Короткая память
Короткая память
Середина апреля. В Москве тепло, весна. А мы с Ильей Эммануиловичем Каплуном, опытным, въедливым юристом, чья помощь так необходима нам, журналистам, пишущим на правовую тему, сидим в шубах в Шереметьево и ждем, когда же наконец в Воркуте утихнет пурга. Сидим уже несколько часов, а посадку все не объявляют.
Рядом на скамейке расположилась тетка с многочисленными баулами, она тоже летит в Воркуту. Тетка очень словоохотлива. Рассказывает нам, что ездила в Москву на похороны матери, баулы эти забиты материнскими вещами, не бросать же их, а оставить некому. А то мы еще подумаем, будто она везет в Воркуту купленные в московских магазинах шмотки или продукты. Зачем? В воркутинских магазинах вы найдете сейчас то, чего и в Москве не сыскать, с этим у них все ничего, грех жаловаться. Да и вообще жизнь, слава Богу, постепенно наладилась, а вот несколько лет назад, вы не поверите, весь город собирались эвакуировать, вывезти всех людей, всех до единого, и млад и стар, никого не оставить. Она сокрушенно качает головой. А знаете почему? Угроза была, что Воркута, заполярный город, зимой останется без воды и тепла. Это в лютые-то морозы, когда и так в квартирах не согреешься. Ужас какой, никто бы не выжил.
Объявляют посадку. Тетка, торопясь к выходу на поле, волнуется: не закрыли бы опять аэропорт, пока мы долетим. Погода в городе меняется каждые полчаса, то яркое солнце, то валом валит снег. И продолжает рассказывать: но все-таки, слава Богу, спасли город, сумели, нашлись умные люди, дали тепло и воду. Мы за них в церквах свечки ставим. А вы в Москве, наверное, даже не слышали ничего, да?
Отчего же, слышали, знаем. Против этих умных людей, за которых воркутяне в церквах ставят свечки, ведется сейчас уголовное дело, они обвиняются в крупных преступлениях. Мы с И. Э. Каплуном как раз и летим в Воркуту, чтобы разобраться в этом деле, выяснить обстоятельства, увидеть все собственными глазами и побывать на месте событий. На месте преступления, так сказать…
Готовя к публикации в этой книге свои старые газетные очерки, я долго думал, оставлять ли в них те имена, которые сегодня, по прошествии многих лет, скорее всего, ничего никому уже не скажут, приводить ли документы, давно уже ставшие архивной пылью. Но в конце концов решил: пускай остается все как было. Уберу забытое имя, истлевший документ, и что же тогда останется? Голый, выхолощенный пересказ? Без вкуса, запаха и осязания того времени? Документалистика не терпит никакого переписывания задним числом, никакого отступления от строгих фактов. И уж тем более, не может быть никакой приблизительности, когда речь идет об этом воркутинском деле. Всякого я повидал, занимаясь журналистикой, но такой оголтелой, такой откровенной и воинственной человеческой подлости, пожалуй, еще не встречал.
Существовало две версии этой истории.
Версия первая изложена в объемистом, 348 машинописных страниц, обвинительном заключении. Московский инженер Станислав Порфирьевич Матюнин, сколотив из своих знакомых и сослуживцев бригаду шабашников (так назывались временные рабочие) из 16 человек, отправился с ней в Воркуту на заработки. Здесь Матюнин познакомился с руководителями строительного управления номер четыре комбината «Печоршахтострой» Эвиром Дмитриевичем Фирсовым и Олегом Ивановичем Томковичем. На следующее лето Станислав Порфирьевич привез в Воркуту уже 120 человек. «Рассчитывая использовать расположение Фирсова и Томковича в своих корыстных целях, — сказано в обвинительном заключении, — Матюнин стал искать пути сближения с ними». Это ему вполне удалось. В результате, общими усилиями, руководители СУ-4 и шабашники путем приписок и других злоупотреблений похитили у государства 59 619 рублей 68 копеек (по тем временам огромные деньги).
Версия вторая дана в приобщенном к уголовному делу письме заместителя председателя горисполкома Воркуты В. Е. Дудко. «Принятие экстренных мер, — говорится в письме, — мобилизация людских и материально-технических ресурсов, в том числе привлечение временных рабочих, позволило предотвратить возможный ущерб городу и всему населению… В случае непринятия этих экстренных мер материальный ущерб государству составил бы около 8–10 миллионов рублей» (деньги тогда вообще фантастические).
Как же так?
Обвинение утверждает, будто злоумышленники похитили у государства без малого 60 тысяч. А горисполком свидетельствует: люди эти спасли, наоборот, государству 8–10 миллионов.
Из письма заместителя председателя исполкома видно, что в городе создались в ту пору какие-то особые, чрезвычайные обстоятельства, потребовавшие принять самые срочные, экстренные меры, мобилизовать людские и материальные ресурсы, иначе — беда. А в обвинительном заключении о том — ни слова, ни полслова. Жили, дескать, тихо, мирно, спокойно, никаких ЧП.
Чему же все-таки верить?
И кто они, эти люди, обвиняемые по делу: действительно жулики, воры или же, наоборот, молодцы и спасители? Преступники или герои?
Это уголовное дело тянется уже шесть лет. Шесть лет обвиняемые Матюнин, Фирсов, Томкович находятся под следствием. Их допрашивают, вызывают на очные ставки, берут с них объяснения, опять допрашивают, месяцами держат в тюрьме… Дело разбухло до невиданных размеров, в нем 124 тома. Целая библиотека протоколов, актов, заключений, ходатайств. Все это аккуратно подшито, листы пронумерованы: трудились — не гуляли. А конца делу так и не видно. Так и не известно, когда же все-таки будет поставлена последняя точка, и людям скажут: ваше место на скамье подсудимых или же, наоборот, от имени города Воркуты объявят им великое спасибо.
Когда? Сколько лет еще ждать? Год, два, десять? Сроки следствия постоянно продлеваются. То прокуратура Коми АССР их продлит, то прокуратура РСФСР. Пожалуйста, товарищи следователи, над вами не каплет.
