Пахан в кресле министра
Пахан в кресле министра
Арестовали Яхъяева 21 августа 1985 года. Обвинили его в том, что, будучи министром внутренних дел, взяток получил на сумму 143 603 рубля, дал же их руководителям союзного МВД еще больше: 144 183 рубля.
Яхъяев во всем признался. Более покладистого обвиняемого, чем Яхъяев, трудно было и вообразить. Он не только во всем признавался, он не уставал подчеркивать свою преданность ведущим его дело следователям Т. Х. Гдляну и Н. В. Иванову. 23 января 1986 года он пишет заявление Генеральному прокурору СССР: «Вчера мне было объявлено, что уголовное дело в отношении меня передается из Прокуратуры СССР в КГБ… Я категорически возражаю… Более того, я заявляю, что в случае передачи моего дела откажусь от всех своих показаний и не намерен давать показания кому бы то ни было». Только этой следственной группе и никому больше! Из кабинета следователя Иванова Яхъяев звонит домой и категорически запрещает членам семьи куда бы то ни было жаловаться: «Меня арестовали правильно». 22 апреля 1988 года, когда следствие уже практически завершено и дело готовится к передаче в суд, он снова пишет заявление Генеральному прокурору. Не заявление — панегирик. Признаться, я никогда еще не видел, чтобы подследственные так пылко объяснялись в любви своим следователям.
«Изучив дело, — пишет Яхъяев, — я пришел к выводу, что руководители следственной группы Гдлян Т. Х. и Иванов Н. В. проделали громадный объем почти непосильного труда, расследуя столь сложное дело, и несмотря на это, на трудности и преграды на своем пути, проявляя профессиональное мужество, изобретательность и находчивость, его завершили… Дело расследовано, на мой взгляд, всесторонне, с соблюдением процессуальных требований, государственных интересов и справедливостью… Руководители следствия и следователи с должным пониманием и человечностью подходили ко мне и к другим подследственным, за что благодарен этим товарищам, руководителям Прокуратуры СССР, возглавляемой Вами, и лично Вам, тов. Генеральный прокурор…»
Но чем же была вызвана такая преданность Яхъяева своим следователям, такой порыв любви и нежности к ним? Надеялся, что в ответ на лояльность ему простят, спишут с него часть взяток? Однако Яхъяев с самого начала следствия безропотно, беспрекословно берет на себя все взятки. Мало? Еще берет.
Чтобы понять, какую на самом деле он преследовал цель, какой имел расчет, надо было перенестись на восемь лет назад, из года 1988-го в год 1980-й.
В июле 1980 года в Ташкент прибыла бригада Прокуратуры СССР, возглавляемая старшим помощником Генерального прокурора СССР А. В. Бутурлиным.
Материалы, имевшиеся в распоряжении бригады, трудно даже назвать просто заявлениями и жалобами людей, пострадавших от Яхъяева. Из этих документов складывалась масштабная картина преступной деятельности министерства внутренних дел Узбекистана, мощного карательного ведомства, во главе которого он стоял. Подчиненные ему структуры министр виртуозно использовал для расправы над своими личными недругами, среди которых нередко оказывались его бывшие любовницы.
Одна из таких жертв — член Верховного Суда Узбекистана X.
Осенью 1977 года по приказу Яхъяева было создано особое подразделение. Именовалось оно отделом спецтехники и связи и насчитывало в своем составе 19 человек. Главной задачей отделения стало прослушивание и ведение магнитофонной записи телефонных разговоров X.
Тогда же к Яхъяеву была доставлена соседка X. Ей поручалось следить за тем, кто к X. приходит, чем она занимается, рыться в ее мусорном ведре и обрывки бумаг аккуратно доставлять в МВД. За это женщине назначалось регулярное денежное содержание — 100 рублей в месяц. «Поначалу я стала отказываться, — вспоминает она, — но Яхъяев пригрозил, что могут исчезнуть мои дети. Я ему поверила…»
Кроме соседки по дому для работы с X. завербованы были также домработница X.; пенсионер МВД с денежным содержанием 120 рублей в месяц; близкая подруга X., а также гражданка, которая не регистрировалась, но выполняла отдельные поручения. Задание ей дали весьма своеобразное: она обязана была звонить по ночам X. и на узбекском языке обзывать ее нецензурными словами. Яхъяев у себя в кабинете прослушивал эти разговоры, и если агент ругалась слабо, министр, как свидетельствуют его подчиненные, выходил из себя. Надо думать, агент ругалась на совесть. «За это, — подсчитывает она, — мне дважды давали на праздник продукты: копченую колбасу, твердый сыр, бараньи кишки, два килограмма, красную икру, бутылку коньяка, бутылку водки, две коробки конфет…»
Однажды Яхъяев вызвал к себе начальника оперативно-технического отдела министерства и дал ему задание: создать группу «медвежатников», тайно, воровски проникнуть в здание Верховного Суда Республики, пробраться в кабинет члена Верховного Суда X., вскрыть ее служебный сейф, найти и изъять письма и фотографии, свидетельствующие о ее былой связи с Яхъяевым. Взломщиков подобрали что надо: два полковника, один генерал. Результаты операции, однако, себя не оправдали. То ли генерал и полковники действовали не слишком расторопно, то ли X. нежные письма на работе не хранила. Ничего не нашли.
