Будни госпиталя
Будни госпиталя
то второй день войны, двадцать шестой — блокады.
Госпиталь в осажденном городе.
Многие раненые по состоянию своего здоровья больше не нуждались в специальном уходе, были транспортабельны. Их надо эвакуировать за пределы фронта, в глубокий тыл, для дальнейшего длительного лечения.
Но такая возможность исключалась. В конце августа из Ленинграда ушел последний санитарный поезд, после чего никакой эвакуации не было.
В этой очень сложной обстановке Военно-санитарное управление фронта изыскивало пути эвакуации раненых в тыл страны хотя бы в самых небольших размерах.
Вывоз раненых начался только с 19 сентября при обратных рейсах самолетов, доставлявших в блокированный город продовольствие. С первых дней октября прибавилась эвакуация на пароходах через Ладожское озеро. И пока что каждый госпиталь ждал своей очереди, до нас она еще не дошла. Наши раненые залеживались. Госпиталь «отяжелел», а койки очень нужны.
Кроме лечения работы было много. Запаслись углем, теперь стали возить дрова — ломали в Новой Деревне опустевшие дома. Конечно, когда разрушали их, щемило сердце. Ведь для кого-то это был родной очаг.
В середине октября госпиталь был укомплектован медицинским и обслуживающим персоналом. Работали полностью все десять медицинских отделений, физиотерапия, рентген, клиническая лаборатория, аптека, зубоврачебный кабинет. И все подсобные службы.
Начальники медицинских отделений — опытные хирурги: Шафер, Коптев, Муратов, Горохова, Чинчарадзе, Ровинская.
Госпиталь обеспечен квалифицированной консультативной помощью. Кафедра факультетской хирургии Военно-морской медицинской академии почти в полном составе, во главе с профессором Э. В. Бушем, работает в операционных и перевязочных, участвует в научно-практических конференциях госпиталя, в руководстве курсами переквалификации врачей других специальностей в хирургов.
В третьей палате, ординатором которой был я, находились и моряки. Радист 1-й морской бригады Егор Ильич Пелюбин, командир отделения 2-го особого батальона 5-й морской бригады Михаил Матвеевич Сигаев. Краснофлотец с госпитального судна «Андрей Жданов» Иван Тимофеевич Щербаков и мой старый знакомец, с которым плавал на пароходе «Луга», кочегар Борис Иванович Киселев.
После избрания старостой палаты Вернигора — сын портового рабочего — стал именовать ее «морской» и сухопутные термины не употреблял. Лестницу называл трапом, пол — палубой, окно — иллюминатором, табуретку — банкой, палату — кубриком. В этом сказывался Вернигора, считавший службу на флоте превыше всего.
Однажды, когда я намеревался начать обход раненых, меня в коридоре остановила санитарка Петрова.
— Доктор, в третьей палате несчастье!
— Что случилось?
— Вот как перед богом! Не скажу! Ни-ни!..
После нагоняя от Муратова за свой прогноз состояния здоровья Павлова — «такие завсегда умирают» — Дарья Васильевна стала менее словоохотливой.
Вместе со мной в палату вошла медицинская сестра Клавдия Лобанова. На этот раз Вернигора не доложил, что «в нашем кубрике полный порядок». Староста молча и угрюмо лежал на койке.
— Доброе утро, товарищи!
— Здравствуйте, доктор!..
И больше ни слова. Ни обычных реплик, ни вопросов. В палате царила настороженная тишина.
Что бы это значило? Тем более что только вчера здесь царило оживление. За мужество и отвагу в боях были награждены орденами и медалями несколько раненых.
Вернигора украдкой показал мне на раненого красноармейца Пряхина.
Я подошел к Пряхину:
— Как ваше самочувствие?
Пряхин медлил с ответом. Что здесь произошло? Я видел, что Пряхину не по себе. Склоненная голова и скорбный, как бы ушедший в себя взгляд, отрешенный от всего окружающего. В палате знали, что семья Пряхина находится на оккупированной территории в Волосовском районе, что о судьбе жены и сына солдат ничего не знает. Каждый день он встречал надеждой — придет весточка.
— Поправляюсь, — глухо отозвался наконец Пряхин.
