могли взять, что за ненормальный устроился на ночлег под открытым небом, не боясь ни ночного холода, ни зверей.

Альпинисты переговаривались, шутили. Особенно усердствовал мой отец.

— Этот обормот так крепко спит, его сейчас хоть в пропасть кидай, не почувствует!

— Не дьявол ли это, часом? — посмеиваясь, вторил ему Чичико Чартолани, один из инструкторов альпи­ниады.

— Дьявол не дьявол, а Минаан может быть,— промолвил тут скупой на слова Бекну и обернулся к моему отцу: — Так что смотри, чего доброго, родного сына сбросишь в пропасть.

У Бесариона улыбка застыла на лице. Он недовер­чиво поглядел на Бекну, потом подошел ко мне ближе, склонился и ткнул меня ногой в бок: дескать, кто ты, что за существо?

Невозможно описать чувство, которое я тогда ис­пытывал, боясь предстать перед отцом и всеми осталь­ными.

Хорошо помню, как я задерживал дыхание и ле­жал замерев, надеясь, что от меня отстанут, оставят в покос. Но разве после слов Бекну мой отец мог успо­коиться! Он столько колотил меня со всех сторон, чуть кости не переломал. И я не вытерпел — сбросил с себя бурку, вскочил и кинулся в заросшее кустарником ущелье Лехзирулы. Здесь было еще темнее, чем на лужайке, где раскинулся лагерь. Я ничего перед собой не видел, но все же бежал, продираясь через кусты, по очень крутому склону. Только бы убежать от отца — все остальное меня не пугало.

Я очнулся лишь внизу, на берегу реки. От пережи­того волнения у меня спирало дыхание. Я поплескал себе воды в лицо и немного успокоился. Главное, за мной никто не шел, никто меня не преследовал. Да и какой безумец рискнул бы ночью, когда ни зги не видно, бежать по этому головокружительному спуску? Так рисковать бог знает чего ради никто бы не стал. Когда глаза мои привыкли к мраку и я смог хоть что-то различать, я посмотрел наверх, на край обрыва, с ко­торого спустился, и обомлел: склон был не то что крутой, а отвесный. Не веря самому себе, я ощупал ноги, руки, всётело. Ничего не болело, я был цел и невредим... «Вот чудеса,— подумал я,— здесь бы медведь убился, а я целехонек, ни царапинки!..»

Сверху донесся крик. По голосу я узнал Сандро Гвалиа и разглядел его фигуру — стоя на краю склона, он звал меня:

—- Минаан, откликнись! Не ушибся? Цел? Отклик­нись, Минаан, не бойся ни отца, ни нас!..

Я затаился, замер. От растерянности и пережитого страха я плохо соображал.

К Сандро присоединился Максиме:

— Поднимайся, Минаан, никто тебя не обидит, все вкусное, что у нас припасено, тебе отдадим. Потом подал голос Бекну:

— Минаан, откликнись, пока у твоего отца сердце не разорвалось!

А отец молчал. Я знал его характер, знал, что когда он сердит на меня, то я хоть шею сверни, он в мою сто­рону не глянет. Однако я-то ведь его сын — я тоже заупрямился, звука не издавал. Тогда там, наверху, видно, заволновались. И кто-то, уж я не разобрал кто, начал спускаться по склону.

Я понял, что мое упрямство до добра не доведет, и крикнул:

— Я сейчас, дядя Бекну, сейчас! Наверху,  видно,   очень  обрадовались тому,   что  я отозвался, и все в один голос закричали:

— Хау! Поднимайся, Минаан, сейчас же подни­майся, мальчик!

Теперь я уже разглядел, что по склону спускался Сандро Гвалиа. Оказывается (я это потом узнал), он сказал остальным: вы, говорит, здесь зубоскалите, а мальчонке бог знает каково... Но, услыхав мой го­лос и поняв, что помощь не требуется, он повернул об­ратно.

Я с огромным трудом вскарабкался наверх. Все меня долго рассматривали, удивлялись, шутили и смея­лись. А отец все ходил вокруг меня, точно коршун, который кружит над жертвой, но вплотную подойти ему не давали.

