Чудо свершилось!
Чудо свершилось!
ыйдя от Зыкова, я вспомнил предложение комиссара — обратиться завтра к населению ближайших домов с просьбой помочь госпиталю посудой и бельем. «А что, если пойти сегодня, сейчас?» Доложил об этом Ягунову. Получил разрешение.
Минут через десять, миновав мост, я уже был в домовой конторе на Мытнинской набережной. В комнате, пропитанной табачным дымом, за столом сидели три женщины.
— Сколько надо белья и посуды? — спросила одна из них. Она оказалась управдомом.
— Чем больше, тем лучше!
Управдом взяла лист бумаги и размашисто написала: «Михайлова Л. П. Пять глубоких тарелок, пять мелких. Пять столовых и чайных ложек. Пять стаканов». Потом подумала и добавила: «Две простыни, две подушки, две наволочки».
Подписавшись, передала список соседке по столу:
— Продолжай, Дарья Васильевна.
Та придвинула к себе список. Прибавилось еще полдюжины глубоких тарелок, столько же вилок и ножей. Седеющая женщина поправила синий кашемировый платок, повязанный по-монашески, и спросила меня:
— Алюминиевую посуду берете?
— Еще лучше фаянсовой!
— Стулья понадобятся?
— Очень!
— Тумбочка есть у меня. Только старенькая…
— Спасибо. Все пригодится!
Дарья Васильевна подписалась. Округло и наклонно, как пишут школьники: «Д. В. Петрова».
Лист обошел всех женщин.
— Вот и начало, — просмотрела список Михайлова. — Когда это нужно?
— Дорог каждый час.
От обхода квартир женщины меня отстранили.
— Сами сделаем лучше.
— Спасибо!
— А санитарки вам требуются? — спросила Дарья Васильевна.
— Конечно.
— Я бы пошла. Да ведь не возьмут…
— Почему?
— Годы не те: к шестому десятку…
— Да вы еще хоть куда!
— Я в Мечниковской работала, — пояснила Петрова. — Кому писать заявление?
Я ответил.
— Ягунову! — радостно воскликнула Дарья Васильевна. — Алексеичу! Знаю! Серьезный профессор…
Прежде чем вернуться в госпиталь, решил заглянуть на теплоход «Андрей Жданов». Он стоял у Дворцового моста — рукой подать.
Темнота осенняя. Где-то далеко полыхает багровое зарево пожара. В небе блуждают лучи прожекторов.
— Стой! Кто идет?
Конус света, вырвавшись из темноты, ослепил лицо, скользнул по шинели.
— Предъявите документы!..
Свет карманного фонарика уткнулся в пропуск.
— Где пожар? — спросил я.
— Отсюда не видно…
На теплоходе меня встретил старший штурман Константин Владимирович Коваленко. Он рассказал о трагическом переходе судов из Таллина в конце августа. На борту «Андрея Жданова» находилось восемьсот шестьдесят тяжелораненых. В пути на этот плавучий госпиталь напали одиннадцать немецких самолетов. Благодаря искусным маневрам командира теплоход избежал прямых попаданий. От осколков бомб судно получило тридцать восемь пробоин в корпус. Два матроса погибли. Раненые были доставлены в Ленинград.
В настоящее время ждановцы перевозят в Ленинград раненых из Кронштадта, куда их морским путем эвакуируют из Прибалтики и с отдаленных морских баз. С побережья — от Урицка до Петергофа — гитлеровцы просматривают корабельный фарватер, бьют прямой наводкой. Каждый рейс теплохода в Кронштадт и обратно может стать последним. Но Константин Владимирович вспоминает об этих рейсах как о чем-то заурядном…
— Вот так, — говорит мне Коваленко, прощаясь у трапа.
Сказано лишь два слова. Но каждый из нас понимает подтекст этих, казалось бы, пустых слов…
На другой день в госпиталь пришло много женщин с узлами, корзинками, мешками, чемоданами. Они несли простыни, наволочки, подушки, одеяла, носки, рубашки. Вилки, ножи, тарелки, стаканы, чашки…
Сдав все это, женщины уходили и вновь возвращались со стульями, тумбочками, табуретками. Одна старушка принесла даже медный самовар, начищенный до ослепительного блеска. Самовар принимать отказывались.