— Поправляешься, а настроение плохое? Почему?
Раненый покусывал губы. Глаза потускнели, будто выцвели. Он опять замолчал. Пальцы теребили края одеяла.
— Письмо получил, — тихо сказал он. — Из батальона. Учительница нашего колхоза туда написала. Немцы расстреляли жену и сына. Вы это понимаете? — задохнулся криком раненый.
— Понимаю, — растерянно сказал я, не находя слов для утешения.
— Ничего вы не понимаете!
— Клавдия Ивановна, принесите бром, — попросил я Лобанову.
— Да будьте вы человеком! — вскочил с койки Пряхин. — Не надо мне вашего брома… Пейте сами! А меня выпишите в батальон. Немедленно! Я здоров… Что вы меня здесь держите? Хотите, я левой рукой переверну койку? Хотите?
— Состояние вашего здоровья требует…
— Невмочь ему, товарищ военврач! — сказал молчавший до сих пор Вернигора.
— Сердце зашлось! Выпишите меня! — кричал Пряхин.
— Не волнуйтесь, доложу начальнику отделения, — согласился я, чтобы успокоить раненого…
К концу обхода отворилась дверь. На пороге женщина в белом халате.
— Рады вашему приходу, Ольга Николаевна! — встрепенулся Вернигора.
— Ваш заказ я выполнила. — Женщина положила на стол книги.
— Спасибо, Ольга Николаевна! Почитайте нам что-нибудь, — просит Вернигора.
— Почитайте, почитайте! — поддержали разом несколько человек.
Мне понятен замысел палаты: отвести Пряхина от тяжких дум.
— Хорошо, — согласилась Ольга Николаевна. — После обхода почитаю.
Ольга Николаевна Радкевич — профессор-биолог. По инициативе библиотеки университета в госпитале организован передвижной книжный фонд. В те дни палаты нашего госпиталя навещало сорок чтецов художественной литературы: студенты, преподаватели университета, работники библиотеки.
Однако вернемся к расскажу о Константине Пряхине.
Закончив обход, я доложил Муратову о просьбе раненого.
— Мне понятно состояние Пряхина, но вы не сумели убедить его, что этого делать нельзя, — сказал ровным глухим голосом Петр Матвеевич. — И неправильно поступили, обещав мне доложить. Напрасно обнадежили человека. А что касается чуткости, то, подлинная, она диктуется только заботой о здоровье раненого. Придется исправить вашу ошибку. Поговорю с Пряхиным…
Муратов в преждевременной выписке из госпиталя Пряхину отказал в моем присутствии.
А поздно вечером после отбоя воздушной тревоги Пряхин исчез. Поднялся переполох. Такое чрезвычайное происшествие грозило большой неприятностью не только нашему отделению, но и всему госпиталю. Муратов и я немедленно доложили о «чепе» Ягунову и Луканину.
— Как это могло случиться? — схватился за голову Ягунов. — Позор! Да еще у вас, товарищ Муратов, лучшего начальника отделения!
— Ума не приложу! — развел руками Петр Матвеевич.
Ягунов нажал кнопку звонка.
Появился дежурный по госпиталю.
— Чернышева ко мне!
— Он в приемной.
— Позвать!
— Слушаюсь!
В кабинет вошел комендант госпиталя Чернышев.
— По вашему приказанию явился! — отрапортовал он. — Разрешите доложить, что…
— Не разрешаю! — побагровел Ягунов. — Исчез раненый! Вы кого охраняете? Военный госпиталь или дом отдыха?
— Раненый не исчез, — спокойно возразил Чернышев. — Об этом я и хотел доложить. Он задержан в бомбоубежище, когда одевался.
— Где он?
— В приемной.
— Доставить сюда!
Вошел Пряхин. Не в госпитальном халате, а в обмундировании.
Ягунов встал.
— Садитесь! — предложил он Пряхину.
— Я не могу сидеть, когда стоит старший по званию, — ответил Пряхин.
— Садитесь! Вы раненый! — настаивал Ягунов.
— Был ранен. А теперь здоров!
— Объясните нам, чем вызван ваш поступок?
