Живой труп

Живой труп

аинственную запись Кугеля удалось расшифровать только через восемнадцать лет.

Вот как это произошло.

Девятого мая 1960 года в составе делегации Балтийского морского пароходства я присутствовал на Пискаревском кладбище, где погребены сотни тысяч ленинградцев, погибших во время блокады.

У входа на кладбище воздвигнуты два двухэтажных павильона. В них музейные залы с реликвиями ленинградской эпопеи.

За павильонами широкая, выложенная массивными плитами площадка. В центре ее, обрамленном полированным гранитом, сегодня должен вспыхнуть вечный огонь.

Выдался погожий, солнечный, день. Тысячи ленинградцев пришли сюда в День Победы, чтобы поклониться праху родных и близких.

Скоро начнется митинг. Все ждут негасимого огня с Марсова поля. Факел оттуда пронесут через весь город. Вечный огонь на кладбище зажжет токарь Кировского завода П. А. Зайченко.

Участники обороны Ленинграда беседуют между собой:

— А помнишь?..

— А знаешь?..

Мы сидим на скамейке. Мы — это механик парохода «Жан Жорес» Владимир Яковлевич Маслаков, секретарь парткома Балтийского морского пароходства Дмитрий Кириллович Зотов, я и милиционер, фамилию которого не помню.

— Да-а… Тяжелое было время, — говорит милиционер. — Много было страданий, горя и ужаса. Мне вот, например, известно, что здесь чуть-чуть не закопали живую женщину…

— Ну, это, наверное, из легенды! — усомнился Маслаков.

— Не легенда, а быль. Женщина жива и по сей день.

И тут я вспомнил таинственную запись Кугеля, на которую я не раз натыкался в своем блокноте.

— Как ее фамилия? — спросил я.

— Забыл. Если вас это интересует, могу познакомить с моим другом. Он знает. И, кстати, он сейчас здесь…

Меня, конечно, не пришлось упрашивать. Товарищ нашего собеседника, Иван Алексеевич Коробов, подтвердил этот факт. Мало того, оказалось, что Коробов — сосед этой женщины по квартире. Зовут женщину — Екатерина Кирсановна, а фамилия — Галкина. Но я и теперь не верил в историю с заживо погребенной. Мне казалось это чистым вымыслом. И на другой день я отправился по адресу, который мне дал Иван Алексеевич Коробов.

На пороге меня встретила невысокая худенькая женщина.

Объясняю цель моего прихода. Галкина пригласила меня в небольшую комнату.

— Говорите, что не верите? — началу Екатерина Кирсановна. — А я и сама иной раз думаю — было ли такое? С ума чуть тогда не сошла. Но хотя и прошло столько времени — ничего я не забыла. Тогда мне было тридцать восемь лет. В начале войны я была на оборонных работах под Ленинградом. До глубокой осени. Потом вернулась на завод. В конце января сорок второго года шла с работы домой. Попала под сильный обстрел. Бегу скорее в подворотню. Что случилось потом — не помню…

Галкина поправила скатерть на столе, тщательно разгладила ее край и продолжала:

— Когда очнулась — темень. А вокруг лежат люди. Стала я барахтаться… Громко закричала: «Отодвиньтесь! Вы же меня придавили!» Еле-еле выползла. Лежу, а где — и сама не знаю. Подходит какая-то женщина с фонарем в руках и говорит мне: «Не бойтесь!» Помогла мне встать. Я вся дрожу от страха, зуб на зуб не попадает… Подошли еще несколько человек. Спрашивают мою фамилию, кто я такая. Я сказала. Поднесли фонарь, я вижу — в траншее покойники. Много покойников… Мне рассказали, что меня подобрали на улице среди убитых при обстреле. И вместе с ними привезли на кладбище.

Жутко мне стало. Я упала.

Очнулась — лежу на койке. Спрашиваю: «Где я?» Мне отвечают: «В больнице Коняшина», Ощупываю себя вот так… Руки, ноги — целы. Ран нет. Но в голове бум-бум! Все ходит перед глазами вверх тормашками. Потолок, палата…

В этой больнице я находилась больше трех месяцев. Выписалась уже летом. На улице тепло, а я иду в валенках и полушубке. В той одежде, в которой попала в больницу.

Потом я поступила опять на работу на свой завод. Вот и все. Старики мне говорят — жить тебе теперь, Катя, два века! Вот и живу. Работаю…

Так была расшифрована запись Кугеля в его блокноте.