Министра не покидала мысль и о физическом уничтожении X. Как-то поздно ночью, часа в три, в кабинете Яхъяева сотрудники слушали очередную магнитофонную запись, обсуждали результаты работы, и Яхъяев высказал идею: надо бы найти штук десять ядовитых змей и запустить их в квартиру X. Идею, естественно одобрили. Вскоре, однако, исполнитель сообщил, что змеи в эту пору года, к великому сожалению, не ловятся.
Заранее также тщательно продумывалась и шаг за шагом осуществлялась фальсификация уголовных дел против других неугодных Яхъяеву лиц. Кто-то ему донес, что некая парикмахерша Н. распространяет о нем «нескромные сплетни». Министр вызвал к себе начальника паспортного отдела и дал ему задание немедленно посадить парикмахершу. Вариант был выбран: «спекуляция».
«Общественная помощница органов» (так именуется она в документах), девушка по имени Мухаббат Ахметова, знакомится с парикмахершей, входит к ней в доверие и просит оказать небольшую услугу: у себя в парикмахерской продать по повышенной цене принадлежащие ей, Ахметовой, десять отрезов ткани хан-атлас. На самом деле эти отрезы специально для готовящейся операции приобретены работником МВД за казенный счет. «Покупательницы» — тоже люди МВД. Ничего не подозревая, парикмахерша соглашается. В нужный момент в парикмахерскую врываются милиционеры и с поличным задерживают «спекулянтку» Н.
Впрочем, спекуляции организаторам мероприятия показалось мало. «Общественная помощница органов» подбрасывает в квартиру Н. еще и наркотик, анашу. После обыска у нее в квартире, Н. привозят в МВД и требуют, чтобы она во всем созналась. Н. плачет, уверяет, что отрезы не ее и никакой анаши у нее никогда не было. Ее уводят в подвал. Назавтра все началось сначала. И так постоянно, каждый день. Несколько месяцев ее держат в одиночке, бросают в карцер. Яхъяев лично вызывает ее и угрожает расправой. Ее обещают сгноить в женской колонии. Она пишет заявления, однако все они тут же, при ней уничтожаются. Дома у нее остались престарелая мать и маленький ребенок…
Но, пожалуй, всего сильнее впечатляет история Веры П. Появилась она у Яхъяева осенью 1974 года. Он устроил ее на работу в МВД, дал квартиру, дарил книги своих стихов с нежными надписями. А потом остыл. Из МВД ее уволили. Вера же продолжала искать встречи с Яхъяевым, хотела с ним объясниться. Ее приятель, работник телефонной связи МВД (слаб человек), дал ей домашний телефон министра.
На следующий день, ближе к ночи, телефониста доставили к Яхъяеву. Министр допрашивал его до утра. Бил по лицу, грозил уничтожить.
Утром телефонист получил ответственное задание: созвониться с Верой, назначить ей свидание и вступить в половую связь.
Детали этой захватывающей операции надо знать. В комнате телефониста работники оперативно-технического отдела установили микрофон. И в тот час, когда он договорился встретиться с Верой, бригада выехала на спецмашине с соответствующими средствами. Вместе с ней прибыл и фотограф с аппаратурой, снабженной рацией, по которой он должен был получить сигнал. В соответствующий момент фотограф ворвался в комнату и произвел съемку.
Эти непотребные фотографии тоже были приобщены к делу о злоупотреблениях Яхъяева, которое вел прокурор А. В. Бутурлин.