— Я об этом уже говорил начальнику отделения товарищу Муратову и ординатору Грачеву. Не могу я больше валяться в госпитале…
— Прошу сказать, где вы достали обмундирование?
— Об этом знаю только я!
— То есть как это — только я? — осторожно и мягко спросил Ягунов.
— Людей, меня понявших, я подводить не должен…
— Вы что же, хотите, чтобы ваше дело приняло более неприятный оборот?
— Нет, товарищ начальник госпиталя. Я хочу одного — на фронт. И больше ничего добавить не могу. Разрешите идти?
— Пожалуйста.
— Вот это разговор! — сказал Ягунов, когда Пряхин покинул кабинет. — Человек с большой буквы! Что предпримем, Федор Георгиевич?
— А ничего! — ответил комиссар. — В его поступке нет тени. Один свет!
— Каков боец! Орел! — воскликнул Ягунов. — Товарищ Муратов, приложите все усилия для скорейшего выздоровления раненого.
Поднимаясь по лестнице в ординаторскую, я сказал Муратову:
— Пронесло, Петр Матвеевич. Думал, что нам здорово влетит!
— Я был далек от такой мысли.
— Почему?
— Они отлично поняли Пряхина.
В ординаторской на столе нас ждала записка Константина Пряхина. Он просил прощения за то, что своим поступком причинил Муратову столько неприятностей.
«За себя я не боюсь, — писал красноармеец. — И сдается мне, вам не будет взыскания, потому что начальник нашего госпиталя толковый…»
Я зашел в палату. Пряхин спал.
Возвращаясь в ординаторскую, я встретил в коридоре Ирину Митрофановну Покровскую — научного сотрудника географического факультета, одну из наших «родственниц». Студенты и преподаватели университета приходили навещать раненых, у которых не было в городе ни родных, ни знакомых. С легкой руки секретаря комсомольской организации госпиталя Харитонова наших шефов стали называть «родственниками».
— Так поздно, а вы еще в госпитале? — спрашиваю Покровскую.
— Что поделаешь, раньше не могла выбраться, — ответила она. — Панкратова навестила. Каков прогноз врачей относительно его руки? Ведь он скрипач.
— Знаем. Муратов уверяет — самое опасное уже позади. У нас с Панкратовым взаимная договоренность: вылечим ему руку, и он перед выпиской из госпиталя даст концерт в нашем клубе.
В палатах мы часто видели и декана исторического факультета Владимира Васильевича Мавродина, читавшего лекции раненым, студентку комсомолку Лиду Володину, ассистента Григория Лептова, молодого геолога Тину Балашову, члена шефской комиссии Евдокию Марковну Косачевскую. Евдокия Марковна к тому же была донором. Ее иногда вызывали в госпиталь и ночью, когда это требовалось.
Восемь человек из университета успешно руководили лечебной физкультурой. Кто-то из них проявил очень хорошую инициативу, решив использовать для лечебной физкультуры лестницы госпиталя. По ступенькам вниз и вверх медленно брели раненые — они учились ходить после снятия гипса.
Вот по лестнице, придерживаясь за перила, медленно спускается высокий и широкоплечий раненый в коротком, до колен, халате. Он очень осторожно ступает по лестнице.
— А вы смелее, Олег Николаевич! Не волнуйтесь! — подбадривает его геолог Мария Хошева. — Не сгибайте спину! Выше голову! Надо идти вот так… — И сама показывает. — Дальше, дальше! Превосходно!
Хошева говорит это с таким оттенком радостного удовлетворения, с каким мать учит свое дитя ступать по полу ножками.
— Мария Федоровна, мне это очень трудно! — с боязливым беспокойством отвечает раненый. — Ей-богу! Ноги трясутся, коленки подгибаются…
— Уверяю вас, одолеете! А теперь обратно поднимайтесь!
Лечебная физкультура сочеталась с различными формами массажа. Он занимал достойное место в комплексе лечения раненых, ускоряя восстановление подвижности мышц и суставов.
Бывает в жизни, незнакомый человек в трудную для вас минуту проявит к вам такое отношение, что еще раз вспомнишь славную русскую пословицу: «Мир не без добрых людей».