— Да что вы, родимые! — настаивала старушка. — Чай-то будет вкуснее. Не то что на примусе! Не самовар, а голубь! Поставишь на стол — воркует! Возьмите, сделайте милость!
Просьбу уважили.
Народ шел весь день. Оказывается, начальник госпиталя, комиссар и начальник пищеблока рано утром побывали во многих домах и просили помочь новому госпиталю.
Среди женщин я увидел свою вчерашнюю знакомую — Дарью Васильевну Петрову.
— Ну как? Подали заявление?
— Да. Принял. В пятое отделение.
— Значит, вместе будем работать…
— Все обошлось хорошо! — хвалилась Петрова, не обращая внимания на мою реплику. — Это потому, что, как только увидала профессора Ягунова, сразу в ноги ему посмотрела. Верная примета! — судачила Дарья Васильевна.
А вечером в госпитале снова появился Кривитский. На машинах доставлено двести кроватей. Округлил!
— И еще мы привезем мороженицы. Сорок штук, — добавил Кривитский. — На резиновом ходу.
— Мороженицы? — Ягунов вопросительно посмотрел на секретаря райсовета.
— По-моему, в них можно развозить пищу в палаты. Коридоры-то у вас длинные.
— А ведь это идея, Федор Георгиевич! — обрадовался Ягунов. — Сейчас же вызову Мельника и задам ему хорошую баню!
— За что? — спросил Луканин, прислушиваясь к военной сводке Советского Информбюро.
— Не додумался до морожениц!
— А нам такое пришло в голову?
В радиопередаче наступила пауза. Голос диктора как бы осекся.
— Внимание! Внимание! — послышалось из репродуктора.
Началась очередная воздушная тревога. В этот день их было одиннадцать!
Наше здание — это бывший Гостиный двор, построенный в начале прошлого века. Огромный четырехугольный корпус, как и полагается Гостиному двору, опоясан открытой сводчатой галереей.
Перед войной помимо истфака здесь размещались географический, философский, экономический факультеты университета и поликлиника. И вот в таком огромном здании надо было развернуть большой эвакуационный госпиталь. В пять дней! Казалось, это выходит за пределы реальных возможностей.
Все работали круглосуточно. Днем и ночью. Сон накоротке, еда на скорую руку. Время отсчитывалось по числу прокаленных кроватей, вымытых полов, стен, окон (а их — триста пятьдесят три), оборудованных палат, перевязочных и операционные.
Пятое медицинское отделение, куда я назначен ординатором, — это пока что широкий, длинный и просторный коридор, по сторонам которого аудитории и учебные кабинеты.
Врачи нашего отделения разместились в будущей ординаторской, на двери которой надпись: «Кабинет Древнего Египта».
Поставили носилки и поздно вечером стали располагаться кто как мог. Нас было шесть человек.
— Куда же запропастилась Надежда Алексеевна? — беспокоилась начальник отделения Горохова.
— Она у Долина, — ответил политрук Скридулий.
— Странный человек наш начмед, — заметила, укладываясь на носилки, Надежда Никитична Наумченко. — Прихожу к нему, докладываю, что назначена в госпиталь. Он спрашивает: «А почему у вас руки трясутся?» Говорю: «По дороге под обстрел попала». А он мне: «Пустяки! Это у вас утрированный оборонительный рефлекс страха, который нужно научиться подавлять. Так и знайте, что страх порождает эгоцентрическое поведение». И прочел мне чуть ли не лекцию об условных и безусловных рефлексах…
— Что здесь удивительного? — отозвалась старший ординатор Кувшинова. — Ведь профессор Долин — физиолог, ученик самого Павлова.
— Ничего, Надежда Никитична, научимся и страх подавлять, — сказал Скридулий.
В ординаторскую вбежала взволнованная Надежда Алексеевна Введенская.
— Горюшко горькое! — схватилась она за голову. — Ягунов назначил меня врачом по питанию. Ну что я понимаю в этом деле?..
Легли вздремнуть. Под голову — противогаз, вместо одеяла — шинель. Но спать почти не пришлось. Несколько раз ночную тишину нарушали сирены и выстрелы зениток. Вражеская авиация пыталась прорваться в город.
