Глава 8 Новое государство

Глава 8

Новое государство

Решение Горбачева начать политическую реформу с центральных инстанций оказало поразительное воздействие на весь курс перемен. Поскольку общество становилось все более нетерпеливым («сдвиг влево», о котором говорил Ельцин, подразумевал жажду перемен, а не изменение взглядов в политическом смысле) и поскольку препятствия, мешавшие свободным дискуссиям и политической конкуренции, рушились, следующая волна перемен в пятнадцати союзных республиках Советского Союза и в их регионах неизбежно должна была быть еще более радикальной. Деятельность Бориса Ельцина на всесоюзном уровне была заблокирована. Межрегиональная депутатская группа составляла меньшинство на съезде, и он не был ее единственным и бесспорным лидером. Однако у него были все основания чувствовать, что он больше, чем его соперники и даже чем его союзники, отвечает духу времени и что народная поддержка на его стороне. Борьба за власть и принципиальные установки объединились у него в стратегию, нацеленную на то, чтобы обойти Генерального секретаря, и взгляды его уже не отличались той умеренностью, что была им свойственна, когда Ельцин впервые поднял знамя реформ. Это была «классическая поляризационная игра», направленная на изоляцию Горбачева и «создание условий для решительного разрыва с прежним порядком»[656].

Несколько членов избирательной команды 1989 года хотели, чтобы Ельцин поймал политическую волну в Москве, где он мог получить контроль над столичным горсоветом и исполкомом и отомстить машине МГК. Но Ельцин решил разыграть новую, российскую карту. Советское законодательство не позволяло занимать более двух выборных законодательных постов. Ельцину предстояло выбрать между Москвой и РСФСР, иначе ему пришлось бы сначала отказаться от места в Верховном Совете СССР. Выбор был несложным. «Эта программа-максимум» завоевания России, как писал Лев Суханов, «была по душе… Ельцину. Он не любит ходить по проторенной им же самим дорожке: претит однообразие»[657]. РСФСР была кушем гораздо более привлекательным, чем Москва. В ней проживала половина населения Советского Союза, на нее приходилось две трети экономического потенциала и три четверти территории. Делегаты на Съезд народных депутатов России должны были избираться 4 марта 1990 года по облегченным по сравнению с всесоюзными правилам: условия для отбора кандидатов были упрощены, мест для представителей КПСС и других организаций не предусматривалось.

Ельцин выдвинулся в родной области и зарегистрировался по округу № 74, куда входили Свердловск и промышленный город Первоуральск. Его возвращение в Свердловск в конце января заняло все первые полосы местных газет, несмотря на противодействие обкома КПСС, возглавляемого старым недругом Ельцина Леонидом Бобыкиным. «Встречи с избирателями проходили в битком набитых залах, если была возможность, организовывалась трансляция на улицу»[658]. На одном митинге к Ельцину подошли трое преподавателей общественных наук из Уральского политехнического института — Александр Ильин, Геннадий Харин и Людмила Пихоя, которые сказали ему, что его выступления бессистемны и он слишком рассчитывает на остроумность своих ответов на вопросы. Они предложили на пробу написать для него образец речи более глубокой и содержательной. Результат Ельцину понравился, и в феврале он попросил их написать для него проект кандидатской программы[659].

Половину времени, отведенного на избирательную кампанию, Ельцин агитировал за кандидатов за пределами Свердловской области. Большая их часть входила в «Демократическую Россию», протопартию, образованную в январе 1990 года на основе МДГ. Кандидаты от «Демократической России» баллотировались в нескольких сотнях урбанизированных округов. Ельцин предложил подписать листовки и плакаты, «создав колоссальный поддерживающий эффект вплоть до уровня городских районов»[660]. Россия была единственной советской республикой, где КПСС не имела центрального комитета, бюро и первого секретаря. В декабре 1989 года Горбачев с неохотой восстановил Российское бюро ЦК, которое существовало под другими названиями во времена Хрущева и Сталина. Компартию РСФСР (в составе КПСС) он принял только в новом году, — организационный съезд прошел лишь в июне 1990 года, через три месяца после выборов. Таким образом, на российских выборах положение партии власти было из разряда «пан или пропал», и партийные кандидаты (а их было 70 %) должны были вести кампанию на свой страх и риск. Когда Виталий Воротников, курировавший РСФСР как член Политбюро, пытался убедить Горбачева в необходимости принятия серьезных мер, тот только отмахивался. В январе Воротников подал заявление об отставке, но потом согласился остаться до окончания выборов[661].