Аспирант географического факультета Розалия Львовна Золотницкая, как никто, умела находить необходимые задушевные слова в беседах с ранеными. Помню случай с лейтенантом Николаем Беловым. В госпитале ему ампутировали голени. Лейтенанту двадцать два года. Возраст кипучей молодости, неиссякаемой энергии. Еще полгода назад он был веселым, беззаботным студентом. Сегодня Белова захлестывает крайняя степень отчаяния. Кто решится заговорить с ним о будущем, зажечь в нем хоть искорку надежды? С юношей, который готов в любой момент покончить с собой?
Но Золотницкая решилась.
— Что я буду делать, Розалия Львовна?! — с горечью восклицает офицер. — Без ног! На роликовой тележке? Вот так… Руками, что ли, отталкиваться? Нет! Лучше петля.
— Это малодушие! Не уступайте ему! Не уступайте! — взволнованно убеждает раненого Золотницкая. — Ни на йоту! Вы слышите? Ни на йоту! Я слепая! Это очень страшно! Не видеть красоты на земле! Но я живу и работаю, Николай Васильевич!
Разговор трудный. Лейтенант подтянул одеяло к подбородку. Шапка взъерошенных, спутанных волос. Бледное лицо исстрадавшегося человека. Глаза ввалились от бессонных ночей. Золотницкая не может прочесть в этом взгляде безысходное горе, но она слышит его в голосе юноши:
— Ну как мне без ног? Кому я нужен? Кто мне поможет?
— Люди вам помогут! — не отступает женщина. — Так же, как помогли мне. Люди!
В голосе Золотницкой непреклонные интонации. Офицер молчит. В раздумье всматривается в лицо Розалии Львовны. А она задушевно и мягко рассказывает ему про свою жизнь, про выпавшее на ее долю страшное испытание. И постепенно разглаживаются мучительные морщины на лбу лейтенанта.
День за днем приходит к нему Розалия Львовна. И при каждом ее появлении Белов, словно ребенок, сам того не замечая, протягивает к ней руки. Розалия Львовна помогла ему победить не только свое увечье, но и самого себя. Поверить в свои силы. А это тоже подвиг. И не менее трудный, чем тот, когда лейтенант поднял людей в атаку под ураганным огнем врага.
В начале октября в госпиталь пришли студенты, преподаватели, научные сотрудники университета. Они принесли несколько вечнозеленых растений: пальмы, кактусы, папоротники из оранжереи ботанического сада университета.
Наши шефы хотели украсить госпиталь этими растениями и в то же время спасти их от морозов. Взрывом бомбы в оранжерее выбило все стекла.
— Присматривайте за пальмами! — просил директор ботанического сада университета Григорий Григорьевич Коломыцев. — Мы в них вложили немало труда. Жалко! Как детей…
— А это подарок для раненых! — Софья Александровна Гуцевич подала Ягунову корзиночку.
Там были шампиньоны. Софья Александровна успешно занималась их разведением в лаборатории кафедры морфологии и систематики растений.
Пальмы и кактусы поместили в шестое медицинское отделение.
Кроме растений шефы принесли шесть патефонов, узкопленочный киноаппарат и несколько фильмов.
Шло время. В госпитале блокированного города стал ощущаться недостаток медикаментов.
На врачебной конференции вспомнили о целебных средствах народной медицины, известных еще в древности. Достали литературу, где говорится, что применение сока дикорастущего растения алоэ благоприятно действует на процесс заживления, например, язв туберкулезного характера.
В ботаническом саду университета удалось раздобыть зеленые мясистые листья алоэ. После промывания их водой, высушивания стерильными салфетками и протирания спиртом снималась кожица листьев. Студенистая мякоть разрезалась на мелкие кусочки, и отжимался густой сок растения.
Двукратное наложение повязки, смоченной соком алоэ, уже давало хороший результат: рана почти очищалась. При следующих перевязках поверхность раны становилась меньше. Но запасы алоэ быстро исчезли. Тогда выручила хвоя. Свежие иглы после предварительной обработки растирались в стерильных ступках. Кашицеобразная масса накладывалась непосредственно на рану с марлевой прокладкой. Раны хорошо заживали.