На третий день, когда уже были оборудованы почти все медицинские отделения, начался массированный — артиллерийский обстрел района. Позади госпиталя, в Тифлисском переулке, разорвался снаряд. С надсадным звоном полетели стекла окон. Пыль от штукатурки толстым слоем оседала на полу, на койках.
Почти сразу же меня вызвал Ягунов:
— Вы судовой врач?
— Так точно.
— Народ в пароходстве знаете?
— Конечно!
— Достаньте в Лесном порту фанеры.
— Надо поговорить…
— Разговаривать некогда. Фанера нужна!
— Слушаюсь!
— Получите командировочное удостоверение. И — одна нога здесь, другая там!
Отправился по назначению.
Вот и Ленинградский порт. Совсем недавно здесь возле пароходов суетились скромные труженики-буксиры, к причалам тянулись железнодорожные составы. Крики неугомонных чаек, шум землечерпалок и грохот лебедок сливались с короткими свистками буксиров, маневрирующих паровозов, с мелкой дробью пневматических молотков.
Сейчас порт замер, притих. У причалов — закамуфлированные пароходы. Поникли железные аисты — ажурные портальные краны, как бы стыдясь своего бездействия.
Склады закрыты. В Гутуевском Ковше стоит красавец турбоэлектроход «Балтика». До войны он ходил в Лондон. Мне было известно, что при эвакуации из Таллина турбоэлектроход доставил в Ленинград две тысячи четыреста раненых.
В Морском канале — знакомые военные корабли Краснознаменного Балтийского флота. Порт стал их огневым рубежом.
Мне налево — в Лесной порт. Вдруг грохнул разрыв снаряда. Второй… Третий… На Южной дамбе порта взметнулись столбы дыма. С кораблей сразу ответили. Началась огненная дуэль с фашистами. Наши корабли ведут огонь главным калибром.
Пришлось переждать в здании портового элеватора. Здесь узнаю: в ночь на 12 сентября на территорию порта сброшено много фугасных и более двух тысяч зажигательных бомб. Вспыхнул огромный пожар. Полыхали склады порта, институт инженеров водного транспорта…
Возвращаясь в госпиталь с нарядом на фанеру, зашел домой. На улице Союза печатников, где я жил до войны, — баррикады из железа, бетона и камня. В квартире, кроме пожилой соседки Веры Матвеевны Нипоркиной, никого нет.
— А вы почему не эвакуировались?
— Мне и здесь дел много. Была на оборонных работах. Дежурю на крыше… Помогаю строить пулеметное гнездо…
Хотелось скорее сообщить в госпиталь, что наряд на фанеру получен, пусть пришлют грузовик к моему дому, и я сразу поеду за фанерой. Но телефон оказался выключен.
— До конца войны, — сказала Вера Матвеевна.
Окна госпиталя залатаны фанерой. Осталось немного и про запас. Щедро дали фанеры в Лесном порту.
Вечером в этот день личный состав госпиталя был вызван в главную аудиторию, бывший лекторий для студентов, — самое большое помещение в центральной части здания.
На большой черной доске здесь еще сохранилась надпись: «Сбор всех добровольцев во дворе».
В этой аудитории, расположенной амфитеатром, собрались и опытные, квалифицированные хирурги, и врачи всех специальностей. Они мало что знали о специфике военно-медицинской службы, военно-полевой хирургии, о работе во фронтовом госпитале.
Собрание открыл Ягунов. Он сразу же напомнил основное положение Н. И. Пирогова: война — «травматическая эпидемия». Ни одна страна в мирное время не может иметь столько хирургов, сколько нужно для войны, тем более для такой чудовищной, какой является современная. Самой жестокой и тяжелой. Значит, мы должны учиться, и быстро учиться в процессе работы.
Ягунов подчеркнул, что все мы пришли из разных больниц, клиник, институтов, сторонниками различных школ и направлений своих шефов, со своим опытом, установками и традициями. Но всех объединял один принцип: лечение больных на месте, от поступления и до выздоровления. Это отвечало потребностям мирного времени. Однако теперь от такой практики мы вынуждены отказаться.