Над следователями действительно не каплет, важным государственным делом занимаются. Однако подследственным — каково? На их имущество наложен арест, с них взята подписка о невыезде: без разрешения следователя — никуда. Ни в отпуск, ни в командировку. Из партии их уже исключили: ворюги же, ясное дело! А может, все-таки нет, не ворюги, может, действительно спасли государству 8–10 миллионов? Кто и когда даст ответ?
Дорога лежит среди тундры. Летом, говорят, здесь очень красиво: трава, кустарник. А сейчас, в апреле, кругом необъятная снежная гладь. Где-то вдалеке синеют горы. Это — Полярный Урал.
Бодрый «уазик» везет нас за двадцать километров от города на реку Усу. Из нее воркутинцы берут воду для своих многочисленных нужд.
Уса — река чистейшая, прозрачнейшая, но капризная, как многие северные реки.
Весной и ранним летом она проносится мощным потоком, с дикой скоростью, все и вся круша на своем пути. Мчатся льдины метровой толщины, несут на себе громадные, с двухэтажный дом, снежные сугробы.
Зимой же, когда питающие реку ручьи на Полярном Урале промерзают и течение Усы почти прекращается, еле-еле сочится, в городе наступают тревожные дни.
Разрываются телефоны в служебных кабинетах, созываются экстренные совещания, каждый час гидрологи меряют столб воды: прибавляется она или нет, течет река или совсем уже замерзла, уснула?
Если вода остановилась на отметке 108 метров над уровнем моря, выше не подымается, то это означает: городу хватит ее недели на две. Ну — на три. При самом жестком режиме экономии.
А что потом?
Как жить дальше?
Высохнут водопроводные краны, остановятся котельные в рабочих поселках. Их придется заморозить, а людей эвакуировать.
Вода в заполярном городе — это не только питье и мытье. Это еще и тепло. Сама жизнь — вода.
А потому, когда течение зимней Усы останавливается, приближается к нулю и уровень воды упорно держится, не сходит с критической отметки 108 метров, на Полярный Урал спешно вылетают вертолеты. Специальные экспедиции пилят лед на реке, прокладывают канавы, гонят по ним воду…
Для того чтобы проблему решить кардинально, раз и навсегда, не зависеть больше от капризов северной природы, здесь, на реке Усе, создавался крупный гидроузел. Плотина перекроет реку, и искусственное водохранилище емкостью в восемнадцать миллионов кубометров создаст запас воды городу на всю долгую зиму. С ноября по май. На все случаи жизни.
Тогда город вздохнет с облегчением, заживет спокойной, нормальной жизнью.
Гидроузел был объявлен здесь объектом первостепенной важности.
Принимались все меры для скорейшего его строительства.
Воркутинцы с нетерпением ждали начала его эксплуатации. Следили за тем, как идет строительство.
Был, однако, момент, когда казалось: строительство гидроузла повисло на волоске. Срывались, не спасти уже, все графики, парализованы были все планы. Мечта города о бесперебойном снабжении водой, казалось, надолго останется только мечтой. Прекрасной, но, увы, пока несбыточной.
Камнем преткновения, средоточением всех бед и зол явился тогда строящийся глубоко под землей машинный зал насосной станции, сооружение, откуда мощные насосы должны качать в город драгоценную усинскую воду.
Пожар вспыхнул 9 марта, после праздника. Кто-то разлил солярку, кто-то чиркнул спичкой…
Произошло это здесь, в машинном зале будущей насосной станции, на глубине 24-х метров под землей.
Чтобы представить себе, что это такое, вообразите: восьмиэтажный дом по крышу врыт в землю, а на первом его этаже бушует пламя.
Во тьме, в дыму люди искали лестницу, пытались выбраться наружу.
Пять человек не выбрались, погибли.
Пожар погасили. Но подземелье, строящаяся насосная, представляло собой тяжелую картину: гарь, копоть, дышать нечем, на стенах сажа толщиной в ладонь.
Серьезнее было, однако, другое: пожар, как это часто случается, лишь обнажил, высветил то, что прежде старались не замечать, о чем предпочитали помалкивать.
Из технической документации:
«На поверхности стен и по швам видны многочисленные каверны… Бетон уплотнен недостаточно, и возможны течи… Стены машинного зала имеют отклонения… Контроль за качеством гидротехнических работ не ведется, генподрядчик СУ-4 комбината „Печоршахтострой“ подписывает акты работ, не ведя за ними никакого контроля… Подобное положение создает брак…»
До пожара от этих тревожных сигналов отмахивались как могли. Теперь, после пожара, отмахнуться уже не было никакой возможности. Вопрос встал ребром: будет продолжено строительство гидроузла на реке Усе или замрет, остановится? Обеспечит себя Воркута водой или по-прежнему придется считать зимой сантиметры в реке и слать на Полярный Урал экспедиции пилить лед?
Требовались люди, которые смогут, в силах, спасти положение.
И тогда в комбинате «Печоршахтострой» вспомнили об Эвире Дмитриевиче Фирсове.
Основному обвиняемому по делу Эвиру Дмитриевичу Фирсову было в ту пору 39 лет. Работал главным инженером в одном из СУ комбината. Относились к нему люди по-разному. Некоторые его недолюбливали, считали, что не в меру тщеславен, самоуверен. За глаза его иной раз называли «артистом»: слишком падок на внешний, громкий эффект. Бывал и грубоват, мог надерзить людям.
В одном, однако, все сходились: не человек — таран. Энергии хоть отбавляй. Таких пробивных людей свет не видел. Надо — значит свернет горы, перевернет вверх дном землю.
Начальник комбината «Печоршахтострой» Борис Иванович Андрюшечкин вызвал к себе Фирсова и сказал:
— Спасай, Эвир Дмитриевич! Прежнее руководство СУ-4, как видишь, не годится, обязательно завалит дело. А рисковать тут, сам понимаешь, мы не можем: городу необходимы вода и тепло. Из всех проблем проблема. Так что принимай, Эвир Дмитриевич, хозяйство в свои руки. Тебе оно по плечу. Отказа не будешь знать ни в чем. Полный карт-бланш. Я это тебе твердо, ответственно обещаю. Спасай, Фирсов! Потомки, как говорится, не забудут.
