Глава XI Подпольное государство (1)

Глава XI

Подпольное государство (1)

В конце апреля 1940 года я привез в Польшу важные распоряжения от правительства в изгнании: всем подпольным организациям предписывалось объединиться под эгидой подпольного государства. Перейдя границу, я на несколько дней остановился в одном из тайных убежищ, а потом добрался до Кракова, где связался с представителем Сопротивления. Уже тогда он рассказал мне, что основы для предстоящего объединения заложены, но понадобилось еще много времени, чтобы оно состоялось.

В Кракове меня посвятили в дела местного Сопротивления, и я впервые понял, какая слаженная организация и какая хитроумная тактика требовались для того, чтобы избежать провала. Меня ни на минуту не выпускали из виду. Как я вскоре убедился, обо мне знали всё: что я делал, что говорил и даже что ел на обед. Подходя к дому, я каждый раз заставал у ворот человека, с которым обменивался паролем. Если же никого не было, следовало немедленно повернуться и уйти.

Однажды мне было сказано, что в 9.45 меня будет ждать у ворот пожилая седовласая женщина с синим зонтиком и корзиной картошки в руках. А я как раз в то утро решил сходить в костел. Служба кончилась в половине десятого, к дому я подошел как раз в условленное время, увидел ту самую женщину, и она отвела меня на заранее назначенную встречу. На другой вечер ко мне пришел связной и передал, что руководство недовольно тем, что я не ночую дома и общаюсь с посторонними людьми. Выходит, та тихая седенькая старушка донесла, что я не вышел из дома, а, наоборот, подошел к нему, то есть ходил неизвестно куда.

Постоянная слежка действовала мне на нервы. Я поинтересовался, зачем она нужна. Во-первых, ответили мне, из опасения, как бы я по неосторожности не совершил какой-нибудь ошибки, а во-вторых, если вдруг меня схватит гестапо, надо, чтобы об этом тут же стало известно, иначе можно не успеть принять необходимые меры безопасности. Вот так обходились с курьером от правительства, который привез важные указания и который в то время был о себе весьма высокого мнения.

За четыре с половиной месяца, пока меня не было в Кракове, жизнь там очень сильно изменилась. После первых же встреч я убедился, что объединение всех подпольных групп практически уже произошло. В движении Сопротивления выделялись две основные ветви: коалиция четырех основных партий — Национальной, Крестьянской, Польской социалистической и Партии труда — и военная подпольная организация.

В этой структуре не хватало еще одной, третьей, части — представительства (Делегатуры) правительства на территории оккупированной Польши, которое регулировало бы деятельность гражданских систем: административного управления, юстиции, экономики, социальной защиты и т. д. Конечно, сразу же встал вопрос о кадрах, и прежде всего — о кандидатуре на пост главного представителя правительства внутри страны.

В бумагах, которые я привез, были вполне ясные указания на этот счет: правительство в Анже примет любого кандидата, которого поддержат все партии. Сикорскому и его кабинету было не важно, кто это будет и к какой партии будет принадлежать. Главное, чтобы поляки ему доверяли и он пользовался всенародным доверием.

Первое, о чем я узнал по возвращении в Польшу, — это арест Борецкого. Он и многие другие заплатили жизнью за успехи, достигнутые в формировании подпольного польского государства.

Был расстрелян и один из лидеров Партии труда Тека[71]. Он тоже очень много сделал для сближения партий и диалога между ними.

В Кракове с большим энтузиазмом встретили известие о начале войны между Францией и Германией, в которой Гитлеру предрекали скорое поражение. И никто не хотел слушать мои невеселые соображения, основанные на том, что я слышал от Сикорского, Кота и Соснковского.