Каждый новый день блокады таил в себе новые трудности. В один из таких дней мы поняли, что к нам подкралась новая беда: иссякает запас перевязочного материала, которого много расходовалось на гипсовые повязки. Тысячи метров бинтов и марли, пропитанных гипсом, выбрасывались на свалку. Кто-то предложил восстанавливать эти бинты и марлю. Но как? Стали советоваться с химиками университета. Они обещали подумать. Подумать, когда время не терпит! И, как это часто бывает, решение пришло оттуда, откуда его не ожидали.
На врачебной научно-практической конференции госпиталя с ошеломляющим предложением выступили начальник второго отделения Маргарита Захаровна Чинчарадзе и начальник седьмого отделения Валентина Николаевна Горохова. Они, кажется, нашли способ восстановления бинтов и марли после гипсования. Надо только еще раз все тщательно проверить.
Их предложение нашло сторонников, но еще больше скептиков: бинты после гипса? Где это видано? Ни в учебнике, ни в практическом руководстве этого не найдешь! Просто курам на смех!
Но Чинчарадзе и Горохову решительно поддержал Ягунов:
— Такая инициатива заслуживает одобрения. Мы должны повседневно решать вопросы не только лечебного, но и организационного характера. Что это означает? Активно докапываться, изыскивать наиболее доступные методы и способы для скорейшего восстановления здоровья раненых. Это сегодня — главное!
Чинчарадзе и Горохова настойчиво бились над своей идеей и вскоре на очередной врачебной конференции доложили об успехе своих поисков.
Предложенный ими способ заключался в следующем. Прогипсованный перевязочный материал на сутки замачивался в пятипроцентном солевом растворе. Подвергнутый такой обработке размоченный гипс отделялся. Освобожденные от гипса бинты и марля очень легко расслаивались. Их стирали, а потом стерилизовали.
Бросовые, казалось никуда не годные, бинты и марля вновь пошли в дело. Они мало чем отличались от новых.
Такой способ, простой, быстрый и дешевый, дал возможность экономить перевязочный материал не только нашему госпиталю. Фронтовой эвакопункт издал специальную инструкцию, обязывающую все госпитали использовать по нашему способу перевязочный материал из-под гипса.
Вследствие продолжительных воздушных тревог жизнь госпиталя все чаще перемещалась в бомбоубежище. Раненые подолгу оставались здесь на нарах, спали. Здесь, в подвале, делались врачебные обходы. Сюда же приносили пищу. В бомбоубежище наши шефы читали лекции, выступали с докладами. Надо сказать, что каждое из десяти медицинских отделений имело своего шефа в университете. Шефом восьмого отделения был физико-математический факультет университета.
Вспоминается такой эпизод.
В один из дней октября город бомбили. Гул самолетов. Залпы зениток. Слышим глухие удары, от которых содрогается здание.
А в бомбоубежище своеобразная перекличка. Ее проводит Скридулий, назначенный недавно начальником клуба.
— «Народ, разгромивший Наполеона, разгромит и Гитлера»?
— Я, — отзывается профессор Молок.
— В пятый отсек. «Партизанская война в тылу врага»?
— Есть! — отзывается профессор Корнатовский.
— В седьмой отсек. «Судьба гитлеровской империи в зеркале истории»?
— Я здесь, товарищ Скридулий, — слышен голос профессора Гуковского.
— Вам в четвертый отсек. «Фашизм — лютый враг человечества»?
— Есть! — отвечает очередной докладчик.
— Вам в третий отсек. «Когда и как мы били немцев»?
— И ныне, и присно, и во веки веков! — отозвался профессор Мавродин.
— Вам, Владимир Васильевич, во второй отсек…
Напоминаю, пишется это не только по записям, но и по памяти. Может быть, некоторые темы или фамилия докладчика не совсем точны.
Профессор Мавродин и доцент Геронтий Валентинович Ефимов, заведующий кафедрой истории Востока, жили в первом этаже нашего госпиталя, в библиотеке исторического факультета. Профессор Мавродин писал статьи о героическом прошлом русского народа, говоря о неизбежности разгрома фашистов. Владимир Васильевич часто читал лекции в воинских частях и госпиталях. Геронтий Валентинович выступал главным образом по вопросам текущей политики и международного положения.