Так или примерно так говорил Фирсову Борис Иванович Андрюшечкин.
Сегодня Борис Иванович работает в Москве заместителем начальника объединения «Союзшахтострой». Пост высокий, всесоюзного значения. После Воркуты Андрюшечкин быстро пошел на повышение.
Мы созвонились и встретились.
Моего интереса к этой истории Борис Иванович явно не одобрил.
— Не понимаю, — сказал он, осторожно заглядывая мне в глаза, — зачем вам ворошить то, что давным-давно уже быльем поросло? Объекты в Воркуте построены, отлично работают…
Из всех значений слова «ворошить» чаще всего употребляется следующее: знать что-то такое, чего знать вам совсем не надо. Совершенно необязательно.
Но почему, по мнению Бориса Ивановича Андрюшечкина, мне совершенно не следовало знать об этой быльем поросшей истории?
У Бориса Ивановича были на то свои причины?
Ждем в проходной, пока нам оформят пропуска. Предприятие, которое мы должны сейчас посетить, называется центральная водогрейная котельная (ЦВК).
Насосная станция на реке Усе качает воду, по трубам она поступает сюда, на ЦВК, разогревается в пяти мощных котлах и отсюда уже расходится по домам воркутинцев, питает батареи центрального отопления.
ЦВК — это мощное современное предприятие, вырабатывающее тепло. Производство тепла поставлено здесь на широкую индустриальную ногу. До того как ЦВК вступила в строй, в городе постоянно ощущался острый дефицит тепла. Температура в домах поддерживалась на предельно низком уровне. Остановлено было жилищное и промышленное строительство. Прежде чем строить, надо было знать, быть уверенным, что новостройку удастся обеспечить теплом. А если заранее известно, что тепла нет, его не хватит, то и строить незачем. Бесполезно.
ЦВК решила все эти проблемы. Тепло в городе появилось. Голодный паек был снят, отменен.
Строило центральную водогрейную котельную, как и насосную станцию на реке Уса, СУ-4 комбината «Печоршахтострой».
Когда Фирсов по просьбе Андрюшечкина возглавил это управление, ЦВК практически была уже готова. Воздвигнуты корпуса, смонтировано оборудование. У центрального входа висел транспарант: «До пуска котельной осталось столько-то дней».
Руководил пусковыми работами Олег Иванович Томкович, новый заместитель главного инженера СУ-4 и начальник штаба по строительству ЦВК.
Олег Иванович, по общему признанию, человек мозговитый, увлекающийся и очень дотошный. Если что не так, ни себе, ни другим не даст житья. Привел его сюда Фирсов. Поставил условие: «Возьму управление, если дадите Томковича». Они и раньше вместе работали. Дружили семьями. Олега Ивановича называли здесь «Вторая голова Фирсова».
На строительстве ЦВК Томкович дневал и ночевал. Буквально переселился сюда. Забыл про дом и семью.
— От страха, — объясняет он мне.
Я не понял:
— Что значит от страха?
— А то и значит… В газетах, по радио считали дни до открытия котельной. А котельной-то ведь не было! Ну не было, понимаете? Карточный домик! Дунь — развалится… Я тогда думал, — говорит он, — что от ужаса поседею…
Из технической документации:
«В декабре на ЦВК замечена деформация полов, в январе — деформация колонн…»; «установлено: фундаменты под колоннами здания имеют осадки, осадки фундаментов продолжаются»; «деформация фундаментов может привести к авариям, связанным с человеческими жертвами».
Не сегодня-завтра собирались отпраздновать пуск «главной печки» города, победный туш готовились сыграть. А с пусковым объектом творилось что-то неладное. То колонны вдруг стали заваливаться набок, то покосилось уже установленное оборудование, то начал проваливаться под ногами пол.
В чем дело?
Вскрыли полы, раскопали фундаменты, и глазам своим не поверили. Сказать, что здание ЦВК было построено на песке, означало бы сильно польстить строителям. В некоторых своих точках здание это вообще как бы… висело в воздухе, опиралось… на пустоту. Воздушный замок воздвигли в городе Воркуте, а не центральную водогрейную котельную.
По проекту фундамент здания должен был держаться на прочных сваях, которые, пройдя слой вечной мерзлоты, опираются на твердую скальную породу. Так обычно строят здесь, на Крайнем Севере.
На строительстве ЦВК сваи до скалы, однако, не добили. Метра на полтора. Концы их застряли где-то в слое вечной мерзлоты.
Видимо, били, били, а свая уперлась, дальше не идет. Надо было тут же вызвать специалистов, проверить: может, расчет был неправильный, а может, конец сваи держит какой-нибудь мерзлый валун.
Никого вызывать, однако, не стали. Отрубили сверху лишний кусок сваи, а в журнале работ записали: все нормально, сваю забили на должную глубину. Соврали, стало быть.
А когда котельная была уже построена, когда оставались считанные дни до ее пуска, когда растопили котлы и в здание ЦВК пришло тепло, мерзлый тот валун стал постепенно оттаивать.
И ни на чем больше не держащаяся свая неудержимо поползла, заскользила вниз.
А с ней — и фундамент здания.
А с фундаментом — и сама центральная водогрейная котельная, мечта и надежда города Воркуты.
Маленькая ложь, зарытый под землю обман, оставленный без внимания брак оборачивались страшной бомбой замедленного действия.
Взрыв мог произойти каждую минуту: лопнет фундамент, перекосится труба, а в котлах перегретая вода, и давление в трубах 24 атмосферы…
Рассказывают: когда Томкович залез в яму и собственными глазами увидел пустоту, зияющую под недобитой сваей, он от ярости себя не помнил. С кулаками готов был броситься на прежних строителей ЦВК, сооружавших фундамент здания. Еле его остановили.