Жил я в Кракове у своего довоенного знакомого Юзефа Цины[72], известного социалистического деятеля и талантливого журналиста. Уже в двадцать пять лет он отличался удивительной властностью, красноречием и зрелостью суждений. Кроме того, он был человеком умеренным и трезвомыслящим. И обладал редким и ценнейшим для подпольщика качеством: никогда не привлекал внимания ни к себе, ни к тому, что он делает. Все его разъезды и встречи сходили за обычные развлечения или выглядели связанными с какими-то бытовыми общественными заботами. И это был единственный из всех знакомых мне лидеров Сопротивления, отчетливо понимавший, какой роковой ошибкой была бездумная вера в несокрушимость Франции[73].

— Немцы, — говорил он мне, — быстро продвигаются по территории Франции. Все могло бы обернуться не так ужасно, если бы союзники упредили их собственным наступлением. Раз наступать первыми стали немцы, значит, у них есть для этого силы и средства. А раз союзники не выступили против них на суше, на море и в воздухе, значит, они не в состоянии это сделать. В войне преимущество, стратегическое и тактическое, имеет тот, кто атакует первым.

Я провел у него три дня. Он жил на окраине Кракова и работал в одном из немногих уцелевших при немцах кооперативов. Официально был зарегистрирован в квартире на третьем этаже, но на самом деле жил на первом, у своей связной.

— Если немцы захотят меня арестовать, они пойдут на третий этаж и, естественно, не найдут меня там. Зато я услышу их и скроюсь через эту «дверь», — с веселой усмешкой объяснил он мне, показывая на две половицы на кухне, под которыми была лесенка в подвал. — Там есть подземный коридор, он проходит под тремя домами и выводит на угол соседней улицы. Так что можно прекрасно смыться.

Перед самым моим уходом он словно бы невзначай сказал:

— Кстати, ты мог бы прихватить вот это и распространить в поезде или в Варшаве. Но прежде прочти. Это первомайский манифест социалистов.

— И что я должен с ним сделать? — спросил я, беря протянутый мне сверток.

— Распространи эти листовки. Одних разговоров мало, надо доносить наши идеи до людей.

Текст назывался «1 мая 1940 г. Манифест свободы». Это было краткое и красноречивое изложение позиции подпольной Польской социалистической партии и анализ ситуации в оккупированной Польше:

Польский рабочий, крестьянин, интеллигент — мы обращаемся к тебе в тяжкую годину. Мы поднимаем голос в дни, когда наше отечество порабощено. Но мы знаем, что вы его услышите и поймете. Это голос польского социализма. Вы уже слышали его из уст Варынского, Монтвила, Окжеи[74]. Этот голос много раз поднимался и в годы независимости Польши — поднимался против деспотической политики правящих кругов. Это голос варшавских и гдыньских рабочих, звавших на борьбу с захватчиками.

Мы призываем вас вспомнить о дне, неразрывно связанном с борьбой за независимость и дело социализма. Приближается 1 мая. Это официальный праздник по обе стороны Буга. Мы же должны в этот день не Гитлера и Сталина чествовать, а собраться с силами для непреклонной борьбы. Польша потерпела поражение. Смертоносная атака немецкой армии, на помощь которой пришла советская армия, не встретила достойного сопротивления. <…>

История преподает польскому народу жестокий урок. Сегодня дорога к свободе пролегает через пыточные камеры гестапо и ГПУ, тюрьмы и концлагеря, через депортации и массовые казни.

Гонимые, угнетенные, обездоленные, мы наконец уяснили горькую истину. Судьбу страны больше нельзя доверять представителям классов, показавших свою неспособность сделать Польшу великой, могучей, справедливой. Польша помещиков, капиталистов и банкиров не имеет права на существование. Только польский народ, польский рабочий, крестьянин, интеллигент имеет право строить свое отечество.

На западе Англия и Франция воюют с Германией. Новая польская армия сражается бок о бок с союзниками. Но мы должны понять, что судьба Польши решается не только на линии Мажино и линии Зигфрида. Решительный час пробьет тогда, когда польский народ сам поднимется на борьбу с захватчиками. И мы должны терпеливо и упорно ждать этого часа, не только собирая оружие, но и оттачивая в преддверии его всю свою политическую мудрость. Власть в новой Польше должна принадлежать народу. Новая Польша должна стать родиной свободы, справедливости и демократии. Суверенный народ создаст законы, на которых утвердится новый общественный строй — социализм.