— Я обращаю ваше внимание на мои слова — лечение на месте. Так было. А в чем заключается хирургия военного времени? В преемственной последовательности. От переднего края войск и до фронтового госпиталя раненые и больные проходят ряд медицинских учреждений. Каждое из них принимает раненых «на себя». Выясняет характер и тяжесть ранения и оказывает лишь ту помощь, которая необходима сейчас же, которая диктуется боевой обстановкой. А потом — направление «от себя», дальше, на следующий этап. Более точно: этапное лечение с эвакуацией по назначению.
Задача нашего фронтового госпиталя — лечить легкораненых до полного восстановления боеспособности, а тяжелораненых — до транспортабельности, с последующей эвакуацией для лечения в глубокий тыл. Такова схема, разумеется, в кратких чертах.
Потом Ягунов сообщил, что уже подготовлено десять медицинских отделений. Штат пока укомплектован для шести, и завтра мы должны начать работу.
— Слов нет, нам будет трудно! — громко сказал Ягунов. — Могут возникнуть много неожиданных трудностей. Ведь отсюда до врага — двенадцать километров… В этих условиях, как никогда, требуются дисциплина, самообладание!
Ягунов говорил повелительно, короткими фразами. Ходил перед столом то в одну, то в другую сторону, как вахтенный штурман на мостике. На поворотах останавливался, словно заканчивая свою мысль.
Это был разговор прямой, убедительный, правдивый. С каждым, как бы один на один, и со всеми вместе.
Он сразу подкупил аудиторию. Интонации Ягунова возникали мгновенно. Фразы, мимика, улыбка сопровождались выразительными жестами.
— Я был на фронте. В первую мировую войну. И был ранен. Знаю — тяжко солдату, когда у него разорвано тело.
Позади слышу тихие реплики:
— Кажется, нам повезло с начальником!
— Он знает, о чем говорит…
— И кому говорит…
После Ягунова выступил начальник медицинской части профессор Долин. Он не спеша поднялся на кафедру, скрипя коричневыми крагами. В очках, в сером спортивном костюме.
Привычным профессорским жестом обхватил края кафедры. Выдержав паузу, изложил ближайшие неотложные задачи и степень готовности нового госпиталя: на втором этаже оборудованы большая сортировочно-перевязочная на девять столов, рентгеновский кабинет, комната для проявления снимков.
Оперировать хирурги будут в двух операционных. Готова и гипсовальная. Здесь во время приема будет происходить внутригоспитальная сортировка раненых на медицинские отделения, в зависимости от характера ранения и уточнения диагноза.
Довольно скоро начмед отправился в «дальнее плавание». Последовательный ученик академика И. П. Павлова, он увлекся доказательством тезиса, что «физиология и медицина неотделимы» и что «физиология является законным советчиком во многих областях медицины».
— Опасаюсь, как бы наука не заслонила практики в работе госпиталя, — шепнул мой сосед, начальник девятого медицинского отделения хирург Коптев.
Я кивнул головой.
А Долин говорил и говорил. Ягунов постучал карандашом по графину с водой.
В ответ профессор показал два пальца — «две минуты». Жест ораторов, так хорошо знакомый и давно надоевший на совещаниях и конференциях, когда выступающие мучительно не могут «закруглиться».
Последним очень кратко выступил Луканин. Внимательно всматриваясь в аудиторию, комиссар сказал, что учеба — дело наживное. При желании можно много сделать. Надежный залог успеха в лечении будет зависеть от того, насколько каждый врач проникнется высокой мерой личной ответственности, своим гражданским долгом в стремлении помочь раненым.
Обращаясь к медицинским сестрам и санитаркам, Луканин сказал, что их отношение к раненым, уход за ними после операций имеют в некоторых случаях решающее значение.
— Плохой уход, товарищи, может загубить бойца, свести на нет всю огромную работу врачей. А теперь наберитесь сил, отдохните! — закончил комиссар. — Политрукам медицинских отделений явиться ко мне!
Итак, госпиталь создан. На день раньше положенного срока.
Комиссар был прав — опередили время.
— Кто бы мог подумать? Это просто чудо! — восхищались многие врачи.
Никакого чуда, конечно, не было. Народ пришел на помощь. Рабочие заводов, домохозяйки, учащиеся школ, студенты и преподаватели университета, депутаты районного исполкома, райком партии. Организовать госпиталь помогали свыше двухсот человек.