Вот такие два объекта: затапливаемую водой насосную станцию на реке Уса и парящую над землей центральную водогрейную котельную — и должны были исправить, привести в порядок, довести до ума и в кратчайшие сроки передать городу в эксплуатацию новые руководители СУ-4 Эвир Дмитриевич Фирсов и Олег Иванович Томкович.
Анонимка
В прокуратуру Коми АССР…
Своим рабочим Фирсов платил по 5–7 рублей, а за счет своих рабочих платил шабашникам. Это пахнет махинациями…
Летом Воркута заметно пустеет. Люди разъезжаются в отпуска. Едут семьями, с детьми, едут в Крым, на Кавказ, на Волгу. После холодной зимы, после долгой полярной ночи людям нужны свет и тепло. Едут, оставляя все домашние дела, все служебные заботы. Если летом человек как следует не отдохнет, не наберется сил и здоровья, какой он будет работник на следующий год? Как перенесет новую суровую зиму?
В то время, когда Фирсова и Томковича призвали спасать положение, выручать город, ликвидировать брак на двух важнейших первоочередных объектах, в СУ-4 значилось всего по списку 230 рабочих. Квалифицированных из них было 180. 75 — женщины. Значит, полноценных рабочих рук, годных для тяжелых и сложных работ, — 105 пар.
Но — опять же летние отпуска. Реально, стало быть, оставалось человек 70–80.
И это в лучшую пору для работы, когда светло почти круглые сутки, когда зимняя одежда не стесняет движения, когда производительность труда самая высокая, когда задачи перед строительным управлением стоят сложнейшие, чрезвычайные! 70–80 человек при потребности — 300, а то и больше. Всего ничего.
Выручали обычно Воркуту в этот период временные рабочие. Или, проще сказать, шабашники.
Когда жителей Воркуты поезда и самолеты везли на юг отдыхать, жители Москвы, Ленинграда, других городов средней полосы ехали им навстречу в Воркуту. Для того чтобы в дни своего отпуска как следует здесь поработать. И, понятное дело, заработать. Ибо известно: нигде столько не заработаешь, как здесь, на Крайнем Севере.
Конечно, приезжали сюда разные люди. Попадались и ловкачи, и прохиндеи, и те, кто готов был зашибить деньгу, не слишком себя утруждая. Наезжали откровенные мошенники, готовые вступить в сговор с воркутинскими работодателями: «Ты мне отвали как следует, а я уж тоже тебя не обижу». Всякие наведывались. В семье не без урода.
Однако больше всего бывало здесь людей серьезных. Не пылких, легкомысленных романтиков, начитавшихся о заполярной экзотике; не перекати-поле, которым все равно куда податься, лишь бы по стране поколесить; не туристов, не экскурсантов, не гостей, не нахлебников, а — работников. То есть тех, кто умел и готов был выложиться до конца, по-настоящему, но и получить за это хотел настоящим, полновесным рублем.
Иначе говоря: я тебе — по моим силам и способности, а ты уж мне — по моему труду. Принцип известный и справедливый.
Как удавалось отличить охотников легкой наживы от честных, добросовестных работников? А никак, кроме как глядя на их труд. Тут не решала ни анкета, ни послужной список, ни производственная характеристика, подписанная треугольником, ни рекомендательный звонок по телефону. Только — проверка человека в деле. Проверка на прочность, на выносливость и на честность.
Когда инженер одного из московских НИИ Станислав Порфирьевич Матюнин, организовав группу шабашников, отправился в Воркуту на заработки, о Фирсове и о Томковиче он еще ничего не знал. О проблемах, стоявших перед СУ-4, о том, что надо срочно ликвидировать опасный брак, спасать город Воркуту, тоже.
Уже здесь, в Воркуте, кто-то сказал Матюнину: «В СУ-4 срочно требуются люди». Он взял такси и поехал по названному адресу. Начальник СУ Фирсов подтвердил: да, люди ему действительно нужны. «А вы откуда?» — «Москвичи. В основном инженеры. Есть и рабочие». — «Учтите, — сказал Фирсов, — работа очень тяжелая. Выкладываться придется до конца». — «Что ж, если будем заинтересованы, станем выкладываться», — ответил Матюнин. — «Хорошо, попробуем».
Матюнин и его бригада, 16 человек, проработали в Воркуте 42 дня. Весь отпуск и накопившиеся отгулы. Работой их Фирсов остался доволен. Оплата тоже устроила временных рабочих.
А к следующему лету, когда усилия по ликвидации брака развернулись вовсю, когда внимание всего города приковано было к насосной станции на реке Усе и к центральной водогрейной котельной, Фирсов сам отыскал в Москве Матюнина и сказал ему: «Приезжай. И людей организуй. Как можно больше. Очень нужны».
И Матюнин организовал. В Воркуту выехал самый настоящий строительный отряд, 120 человек.
Если бы я писал сейчас не уголовную хронику, а героический репортаж, я сказал бы: «На выручку городу Воркуте брошен был большой трудовой десант». У нас очень любят такие крылатые выражения.
Но какой тут, к черту, десант, когда речь идет о будущих обвиняемых, о будущих преступниках?
Мы стоим в машинном зале насосной станции на реке Усе, слушаем ровный гул насосов, качающих воду для города Воркуты, любуемся чистотой, красотой, изяществом сооружения и пытаемся представить, каким было это подземелье тогда, когда работали здесь шабашники Матюнина.
Задача стояла: заделать оставленные в бетоне швы, через которые речная вода просачивалась в машинный зал станции, создать между рекой и машинным залом единый, прочный монолит.
Сперва киркой и отбойным молотком снимали уже положенную штукатурку, из швов глубиной в полметра выбивали рыхлый, бракованный бетон. Затем подводили к стене шланг пневмовибратора (тяжелый, еле удерживали четыре человека) и в швы с силой вбивали несколько слоев нового бетона. Что прольется, необходимо было тут же, пока не застынет, подобрать и в бадье отправить наверх, на землю.
Грохот стоял такой, что разрывало уши. От пыли ничего не видно. Вентиляция практически отсутствовала. Пот тек ручьями.
Работали так круглосуточно, в две смены. Первую привозили из города к семи часам утра. В восемь вечера ее сменяла вторая смена.