Лжи гитлеровского национал-«социализма», сталинской диктатуре, превращающей человека в раба, мы противопоставим социализм, позволяющий удовлетворить все материальные и духовные потребности, важнейшая из которых — свобода. Новая Польша исправит ошибки прошлого. Землю нужно безвозмездно раздать крестьянам, шахты, банки, заводы поставить под общественный контроль. Должна быть вновь провозглашена свобода вероисповедания и свобода совести[75]. Школы и университеты должны стать доступными для всех детей, без различия сословий. Чудовищные преследования, которым на наших глазах подвергается еврейский народ[76], должны научить нас жить в согласии с теми, кого притесняет наш общий враг. Мы, лишенные сегодня своего государства, должны научиться уважать свободолюбивые стремления украинского и белорусского народов.

После победы, когда к власти на развалинах, оставленных санационным правительством и захватчиками, придет народное правительство освобожденной Польши, нашим долгом будет построить страну, где царят свобода, справедливость и благосостояние.

В этот страшный час польской, а может быть, и мировой истории мы взываем к вашей стойкости и духу сопротивления. Пусть 1 мая на всех польских землях вновь прозвучат старые революционные лозунги. <…>

Я распространил около сотни таких листовок, а одну оставил себе.

Из четырех принявших участие в Сопротивлении политических сил самое большое влияние на польское общественное мнение оказывало социалистическое движение, представленное Польской социалистической партией, ППС. Эта партия обладала богатейшим опытом борьбы за независимость и потому стала такой популярной среди польских рабочих, которые составляли костяк боевых отрядов.

Из рядов социалистов выходили самые отважные и бескорыстные бойцы. Еще в 1905 году ППС устраивала покушения на царских вельмож, за что ее активисты поплатились жизнью. Подпольная пресса Сопротивления продолжала традиции газеты ППС Robotnik («Рабочий»), которая накануне Первой мировой войны бросала вызов царской полиции и призывала поляков восстать против угнетателей. Рабочие сыграли главную роль в обороне Варшавы под руководством Мечислава Недзялковского[77]. Когда Варшава пала, Недзялковский отказался не только подписать капитуляцию, но и признать сам ее факт. Когда немцы вошли в город, он продолжал жить в своем доме, под своим именем и даже не пытался бежать или прятаться. В гестапо его допрашивал сам Гиммлер.

— Чего вы от нас хотите? Чего ждете? — спросил Гиммлер (если верить его собственному донесению).

Недзялковский поправил очки и презрительно посмотрел на него:

— От вас я ничего не хочу и ничего не жду. Я сражаюсь с вами.

Гиммлер приказал расстрелять этого неукротимого, гордого рабочего вождя.

Идеология ППС была основана на марксистском учении, каким оно было изначально, в XIX веке, и никогда не менялась. Социалисты считали, что средства производства должны находиться под контролем государства, стояли за национализацию промышленности, плановую управляемую экономику, раздел земли между крестьянами, а в политике — за парламентскую демократию.

Национальная партия тоже имела глубокие корни в польском общественном сознании. Ее лозунг «Всё для нации» сыграл неоценимую роль в борьбе Польши за то, чтобы сохраниться как нация и пережить бесчисленные трагедии. У национально-демократического движения, главной целью которого было создание католического государства польского народа, находились сторонники во всех сословиях. Признанным лидером этого движения был Роман Дмовский[78], подписавший в 1919 году от имени Польши Версальский договор, в соответствии с которым страна, сто двадцать три года отсутствовавшая на карте Европы, вновь на ней появилась.