Остаток ночи я проспал в палатке Максиме, кото­рый взял меня под свое покровительство.

Утром, опасливо глянув на отца, я заметил, что он чем-то озабочен.

Без помощи взрослых, самостоятельно ступил я на вершину Бангуриани. Когда я глянул вниз, мне на миг стало страшно при виде разверзшейся подо мной про­пасти, даже слегка закружилась голова, но я собрал всю свою силу воли и не показал страха, не один ведь я здесь, на вершине, что же скажут обо мне эти люди? Втесался к ним, заставил их принять себя и убоялся невысокой спокойной Бангуриани!

Постепенно глаза мои и сердце освоились с высо­той, привыкли к заоблачным склонам.

Обратный путь мы с отцом проделали, не обменяв­шись ни словом. Сердце мое переполняла гордость. Усталости я не чувствовал, да и имел ли я право устать? Ведь я шел со взрослыми как равный, одолевая с ними шаг за шагом снежную тропу. Мной владело необык­новенное чувство, казалось, я могу летать над этими горами, над родными вершинами и гребнями, над лед­никами и альпийскими лугами...

Но то было лишь начало. Упражнения и тренировки на верхушке башни, вылазки на окрестные малые вер­шины, как и восхождение на Бангуриани (первая серь­езная попытка!) носили случайный характер. Восхож­дения на Бангуриани и другие «спокойные» вершины устраивались отнюдь не ежегодно, а то, конечно, будь они чаще, начинающий альпинист мог бы овладеть элементарными, азбучными навыками альпинизма. А Михаилу это было совершенно необходимо. Правда, славные представители старшего поколения, осново­положники грузинского советского альпинизма, заслу­женные мастера спорта — Габриэл, Бекну и Бесарион Хергиани, Чичико Чартолани, Годжи Зурэбиани, Алмацгир Квициани, Максиме Гварлиани и один из первых покорителей Ушбы Гио Нигуриани были факти­чески самоучками: совершая свои восхождения, они и основном руководствовались опытом и наблюдения­ми, накопленными ими на охоте. Но то был ранний этап развития советского альпинизма, время, когда этот мужественнейший вид спорта делал первые шаги.

Тогда в Грузии еще не было альпинистских и ин­структорских лагерей. Люди, увлеченные горами, не Имели возможности приобрести теоретические знания в этой области.

Много воды утекло с тех пор, тысячи раз сходили сТэтнулда грозные лавины. И наконец множество вершин склонило свои гордые головы перед мастер­ством и мужеством советских альпинистов. Накопился огромнейший опыт.

Даже сваны, которые недавно отправлялись в аль­пинистскую экспедицию обутыми в джабралеби из во­ловьей шкуры, уже не представляли, как можно обойтись без «лукибели» — подкованных сталью альпинист­ских ботинок.

Изменились и одежда, и походное снаряжение. На ранних фотоснимках Габриэл, Чичико, Бекну, Алмацгир и Годжи облачены в традиционные сванские чохи, обуты в джабралеби и шерстяные пачичеби (ного­вицы), на голове — сванская войлочная шапка, через плечо — моток грубо сплетенной из местной конопли веревки и в руках вместо ледоруба — палки с желез­ными наконечниками.

Тяжелые это были годы. И альпинисты тех времен, фанатики, беззаветно влюбленные в свое дело, вершили его ценой невероятного труда и мужества.