Однажды вторая смена задержалась: что-то случилось с автобусом. Люди работу не бросили, оставались в грохочущем подземелье все двадцать два часа, до приезда сменщиков. В распоряжении шабашников — считанные дни, отпуск вот-вот закончится, а работу требовалось выполнить. Такова была договоренность с администрацией СУ-4.
Работать на совесть означало здесь работать по договоренности.
Другие бригады, привезенные Матюниным, исправляли брак, допущенный на строительстве ЦВК.
Тут были свои проблемы, свои трудности.
Откапывая не добитую до скалы сваю, приходилось лезть в яму глубиной до шести метров. Земля — рыхлая, непрочная, много грунтовых вод. Не поставишь надежную опалубку — тебя завалит… Другая опасность: висящая над пустотой свая. Не закрепишь, не соорудишь надежную железную опору — свая придавит тебя.
Кадровые рабочие СУ-4 от этих работ отказывались: «Жизнь нам пока не надоела». В уголовном деле есть их показания. Шабашников тоже предупреждали: «Учтите, работа в Воркуте стоит дорого, однако похороны — еще дороже».
Но шабашники работали. Сооружали опалубку, закрепляли шатающуюся сваю. Один из них сказал мне: «Мы ведь инженеры как-никак, своя мысль и свое же исполнение».
О. И. Томкович:
— Я молился на временных рабочих.
…Откопав сваю, пространство между недобитым ее концом и скалой заливали бетоном. Вручную. Стоя в яме. Создавали прочную бетонную подушку. Новый фундамент. При смонтированном уже оборудовании…
Мучились, мыкались, собой рисковали из-за тех, кто когда-то схалтурил, а в журнале работ наврал, что все в порядке.
Брак — это, оказывается, не только бомба замедленного действия. Это еще и тяжелый труд, бесстыдно переложенный на чужие плечи.
Чужой пот, чужие мозоли, грохот в чужих ушах и пыль, забивающая чужие глотки, — вот что такое брак. Радость проехаться на чужом горбу.
Несколько лет назад я писал об аварии, случившейся в одном городе. Ее вполне можно было бы предотвратить, но там этого никто не сделал. Все силы бросили уже тогда, когда беда свершилась. Рабочий, принимавший участие в спасательных работах, сказал мне в те дни: «Мы все умеем. Решительно все. Но, к сожалению, не до, а после». В Воркуте трагедию предотвратили до того, как она произошла. Не дали ей произойти. Это сделали руководители строительного управления номер четыре Фирсов и Томкович и 120 московских шабашников.
Получив анонимку, Борис Иванович Андрюшечкин срочно выслал в СУ-4 ревизию. Она пришла к выводу, что временным рабочим платили действительно многовато. Андрюшечкин издал приказ: «Допущены серьезные нарушения в порядке приема и увольнения временных рабочих… принять к сведению, что материалы переданы в следственные органы».
Из обвинительного заключения:
«Зная из предыдущего опыта, что единственная цель шабашников получить побольше денег и что ради денег шабашники согласны работать на любых объектах, без выходных дней, днем и ночью, не требуя соблюдения трудового законодательства, руководители СУ-4 Фирсов и Томкович легко нашли с шабашниками общий язык».
Передо мной — пожелтевший от времени номер воркутинской газеты «Заполярье». Передовая: «В эти дни одна из важнейших пусковых строек этого года — центральная водогрейная котельная. Все воркутинцы с нетерпением ждут ее…»
На второй полосе той же газеты напечатана статья начальника штаба по строительству ЦВК Олега Ивановича Томковича. Он писал: «Брак делу враг. Это выражение точно определяет положение, которое сложилось в настоящее время на строительстве ЦВК… Кто же виноват в этом? Участники строительства называют ныне здравствующих заместителя главного инженера комбината „Печоршахтострой“ В. М. Редькина…» — дальше шел перечень еще нескольких фамилий.
В ту пору, когда начиналось строительство центральной водогрейной котельной, Вячеслав Матвеевич Редькин работал начальником СУ-4, это его сменил Фирсов. При Редькине, как раз под его началом, сваи не добили до скалы и котельную оставили висеть в воздухе.
А потом, как и начальник комбината «Печоршахтострой» Андрюшечкин, Редькин пошел на повышение. Борис Иванович отправился работать в Москву, а Вячеслав Матвеевич стал заместителем главного инженера комбината.
Из показаний В. М. Редькина:
«По настоянию Фирсова и Томковича для выяснения вопроса о браке в СУ-4 направлялась комиссия народного контроля комбината „Печоршахтострой“. Однако установила она не брак, а только недоделки. Это разные вещи».
Из показаний бывшего инженера производственного отдела СУ-4 А. В. Соколовой:
«Комиссия пробыла у нас несколько дней, но вдруг исчезла и больше уже не появлялась. По какой причине она свернула работу, я не знаю. Руководил комиссией Л. Е. Косоногов».
Из показаний А. Е. Косоногова:
«Сумму обнаруженного брака мы все время уменьшали, данные переправляли три раза. Настаивал на этом В. М. Редькин».
Из показаний А. В. Соколовой:
«Начались бесконечные звонки из комбината. От меня требовали, чтобы я уменьшила сумму брака. Однажды меня вызвал Косоногов и сказал: „Уменьшите, а то вас обвинят в предвзятости“. Я отказалась, ответила: „Шантажировать меня бесполезно. Иначе следующий разговор будет в горкоме партии“».
Из показаний начальника строительной лаборатории В. И. Танеева:
«По настоянию Редькина сумма брака была значительно уменьшена».
Из показаний О. И. Томковича:
«Сперва в акте народного контроля стояла сумма брака 461 тыс. рублей. Однако потом кто-то поставил запятую, и сумма получилась 46,1 тыс. рублей. В десять раз меньше».
Из показаний А. Е. Косоногова:
«Но даже и эту сумму, 50 тысяч рублей, Редькин не признавал, оспаривал».
Из показаний А. В. Соколовой:
«Как-то мне предложили совершить подлог. Не было подписи заказчика о том, что он принял работу. Мне посоветовали: „А ты подделай“. Я не поняла: „То есть как?“ Мне объяснили: „Через стекло“».
