«Днем у нас шумно»

«Днем у нас шумно»

асад госпиталя по Менделеевской линии принял на себя всю силу удара взрывной волны полутонной бомбы.

Сорок два окна трех этажей были начисто выбиты. Мороз ворвался в палаты раненых.

На скорую руку бросились закрывать окна одеялами, досками из-под матрацев, шинелями и ватниками.

Через два дня экспертиза установила: фугасная бомба имела не один взрыватель, а два. Наши саперы впервые столкнулись с таким видом бомбы.

Но что делать с окнами: стекла выбиты, нужна опять фанера. И как можно скорее. В палатах холодно, очень холодно!

Опять в Лесной порт. Поехал на легковой машине. Это старенький «газик». Ему давно пора на свалку. Машина чихала, кашляла.

Даже опытные шоферы нашего госпиталя отказывались от такого драндулета. Одному лишь Николаю Кварацхелия удавалось «выжать» из этой «Антилопы-гну» все, что было возможно.

Наказ мне такой: если результат поездки будет положительный — сразу звонить из управления Балтийского пароходства. Там и ждать. Пришлют грузовую машину.

С Кварацхелия направляемся в пароходство. Поднимаюсь на третий этаж.

В кабинете Н. А. Хабалов и М. П. Панфилов. Первый — начальник пароходства, второй — его заместитель. У стены две койки.

Рассказываю о цели приезда. Прошу позвонить управляющему Лесным портом Черковскому.

— Телефонной связи сейчас с ним нет, — говорит Хабалов. — Сеть повреждена бомбежкой.

— Поеду к Черковскому…

Меня предупреждают: днем можно попасть под обстрел, порт работает только ночью.

— Здесь ведь передний край обороны, — уточняет Панфилов.

Спускаюсь к Кварацхелия. Он лежит под машиной. Что-то случилось с «Антилопой-гну».

— Скисла, стерва! Теперь и за час не управиться…

— Стой здесь до моего возвращения…

Главные ворота порта повреждены снарядами. На территории — дзоты и доты, траншеи, блиндажи. Зенитная артиллерия, пулеметы.

Группа людей разрывает лопатами снег.

— Что вы ищете? — спрашиваю снегокопателей.

— Все, что съедобно…

Вижу: кто-то стоит на коленях около дороги и шлюпочным топориком отрывает из снега какую-то железяку. Человек обернулся. Боже мой! Да ведь это Павел Пастерский, старший механик, с которым я плавал на теплоходе «Андрей Жданов».

Как он похудел и постарел! Пергаментно-бледное, осунувшееся лицо. С землистым, серым оттенком. Изборожденный морщинами лоб. Тусклые глаза, как будто обведенные тушью. «Остаточная трудоспособность», по выражению врачей.

— Паша? Ты ли это?

— Я, — глухо ответил Пастерский. — Как видишь… В натуральную величину. — И улыбнулся сухими, обескровленными губами.

— Что ты тут делаешь?

— «Андрей Жданов»… Нет его больше… — с горечью сказал Пастерский. — А я получил новое назначение — бригадир по монтажу блок-станции.

Моряки Балтийского пароходства решили собрать блок-станцию для снабжения электроэнергией Канонерского судоремонтного завода.

— Двигатель мы нашли. В отделе снабжения пароходства, — продолжал Пастерский.

— А при чем эта железяка, которую ты откапываешь?

— Не железяка, темнота! А кусок трубы, — недовольно отозвался Пастерский. — Для двигателя еще много надо… Вот и разыскиваем по всему порту. Подбираем, носим, переделываем… Есть только скелет, — объяснял Паша. — Надо в него вдохнуть жизнь. Понимаешь?..

Я понял только одно: в самого бригадира надо было «вдохнуть жизнь».

Иду дальше. Вот и Лесной порт, «лесное царство». До войны через него экспортировались лесоматериалы во многие страны мира. Сейчас здесь много снега. А там, где раньше у причалов стояли пароходы и шла напряженная погрузка, в небо подняты стволы зениток, дальнобойных орудий, прикрытых маскировочными сетями.

Разыскал управляющего Черковского. Марка Наумовича я хорошо знал. Ему за пятьдесят. В первую империалистическую войну служил в артиллерийском дивизионе, был награжден тремя Георгиевскими крестами.

— Как вы тут живете? — спрашиваю Черковского.

— Работаем и воюем. Как и все.

— Где семья?

— Жена в Куйбышеве. Борис на фронте — командир зенитного орудия…

В комнату вошел мужчина лет тридцати. В ушанке, полушубке, подпоясанном солдатским ремнем. Широкоплечий, плотно сбитый крепыш. От всей фигуры веяло физической силой, большим запасом прочности. Мужественное, покрасневшее от мороза лицо излучало добродушную улыбку. Чуть припухлые губы, крылатый разлет бровей. Внешность, которая привлекает с первого взгляда и надолго запоминается.

— Уф! — тяжело вздохнул он, снимая рукавицы. — Лопат мало, Марк Наумович. А снега много…

— Наш защитник, Корзун Андрей Григорьевич, — говорит Черковский. — Обожди, Андрей, я быстро вернусь.

Черковский куда-то уходит.

— Товарищ военврач, курево найдется? — застенчиво спрашивает Корзун.