Быстрый прогресс науки и техники произвел рево­люцию во всех сферах и областях нашей жизни и дея­тельности, в том числе и в спорте, в частности в альпи­низме. Современные альпинисты обеспечены легкой и теплой водонепроницаемой одеждой, спальными меш­ками, прочными и легкими палатками, веревочными лестницами (кстати, веревочную лестницу впервые ис­пользовал Михаил Хергиани при восхождении на ледо­вую стену Донгузоруна в 1957 году, после чего они прочно вошли в обиход), крючьями и клиньями различ­ного назначения, необходимыми при восхождении по льду и скалам, а также буровыми приспособлениями. В практику внедрились кислородные аппараты открыто­го и закрытого типа, что дало возможность находиться в слоях разреженного воздуха, повести наступление на Гималаи. Опасность недостатка кислорода отступила. Благодаря портативным керосиновым плиткам альпи­нисты почти во всех условиях могут, растопив лед, вскипятить воду для чая, какао и т. д. Голод и жажда, постоянно подстерегающие человека в горах, угрожают меньше. Идя на штурм вершины, альпинисты теперь несравненно меньше зависят и от базового лагеря, откуда в основном осуществлялось их снабжение преж­де. Сложная альпинистская техника, современное сна­ряжение требуют от спортсмена высокого профессио­нального мастерства и знаний.

Альпинист должен обладать безошибочным чутьем синоптика. Однако на нынешнем уровне развития альпинизма одного лишь опыта наших предков и чутья недостаточно — необходимы определенные знания в этой области.

...В один прекрасный день Михаил собрался с духом и обратился к отцу со следующими словами:

— Отец, если ты дашь согласие, я отправлюсь на Северный Кавказ, поступлю на альпинистские курсы.

Бесарион искоса поглядел на сына — мол, в здравом ли тот уме. Потом огладил рукой усы. И ни слова не ответил.

— Я думаю, это мне необходимо...— продолжил тогда сын.— Без профессиональных знаний в совре­менном альпинизме ничего не добьешься... Ты и сам не раз говорил об этом... Бекну и Максиме тоже так считают...

Бесарион сидел в комнате старейшин и задумался, как и подобало старейшине... Сын уже не маленький, запретами тут делу не поможешь. Он ждет дельного, серьезного совета. Что ему сказать? Что посоветовать?..

— Ты прав, я тоже такого мнения,— заговорил на­конец Бесарион.— Без знаний человек далеко не пой­дет. И не только в альпинизме, во всем оно так. Неуча и горы не подпустят. Такие времена настали...

Робкая улыбка осветила лицо Минаана. «Значит, отец согласен»,— вспыхнула радостная мысль.

— Значит, ты тоже так считаешь, отец...

— Да. Но... допустим, ты поехал, а язык? Как ты сдашь экзамены? Их языка ты не знаешь, не жестами ведь будешь объясняться с учителями? — с тайным удовлетворением сказал старший Хергиани.

«Сам бог меня надоумил, а! Я нашел вескую при­чину, тут уж он ничего не сможет возразить и расста­нется с этой идеей»,— подумал он, очень довольный собой.

У Михаила помрачнело лицо. Зря, выходит, обрадовался! Почему-то он ни разу не вспомнил об этом. Язык! Ведь незнание языка и вправду серьезное пре­пятствие.

«Я покажу им технику восхождения, которой научил­ся от наших, они убедятся, что я вправду чего-то стою»...— так обычно размышлял он, мечтая о поездке на Северный Кавказ, и ему казалось, что он уже за­числен в школу инструкторов. И вдруг слова отца! Они поразили его своей неожиданностью и правдой.

Действительно, что же делать? Кто в состоянии ему помочь? Неужели он должен распрощаться со мечтой?

Минаан не спал ночами, думал, ломал голову — и не находил выхода.

Прошло некоторое время. В один из дней он при­тащил домой целый ворох газет и журналов, потом — изрядно потрепанный краткий русско-грузинский сло­варь и засел за занятия. Целый месяц он головы не поднимал, занимался, произносил странные, непонят­ные слова... Родные, братья-сестры, соседи и родствен­ники только удивлялись его усидчивости и прилежа­нию.

— Благодать божья сошла на нас: видите, как образумился наш шалопай,— радовались старшие то­му, что он больше не рвется в горы.

А некоторые говорили:

— Вот увидите, он станет знаменитым философом! Опалите мне усы, если я не прав!..

Однако все заблуждались.

Михаил зазубрил несколько десятков русских слов, знание которых считал необходимым. Изучение языка оказалось слишком сложным делом, а время не терпело: прием на инструкторские курсы должен был вот-вот начаться.