Из показаний В. И. Танеева:
«Центральная лаборатория факты брака на учет не ставила, не было указаний комбината».
Из показаний А. В. Соколовой:
«Начальник лаборатории сказал мне, что он не может выступать против Редькина. И вообще из этого дела о браке все равно, дескать, ничего не выйдет. Пустая затея».
Из показаний В. М. Редькина:
«Выводы комиссии народного контроля не получили какого бы то ни было дальнейшего хода и ни на что не повлияли. Да они и не могли ни на что повлиять. Брак был придуман из конъюнктурных соображений Фирсовым и Томковичем. Он им был нужен как щит, чтобы прикрыть свои махинации…»
Вечереет. На комбинате затихает жизнь. Реже звонят телефоны, опустели кабинеты и коридоры.
Вячеслав Матвеевич Редькин сидит, низко пригнувшись к столу, и что-то быстро рисует на листе бумаги.
— Все разговоры о браке не имеют под собой никакой материальной почвы, — говорит он. — Никакого сверхъестественного брака не было. Все это сочинено, чтобы придать делу никому не нужную эмоциональную окраску…
— Как же так, — недоумеваю я. — А бетон в насосной?..
— Ерунда! Если из двадцати пяти тысяч кубов бетона плотно не лег хоть один процент, дыра будет — паровоз пролезет. Ну и что? Нормально. Заделайте дыру, и все. Шум зачем подымать, искать виноватых?
— А не добитые до скалы сваи?
— Слово «вина» здесь совершенно неприемлемо. Виноваты не люди, а коварная северная природа. Вечная мерзлота. Мне лично понадобилось двенадцать лет, чтобы понять, что мы о ней еще ничего не знаем. Идет обычный процесс познания. Брак — это только чья-то бессовестная вредная выдумка.
— …Борис Иванович, — спросил я в Москве заместителя начальника «Союзшахтостроя» Андрюшечкина, — почему материалы о браке вы, руководитель комбината, тогда же не передали следственным органам?
Все дольше паузы в нашем разговоре, все осторожнее ответы моего собеседника.
— Потому что брак этот не имел серьезного, тем паче катастрофического значения, — испытующе глядя на меня, говорит Борис Иванович. — Никакой аварийной ситуации не существовало, никакие ремонтно-восстановительные работы не проводились. Потребовались некоторые, — говорит он, и я понимаю, что произносит он сейчас давно заготовленную, тщательно продуманную и хорошо обкатанную фразу, — некоторые всего-навсего дополнительные работы…
В портфеле у меня лежит, однако, официальный документ. Я получил его накануне нашей встречи с Борисом Ивановичем. В документе этом черным по белому написано, что ущерб от брака составил не 50 тысяч рублей и даже не 461 тысячу, как было сказано в акте комиссии народного контроля, пока кто-то не переправил цифру, уменьшив сумму ровно в десять раз. Ущерб от брака, говорится в документе, причинен был государству на 700 тысяч рублей….
— Я вам объясню, в чем дело, — говорит мне Борис Иванович и испытующе наблюдает за моей реакцией. — Уж слишком крупно, слишком непонятно платил Фирсов шабашникам. Возникли толки, подозрения… А не прилипло ли кое-что к рукам самого Фирсова? Не было ли взяток, поборов? Не делились ли с ним шабашники?.. Большие деньги, ну вы сами понимаете, — говорит Борис Иванович и горько вздыхает, — ну вы сами понимаете, очень опасные деньги…
— …Мне надоели наветы некоторых нечистоплотных людей, — негромко произносит Редькин, и перо его еще быстрее что-то чертит на листе бумаги. — Сняли, понимаешь, жирные пенки, хорошо, понимаешь, попользовались, а теперь, чтобы обелить себя, на каждом шагу кричат о браке… Ну что ж, — говорит он, — пусть… Это их дело. Каждый спасает себя как может… Пусть, пусть!..
И в тихом голосе Вячеслава Матвеевича я уже слышу не раздражение, не злость и досаду, а явную, неприкрытую угрозу.
— …Подвиг, понимаешь, совершили, — говорит Редькин, — брак, понимаешь, ликвидировали, героев, понимаешь, из себя корчат. А если подсчитать, сколько прилипло к их рукам? Я вас спрашиваю: сколько прилипло к их рукам?
Чтобы замять дело о браке, можно, конечно, давить и нажимать на своих подчиненных, выкручивать им руки, переправлять сумму причиненного ущерба в акте комиссии и пускаться в долгие теоретические дебаты о коварстве северной природы, об опасной вечной мерзлоте. Все можно.
Но уж если особенно вам повезет, если судьба по-настоящему вам улыбнется, то те, кто ваш брак исправлял, потом и кровью его ликвидировал, окажутся вдруг ворами, расхитителями и, исчезнув на долгие годы за тюремной решеткой, перестанут мозолить вам глаза.
Вот тогда вы в порядке. Тогда вы в большом порядке.
Старший следователь Воркутинского ГОВД, майор милиции Эдуард Иванович Горшков встретился с руководителем шабашников Станиславом Порфирьевичем Матюниным в Москве, на Петровке, 38.
Специально прилетел для этого в столицу.
— Матюнин, — сказал Горшков, — а ну-ка выкладывайте начистоту: за что администрация СУ-4 платила вам, шабашникам, такие большие деньги?
— За тяжелую работу, — сказал Матюнин.
— А еще за что?
— Я вас не понимаю.
— Ничего, поймете, — сказал Горшков и на трое суток отправил Матюнина в камеру предварительного заключения.
По закону разрешается задержать человека, если его застигли на месте преступления, или очевидцы утверждают, что он преступник, или на его одежде, в его жилище обнаружены следы преступления.
Матюнина на месте преступления никто не застигал, одежда и жилище его были в порядке. Задержал его следователь Горшков исключительно для острастки. Чтобы впредь Матюнин был покладистее.