Вынимаю кисет с махоркой. За самокрутными цигарками узнаю, что Корзун служит в батарее артиллерийской бригады, которая вместе с моряками из прославленного отряда острова Ханко держала оборону Лесного порта.

— Днем у нас здесь шумно, — говорит Корзун.

Слово-то какое простое — «шумно». Здесь не «шумно», а смерть витает на каждом шагу! Враг совсем рядом. По прямой всего четыре километра. И куда ни глянь — следы от осколков бомб и снарядов.

Вернулся Черковский.

— Вот и накладная готова. Только лучше приезжайте за фанерой ночью, — советует он. — Днем могут накрыть.

Темнеет. Обратно удачно «голосую» попутной грузовой машине, покрытой брезентом.

На снежных ухабах машину трясло и подбрасывало, будто корабль на штормовой волне.

— Как жизнь? — спрашиваю водителя.

— Вот как эта дорога! Неровная. Сегодня жив, а завтра нет…

Кабина пропитана кисловатым, терпким запахом.

— Что везете?

— Бараньи кишки. На обработку. Говорят, их можно есть…

Кварацхелия ждет меня. Ему удалось исправить «Антилопу-гну». Звоню Ягунову — наряд на фанеру получен. Ответ: сейчас пришлют грузовую машину. Быть у телефона. А Кварацхелия — в госпиталь.

Теперь есть возможность поговорить с друзьями. Спрашиваю Панфилова о судьбе теплохода «Андрей Жданов».

— Он хорошо послужил, — отвечает Михаил Петрович. — Сделал восемь рейсов и доставил из Кронштадта более пяти тысяч раненых.

— А когда он погиб?

— Одиннадцатого ноября. Подорвался на двух минах. На траверзе Таллина, когда шел на Ханко.

— А экипаж теплохода?

Погибли двое. Остальные обязаны жизнью отваге старшего механика Пастерского.

— Где сейчас балтийцы?

— Разбрелись кто куда. В народном ополчении. Партизанят в тылу врага. В навигацию были на Ладоге… В Борисовой Гриве. Много на Севере, на Каспии, Дальнем Востоке. Обеспечивают работу пароходов по перевозке стратегических грузов из Америки…

— «Луга» наша тоже погибла, — сокрушается Хабалов.

«Наша» потому, что я с Николаем Алексеевичем плавал на этом пароходе.

— При каких обстоятельствах?

Хабалов рассказывает. 28 августа «Луга» вместе с другими судами пароходства вышла из Таллина. Около полуночи наскочила на плавучую мину. Через пробоину хлынула вода. Судно начало быстро погружаться в воду. Триста раненых в трюме и медицинский персонал — все погибли…

На заделку фанерой каждого окна госпиталя выделено по два человека. Им охотно помогали легкораненые.

Толстая фанера плотно закрыла окна. Надолго ли?

Окончание этой работы совпало с радостным известием: удар наших войск в снегах Подмосковья развивается успешно.

Политруки проводят подробную информацию среди раненых.

В приемной начальника госпиталя при свете «летучей мыши» внимательно слушаем доклад доцента Геронтия Валентиновича Ефимова — «Положение на фронтах». Еще бы! Такое волнующее сообщение Совинформбюро:

«После перехода в наступление с 6 по 10 декабря частями наших войск занято и освобождено от немцев более четырехсот населенных пунктов».

Началось! Враг откатывается от столицы! Это поможет и Ленинградскому фронту. А пока — «наступление на берегу Невы успеха не имело». Трудно было нашим воинам в то время: силы для прорыва не хватало.

На стене приемной висит карта Советского Союза, на которой красной чертой обозначено расположение наших войск. Около карты стоит Г. В. Ефимов, опираясь на толстую указку, как на посох, — слаб от истощения.

Ему задают вопросы. Он отвечает. Тихо, но внятно.

Прежде чем продолжить дальше рассказ о тех днях, хочется поведать о судьбе артиллериста Андрея Григорьевича Корзуна, с которым я встретился у Черковского в Лесном порту.

Уже после войны, будучи главным врачом поликлиники Ленинградского морского торгового порта, я присутствовал на митинге у здания управления Лесного порта, посвященном открытию мемориальной доски в честь отважного защитника Ленинграда А. Г. Корзуна.

О его подвиге рассказал собравшимся секретарь парткома Лесного порта Арнольд Иванович Савин.

Вот как это было. 6 ноября сорок третьего года немцы ожесточенно обстреливали территорию Лесного порта. Дальнобойное орудие 6-й батареи, где служил Корзун, немедленно открыло ответный огонь. Началась артиллерийская дуэль. Гитлеровцы обрушили на батарею шквал огня. Один за другим падали у лафета артиллеристы орудия. И наконец остался только Корзун.

Но и один в поле воин. Гвардеец сам подносил снаряды, заряжал и стрелял. Осколком он был тяжело ранен и потерял сознание. Очнувшись, он увидел горящий ящик с боеприпасами. Сейчас возникнет взрыв. Собрав последние силы, Корзун пополз и успел полушубком накрыть огонь. В это время новый осколок снаряда смертельно ранил бесстрашного бойца.

Андрей Григорьевич Корзун был похоронен на территории Лесного порта, рядом с павшими от артобстрелов, бомбежек и голода. Потом его прах захоронили в Дачном.

Мужественному воину Корзуну посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. А одна из улиц Кировского района Ленинграда названа его именем.