Национальная партия, как и предшествовавшие ей партии национально-демократического лагеря, возникшего еще в период разделов Польши, открывала свои школы, основывала фонды для их содержания, пропагандировала идею польской национальной целостности — в социальном и политическом плане, — ратовала за право крестьян на земельную собственность и развитие экономики на базе национального капитала.

Крестьянская партия была сравнительно молодой. Ее главная заслуга заключалась в том, что она развивала политическое сознание крестьянства, составлявшего более 60 % населения страны. Польские крестьяне на протяжении многих веков оставались политически пассивными, невежественными, вели примитивный образ жизни и не принимали никакого участия в общенациональных делах. Крестьянская партия много сделала, чтобы они осознали свои права и свою историческую роль. Она открыла сотни сельских школ и кооперативов.

Так же как две предыдущие партии, она твердо привержена парламентской демократии. И внушает крестьянам, что только демократические и парламентские установления могут обеспечить им законное место в жизни нации. Отстаивает радикальную земельную реформу, индустриализацию перенаселенных аграрных районов и миграцию их жителей в города. Один из самых ярких лидеров Крестьянской партии Мацей Ратай[79], который в течение нескольких лет возглавлял сейм Польской Республики, был арестован и расстрелян нацистами в 1940 году.

Четвертой из вошедших в коалицию партий была Партия труда. Она также проповедовала демократические принципы, опираясь при этом на учение католической церкви. Это движение, в котором были сильны религиозные и националистические элементы, делало акцент на исторические традиции страны и нации, особенно подчеркивая неразрывную связь Польши с католицизмом. Главным в его деятельности было практическое осуществление предписаний папских энциклик и вообще католической религии.

Ни одна из перечисленных партий не была представлена в довоенном парламенте. Внутриполитическая обстановка в Польше была такова, что они не участвовали в последней избирательной кампании. Тогдашние правящие круги были убеждены, что Польше нужна «железная рука». Отчасти это объяснялось тем, что страна оказалась в окружении государств с диктаторскими режимами. Так или иначе, правительство сочло необходимым ограничить демократические и парламентские свободы, что привело к изменениям государственного устройства, отраженным в конституции 1935 года. В знак протеста те самые четыре партии отказались от участия в выборах, объявив их недемократическими. Вот почему этих партий не оказалось в избранном в мае 1935-го сейме[80].

В движении Сопротивления сложилась парадоксальная ситуация: потеря независимости привела к возрождению демократических принципов. Получалось, что в условиях подполья политические партии имели большую свободу действий, чем в Польской Республике 1935–1939 годов.

Подавляющее большинство участников польского Сопротивления составляли члены этих четырех партий. Хотя были представлены и другие политические силы — от крайне правых до крайне левых, включая коммунистов. Стоит подчеркнуть, что большая часть этих не примкнувших к коалиции организаций получила возможность развиваться именно в атмосфере политической свободы, установившейся в подполье. Правда, наращивать влияние на общество в оккупированной стране им, по понятным причинам, было трудно. Почти все это были довольно мелкие локальные группировки, хотя у каждой имелась своя подпольная газета.

Прибыв в Варшаву, я застал там те же настроения, что и в Кракове. Консолидация участников Сопротивления упрочилась, и весь город, включая главных руководителей организации, верил в неуязвимость Франции и Англии. Все были уверены, что французы дали войскам вермахта зайти на свою территорию лишь затем, чтобы окружить и уничтожить их. Когда же я говорил, что французы собирались только держать оборону на линии Мажино, меня обзывали паникером. Я пробыл в столице две недели, потом опять отправился в Краков, чтобы провести окончательные переговоры перед второй поездкой во Францию. Моей основной задачей было добиться того, чтобы правительство учредило должность для своих специальных представителей (делегатов) в структурах Сопротивления на оккупированной территории. Мы исходили из двух принципов:

— какой бы оборот ни приняли военные действия, поляки никогда и никоим образом не будут сотрудничать с немцами. Никаких квислингов![81]

— подпольные структуры станут продолжением польского государства и будут работать в тесном сотрудничестве с правительством в изгнании.