Станислав Порфирьевич запомнил странную фразу, которую сказал ему в тот день следователь:
— Будете упрямиться — пойдете у меня паровозом.
Матюнин не знал, что это такое, и Горшков с удовольствием ему объяснил:
— Главарем я вас сделаю, ясно? Состаритесь у меня на теплых нарах, понятно?
Обыск на квартире у Матюнина ничего не дал. В протоколе отмечено, что имущества, подлежащего описи, у шабашника не обнаружено.
Через трое суток Станислава Порфирьевича освободили, и Горшков предложил ему вылететь вместе с ним в Воркуту. Всего на несколько дней. Даст необходимые пояснения и тут же вернется обратно. Номер в гостинице ему уже забронирован.
Жене Матюнина Горшков так и сказал:
— И соскучиться по мужу не успеете, я вам обещаю.
В самолете Горшков держался дружески, очень много разговаривал и все время объяснял Станиславу Порфирьевичу, что желает ему исключительно добра.
А прилетев в Воркуту, в тот же день Горшков предъявил Матюнину ордер на арест.
— Тюрьма вас научит уму-разуму.
Полгода Станислав Порфирьевич провел в следственном изоляторе.
Каждый допрос Эдуард Иванович начинал одной и той же фразой:
— Расскажите, как вы делились незаконными деньгами с Фирсовым и Томковичем?
Через шесть месяцев Матюнина пришлось освободить. Для продления срока содержания под стражей требовалось разрешение Прокуратуры СССР. А какие доводы были у Горшкова, чтобы идти за таким разрешением?
Однако прежде чем выдать Матюнину необходимые документы, Горшков велел ему подождать внизу на лавочке.
Позже выяснилось, что это был очень тонкий, далеко рассчитанный следственный ход.
Сидя на лавочке, Матюнин видел, как милиционеры провели мимо него Эвира Дмитриевича Фирсова.
— Матюнина, вы могли убедиться, я сейчас отпустил, — сказал Фирсову следователь Горшков. — А почему? Потому что он во всем сознался. Теперь ваша судьба в ваших руках.
В тот самый день, когда освободили Матюнина, Горшков арестовал Фирсова.
Через полгода, однако, пришлось отпустить и его.
Оснований просить разрешения на продление срока содержания под стражей у Горшкова опять не было.
Мера пресечения всем обвиняемым оставалась — подписка о невыезде.
Факт сговора на совместное хищение государственных средств в особо крупных размерах Эдуард Иванович Горшков обосновал в обвинительном заключении следующими аргументами: «Матюнин старался чаще встречаться с Фирсовым и Томковичем… Матюнин обзавелся с ними общими знакомыми… Матюнин угощал их кофе… Между администрацией СУ-4 и шабашниками сложились особые отношения… Томкович, находясь в Москве, встречался с Матюниным… Фирсов, возвращаясь через Москву из отпуска, созвонился с Матюниным…»
Вывод: все вместе они — шайка воров и расхитителей.
Впрочем, сделан был следователем Горшковым и другой еще вывод. Несколько неожиданный.
«Из материалов дела видно, — констатирует обвинительное заключение, — что никакой опасности, угрожающей интересам Советского государства, состояние дел на строительстве центральной водогрейной котельной… не представляло. Имели место… различного рода недоделки, что не является исключительным для строительства».
Я прочел это и задумался.
Когда Вячеслав Матвеевич Редькин говорит такое, мне понятно: защищается. Когда Борис Иванович Андрюшечкин ему вторит, мне тоже совершенно ясно: высоко взлетел, есть что терять.
Но зачем следователю Эдуарду Ивановичу Горшкову, писавшему обвинительное заключение, и прокурору Коми АССР В. В. Морозову, его утвердившему, зачем им доказывать, что развались сегодня центральная водогрейная котельная, погибни люди, останься город Воркута без тепла, эвакуируй все его население — интересы Советского государства от этого нисколько не пострадают?
Им-то какой резон?
Смысл какой?
Какой они видят в том прок?
Загадка, которую необходимо было разгадать.
Из письма Э. Д. Фирсова, О. И. Томковича и других обвиняемых министру угольной промышленности СССР
«…Прямые виновники брака во главе с бывшим начальником СУ-4 Редькиным, находясь на ответственных постах в комбинате „Печоршахтострой“, приняли все меры для уменьшения суммы выявленного брака… И вот мы пытаемся доказать свою невиновность, но безрезультатно… Никто не хочет вникнуть в суть дела, хотя все понимают, сочувствуют и знают, что мы никакие не расхитители… Нами собраны неопровержимые материалы, и стоит только с ними ознакомиться, как любой человек убедится в нашей невиновности. Но куда бы мы ни обращались, никто в суть дела не вникает. А пользуется лишь информацией тех людей, которые являлись виновниками крупномасштабного брака… А отписки от них, что мы подследственные и обвиняемся в хищении государственных средств, производят магическое действие. Просим вмешаться и восстановить истину и справедливость…»
Свой редакционный день я начинаю обычно с читательских писем.
Их бывает много, даже очень много. Письма разные: робкие, сердитые, вежливые, ругательные, настойчивые, деликатные…
Но вот что я заметил: самая первая, самая главная просьба, которая звучит почти в каждом письме, — это даже не просьба о помощи. Часто люди понимают, что редакция сама, своими силами, решить их дело не в состоянии, что вопрос выходит за рамки компетенции газеты и журналиста.
У редакции, у журналиста просят они одного: услышьте!
Ну пожалуйста, ну сделайте милость, ну будьте людьми: услышьте!
Не можете сразу помочь, не от вас зависит — ладно, мы еще обождем, потерпим, помыкаемся, поборемся, повоюем. Но хотя бы — нас услышьте. Всего-навсего.
Потому что куда бы мы ни обращались, к кому бы мы ни толкались — услышать нас не хотят.
Не говорим — помочь. Хотя бы только — услышать.
Даже по всей форме и в установленные сроки отвечая нам — все равно нас не слышат.
Будто уши им заложило, будто глухими они родились на белый свет и так живут.
Услышьте!
Был момент, когда казалось, что Фирсова и Томковича все-таки услышали.