Собранные здесь документы подробно описывают, как люди Яхъяева отправили Веру П. в психиатрическую больницу. Объявить ее сумасшедшей удалось не сразу, сперва врачи признали П. совершенно здоровой. Яхъяев занервничал. Продиктовал своему заместителю характеристику на бывшую сотрудницу министерства. «Гражданка П., — говорилось в бумаге, — угрожала, что обратится к представителю ООН или в посольство одной из западных держав, добьется, чтобы было напечатано в иностранной прессе…» Врачи сдались. После двухмесячного пребывания в психушке в истории болезни П. появилась запись: «Больная начала прибавлять в весе, стала заторможенной, пассивной, вялой… Перестала интересоваться окружающим, не смотрит телепередачи, не общается с больными…» Из больницы ее выписали с диагнозом: «Шизофрения непрерывная, параноидальный синдром. В связи с тем, что больная представляет социальную опасность, взять на учет…» Теперь эта женщина Яхъяеву была уже не опасна.
Бригада Бутурлина работала в Ташкенте несколько месяцев. Страшная открывалась картина. Людей среди ночи доставляли к министру на допрос. Без суда и следствия неделями держали в тюремной камере. Провокации следовали одна за другой.
Однако довести расследование до конца Бутурлин не смог. Первый секретарь ЦК Узбекистана Рашидов обратился в Москву, и бригаду Бутурлина отозвали. Ему приказали дело о злодеяниях Яхъяева сдать в архив.
Но о существовании этого дела Яхъяев прекрасно знал. И больше всего опасался, что следователи Гдлян и Иванов сейчас, через восемь лет, достанут гибельные для него документы с архивной полки. «Следователь Иванов, — расскажет он впоследствии, — заявил, что у них есть еще несколько томов, и в случае неправильного моего поведения на следствии, отказа давать показания, напустит на меня разных лиц… Материалами в отношении моих любовниц они шантажировали меня вплоть до суда…» Как огня боялся Яхъяев, что похороненные в архиве доказательства его злодеяний получат теперь широкую огласку, лягут на судейский стол. «Молот над моей головой, — назовет эти материалы Яхъяев, — дамоклов меч». И как мог старался, чтобы тяжелый тот меч не опустился на его голову. Немедленно сознавался во всех эпизодах, которые предъявляли ему Гдлян и Иванов. Был шелковым, объяснялся им в любви, стелился перед ними.
Но притворяясь послушным и покладистым, подтверждая все, что они от него требуют, не переставая бить своим следователям поклоны и не уставая их благодарить, Яхъяев тем временем отлично сознавал, что его признания во взяточничестве, не подкрепленные объективными доказательствами, в суде должны будут лопнуть как мыльный пузырь. «Следователей, — станет он позже откровенничать, — нисколько не беспокоили ни реальные обстоятельства, ни точное время этих нелепых сочинений, навязанных мне. Они как одержимые хватались за любые признания, чванливо подчеркивая, что методы их следствия не похожи на другие, что победителей не судят…»
Расчет Яхъяева, к сожалению, подтвердился. Достаточных доказательств предъявленных ему обвинений у следователей не оказалось. На основании же тех поверхностных, противоречивых данных, которые они представили в суд, он не имел возможности осудить Яхъяева. И оставлять его дальше под стражей тоже не мог: обвиняемый пробыл в заключении три с половиной года, а по действовавшему тогда закону человека до суда допускалось держать в изоляции не больше девяти месяцев. Не мог также суд вменить в вину Яхъяеву те его действия, о которых шла речь в материалах, собранных бригадой Бутурлина: выйти за рамки представленного прокуратурой обвинительного заключения суд не вправе.
И вот теперь, когда обвинительное заключение подписано и дело ушло в суд, когда следователи Гдлян и Иванов ему больше не страшны, Яхъяев берет реванш и всласть начинает над ними издеваться. Он обращается к руководителям партии и правительства. «Наконец наступило то долгожданное время, — пишет Яхъяев, — когда я могу в полном объеме и с глубоким осмыслением оценить и описать те хитросплетения и коварные методы и способы, при которых отдельные высокопоставленные лица Прокуратуры СССР искусственно создают обвинения». Его следователи, Гдлян и Иванов, утверждает он, лживые и бессердечные люди. Яхъяева они убеждали в том, что «их следственная группа на сегодняшний день достигла такой недосягаемой вершины, что она в состоянии мгновенно придавить любого, кто чем-то посягнет на их авторитет». Называет этих людей «кучкой карьеристов из Прокуратуры СССР».
Вот и получалось, что Яхъяев своих следователей перехитрил, переиграл как несмышленых младенцев. Обвел вокруг пальца.
А значит, на вопрос прокурора Надежды Константиновны Поповой, прозвучавший в ЦДЛ на вечере, посвященном «чурбановскому» процессу, — как могло случиться, что такой человек, как Яхъяев, избежал справедливой кары? — был только один ответ: произошло это в результате тех игр, что затеяло следствие с Яхъяевым и которые не пресекла в свое время надзирающий за следствием прокурор Надежда Константиновна Попова.