Первый принцип, касающийся отношения к немцам, польский народ свято соблюдал. Поляки игнорировали власть оккупантов, квислингов у нас, в отличие от других стран, не было.

Что же до второго, то раз полномочия государства распространяются и на оккупированную страну, то и связь с подпольными структурами должно организовывать правительство. Но находиться в Польше оно конечно же не могло — тут ему пришлось бы оставаться тайным и анонимным, а значит, оно потеряло бы связь с союзниками и к тому же подвергало бы себя постоянной опасности.

Я много раз присутствовал при спорах о том, где должно находиться правительство, пока они не были пресечены.

Да, по давней традиции, восходящей к польским восстаниям против царской России 1830 и 1863 годов, правительству следовало бы работать в самом сердце подпольного движения, а значит, оставаться тайным и анонимным. Но в этой войне оно оказалось бы отрезанным от союзников и не смогло бы вести внешнюю политику. А если бы такое правительство раскрыли и арестовали, то набрать новое было бы уже невозможно. Решающим аргументом в пользу того, чтобы оставить правительство за границей на все время войны, послужило то, что чисто технически обеспечить непрерывность деятельности Сопротивления можно было лишь в том случае, если его руководители будут назначаться центром, расположенным в безопасной зоне. При такой системе гестапо, как бы ни старалось, никогда не сможет задушить подполье. Погибших в Польше командиров любого уровня можно будет заменить законно назначенными преемниками.

Решили также, что при назначении делегатов полномочия правительства будут ограничены и выбирать делегатов оно сможет из кандидатур, предложенных руководством Сопротивления. Предполагалась гибкая система взаимосвязи.

На этом этапе самой большой трудностью явилось то, что возглавившие Сопротивление партии не были представлены в довоенном правительстве и не участвовали в последних выборах в сейм. Поэтому невозможно было определить степень их популярности и реального влияния в стране.

Не вызывало сомнений, что коалицию четырех партий поддерживает большинство польских граждан, но какова по справедливости должна быть мера участия каждой из них в руководящих органах?

Положение усугублялось тем, что каждая партия желала оставаться независимой. Наученные предвоенным опытом, ее лидеры не доверяли высшей администрации и не хотели, чтобы правительство вмешивалось в их дела. Пришлось дать им гарантию, что созданная Сопротивлением администрация никак не будет ущемлять их интересы или посягать на их принципы. Крайне важно было, чтобы представители краковского и варшавского подполья договорились о том, кого они хотели бы видеть на посту руководителя Делегатуры, облеченного большой властью. Наконец, после долгих споров, распрей и всяческих осложнений, все пришли к согласию относительно личности руководителя и делегатов в разных воеводствах из числа членов четырех партий в соответствии со значимостью партии.

Партии решили создать подпольный парламент, задуманный не только как чисто представительский, но и как надзорный орган, который должен контролировать кадровую и финансовую политику Сопротивления. Выработали и правила распределения мест в различных структурах подпольной администрации.

Целью моей новой поездки во Францию было представить отчет о сложном процессе формирования подпольного государства и его механизмов, о спорах внутри коалиции, достигнутых компромиссах и об условиях, на которых Сопротивление обязывалось поддерживать правительство Сикорского.

Мне, кроме того, доверили миссию, которую я считал особенно почетной. Я принял присягу и был посвящен во все самые важные планы, тайны и детали внутренней деятельности Сопротивления. А каждая из партий еще и утвердила меня как полномочного курьера при своем представительстве в кабинете Сикорского. Я поклялся передавать информацию строго по назначению, не использовать ее против какой-либо из партий или в своих собственных карьерных интересах. В общем, я был чем-то вроде духовника при всех партиях, точнее, настоящим каналом связи между Варшавой и Парижем[82].

Меня переполняла гордость.