Начальник «Союзшахтостроя» Николай Ионович Алехин, ознакомившись с ситуацией, сложившейся в городе Воркуте, написал в Верховный Суд Коми АССР, что «Союзшахтострой» отзывает акт ревизии комбината, на основании которого против Фирсова и Томковича было возбуждено уголовное дело. Все судебно-следственные расходы Н. И. Алехин готов был даже принять на счет «Печоршахтостроя». «На основании неоднократных обследований, — объяснял Н. И. Алехин, — были установлены факты несоответствия выполненных… работ фактическим инженерно-геологическим условиям». Короче говоря, допущен крупномасштабный брак. Для его исправления потребовались дорогие и сложные ремонтно-восстановительные работы.
Возмутился, однако, прокурор города Воркуты А. В. Моисеев.
Какой брак, какие работы, если известно, что следствие занимается не браком, а только ворами и расхитителями?
Послание прокурора Моисеева министру угольной промышленности СССР отличалось детской непосредственностью и солдатской прямотой. «Тов. Алехин письмом на одном листе бумаги, — жаловался прокурор, — перечеркивает труд группы следователей, работавшей почти три года, изобличая расхитителей государственного имущества».
Обидно очень: следователи зря трудились.
Мотивы прокурора Моисеева показались вполне убедительными первому заместителю министра Владимиру Васильевичу Белому.
Или эта строгая прокурорская бумага и его тоже приятно освобождала от необходимости вникать в суть дела?
В. В. Белый ответил прокурору: «Рассмотрев ваше письмо, министерство приняло решение об аннулировании письма всесоюзного объединения „Союзшахтострой“… Должностные лица… привлечены к дисциплинарной ответственности».
Н. И. Алехину был объявлен выговор: не вылезай, не высовывайся, не прислушивайся к тому, о чем шумят люди, когда у них болит душа.
Пошумят и умолкнут. Не страшно.
И читая в редакционной почте: «Ну почему, почему меня не слышат?» — я думаю: ишь чего захотел, дружок! Как будто так просто, так легко, так безопасно тебя услышать?!.
Итак, позади первые три года следствия.
До нашей с И. Э. Каплуном поездки в Воркуту остается тоже три года.
Но мы пока об этом еще ничего не знаем.
Дело по обвинению Фирсова, Томковича, Матюнина и других только что принял к слушанию Верховный Суд Коми АССР.
На скамье подсудимых четырнадцать человек: руководители СУ-4, мастера участков и шабашники — те, кто по шестнадцать часов в сутки глотал пыль в подземелье на реке Усе и, рискуя жизнью, укреплял не забитые до скалы сваи на строительстве центральной водогрейной котельной. Теперь им грозило — осуждение, тюрьма, позор.
Через три года, когда мы приедем в Воркуту и люди станут приходить к нам в гостиницу и без конца рассказывать о том, как они прятали глаза от своих детей, от соседей и сослуживцев, а по городу поползли слухи о недавно раскрытой крупной шайке воров и расхитителей, и люди эти не могли поверить, взять в толк, что они и есть эти самые воры и расхитители, и как готовы были они криком кричать, однако знали, что кричать им некому, да и бесполезно, я видел тогда, каким страшным, каким непосильным даже для самого сильного и выносливого человека может быть тяжелое, уничтожающее чувство незаслуженной человеческой обиды.
От адвокатов все четырнадцать отказались: будут защищать себя сами.
Четыре дня читали обвинительное заключение: как-никак 348 страниц.
Потом начался допрос Эвира Дмитриевича Фирсова.
Он продолжался десять дней подряд. С утра до обеда и потом до самого вечера.
Фирсов говорил о том, что обвинение, выдвинутое против них, нечестно и бесчеловечно.
— Спросите у жителя города Воркуты, в доме которого сегодня тепло и есть вода, позволил бы он нас обвинять?
Фирсов просил взять в руки бумагу, карандаш и произвести несложный расчет.
— Пущен слух, — говорил он, — будто за месяц шабашник получал полторы тысячи рублей. Это ложь, неправда. Временный рабочий работал на объекте сорок два дня без единого выходного и по четырнадцать-шестнадцать часов в день. Если взять нормальный трудовой день и обычную трудовую неделю, количество рабочих дней в месяц, вычесть районный северный коэффициент, то получится, что шабашник получал из расчета — двести-двести пятьдесят рублей в месяц. Так ли уж это много за тяжелый, опасный и качественный труд?
— Я прошу подсчитать, — говорил Фирсов, — сколько мы все потеряли бы, если б отказались заплатить шабашникам эти деньги. Что было нам выгоднее: заплатить им или не заплатить?
…Чем дальше шел суд, чем больше допрашивал он свидетелей, чем детальнее вникал во все обстоятельства дела, тем яснее и отчетливее обозначалась происходящая здесь, в судебном зале, своеобразная дуэль, острый спор, прямой поединок.
Не между обвинением и защитой — это понятно и естественно.
Не между судом и подсудимыми — это тоже случается, когда подсудимые упорствуют, скрывают факты и суд, выясняя истину, вынужден наступать, разоблачать подсудимых, ломать их оборону.
Спор, поединок происходили здесь между следствием и судом.
И даже не по существу главного вопроса: виноваты или нет подсудимые. Это еще предстояло узнать, решить.
Спор, дуэль возникали по поводу того, как глубоко и далеко может и должно заходить правосудие.
Следствие как бы предостерегало: стоп, дальше ни на шаг, зачем нам знать так много?
А позиция суда была: чтобы правильно решить это дело, мы должны знать все. Все как было. Без утайки. Без тенденциозности. Без страха перед неразрешимыми, казалось бы, противоречиями. Без боязни нагрузить себя таким жизненным грузом, с которым мы потом не справимся.
Обязаны справиться. Это наш долг. А иначе для чего мы тут, чего стоим и чем занимаемся?
Следствие как бы предлагало: вот вам рамки, вот черта. Дальше ни на шаг. Табу!
Судебная же коллегия под председательством судьи И. С. Кирдеева все дальше и дальше уходила за эту черту.