Кампания Ельцина являла собой смесь знакомого и нового. В поддержку его популистских идей и призыва о полной отмене привилегий номенклатуры в феврале вышла в свет его книга «Исповедь на заданную тему», в которой он ярко живописал образ жизни партийной элиты. Книга широко цитировалась в региональной прессе[662]. Новые идеи в программе Ельцина в основном касались управления Россией и места республики в реформированной федеральной системе. Ельцин призывал превратить РСФСР в «президентскую республику» со всенародно избираемым президентом, профессиональным парламентом, конституционным судом, государственным банком, академией наук, собственной милицией и множеством политических партий. Обеспечить все это, а также «принцип превосходства закона», свободу слова, собраний и вероисповедания должна была демократическая конституция, принятая на референдуме. Советское государство, которое де-юре является федеральным, но де-факто — унитарным, необходимо децентрализовать, гласила ельцинская программа, «потому что именно монополия, сверхцентрализация власти и экономики и довели нашу страну до нынешнего состояния». Тяжелая рука Москвы свела на нет общность интересов точно так же, как диктатура уничтожила политическую свободу, а командное планирование — свободу предпринимательства. «Мы должны дать максимально возможную самостоятельность республикам» начиная с РСФСР. «Надо добиться, чтобы были сильные республики, которые сами должны решить, какие функции отдать [союзному] Центру, а какие оставить себе»[663]. То же самое должно было произойти и внутри самой России, где регионам предстояло получить большую автономию. Децентрализация, основанная на либеральном, неэтническом российском национализме, способствующая демократизации и рыночным реформам, была третьим и не менее важным пунктом демонополизационного проекта Ельцина. Как воплотить эти задумки в реальность и что произойдет, если отдельные части плана войдут в конфликт между собой или окажутся внутренне противоречивыми, не уточнялось[664].

Выборы 4 марта принесли еще одну блестящую победу. В своем Свердловском округе Ельцин набрал 84 % голосов, обойдя 11 малоизвестных соперников. Знакомому журналисту Ельцин говорил, что теперь «идти только на Голгофу» — чтобы так или иначе свести счеты со старым режимом. При этом выражение его лица было одновременно и возбужденным, и испуганным[665].

Горбачев торопился укрепить свое положение, создавая новые организационные структуры управления Советским Союзом. В начале февраля он предложил Пленуму ЦК одобрить отмену статьи 6-й брежневской конституции 1977 года, в которой предусматривалось, что КПСС является единственной законной партией, «руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы». Это была запоздалая уступка оппозиции и демократическим принципам. 13 марта 1990 года Съезд народных депутатов СССР утвердил эту меру. На том же заседании, 14 марта, было принято решение об учреждении поста президента, на который 19 марта голосованием депутатов был избран Горбачев. Это стало признанием того, что КПСС, генсеком которой Горбачев по-прежнему оставался, больше не может служить единственной основой для политической власти. На заседании Политбюро 7 марта Анатолий Лукьянов, сменивший Горбачева на посту Председателя Верховного Совета СССР, спросил его, почему все происходит в такой неуместной спешке. «Чтобы их [республики и российских демократов] на место поставить», — твердо ответил Горбачев. Лукьянов дальновидно предположил, что республики ответят выборами собственных президентов. Затем он затронул самый больной вопрос — о легитимности. Почему Горбачева должен избирать на пост президента парламент, а не народ? «Почему не народ — непосредственные избиратели? Это недоверие к народу. Все это будет ими [оппозицией] муссироваться». Переубедить Горбачева не удалось, и это была ошибка библейского масштаба[666]. До июня — июля 1990 года, когда Ельцин догнал Горбачева в опросах общественного мнения, он вполне мог бы выиграть всеобщие выборы[667].

Через две недели после российских выборов Ельцин, как с удовлетворением отметил на заседании Политбюро Горбачев, попросил и получил санаторную путевку от советского парламента. Ельцин сообщил Лукьянову, что выжат как лимон и нуждается в отдыхе.

Съезд РСФСР должен был открыться в мае. Работа над тем, чтобы сделать Ельцина руководителем российского парламента, началась в его отсутствие[668]. Однако, вернувшись из отпуска, он начал методично трудиться над получением этого поста и согласился отложить рассмотрение вопроса о российском президентстве до 1991 года. В ходе предварительного обсуждения кандидатур на должность главы законодательного органа около 40 % депутатов поддержали Ельцина (к этому времени на союзном съезде МДГ получила только 10–15 % голосов), 40 % были настроены против; остальные составляли так называемое «болото». В надежде на успех блок «Демократическая Россия» выдвинул кандидатуру Ельцина на этот пост.

За закрытыми дверями свердловчанин Николай Рыжков, остававшийся премьер-министром Горбачева, выступил на заседании Политбюро 22 марта 1990 года и предостерег собравшихся: если Ельцин и его единомышленники добьются успеха, возникнет эффект домино. «Если они возьмут Россию, то тогда не надо им много тратить усилий для того, чтобы разрушить и Союз, и сбросить центральное руководство: и партийное, и советское правительство. Я думаю, после этого, на мой взгляд, если они возьмут Россию, то, как говорят, все остальное, вся союзная надстройка — она очень быстро рассыплется»[669]. Обитатели некогда казавшегося неприступным замка были в панике — и это в то время, когда многие эксперты полагали, что Россия никогда не станет угрозой для стабильности Советского Союза. Рыжков тщетно давил на Политбюро, убеждая его членов выдвинуть надежного кандидата на пост парламентского председателя и всячески его рекламировать. В Политбюро 20 апреля Горбачев скептически отозвался о том положении, которое Ельцин завоевывал в российском обществе: «Что творит Ельцин — уму непостижимо… В каждый понедельник лицо увеличивается вдвое [от ощущения собственной важности]. Говорит косноязычно, несет порой черт знает что, как заигранная пластинка. А народ все твердит: „Наш человек!“ И все сходит ему с рук, все прощается»[670]. Горбачев не мог понять, почему это происходит, и не мог использовать ельцинские приемы.

27 апреля Ельцин вылетел в Лондон на презентацию своей книги «Исповедь на заданную тему», вышедшей в переводе на английский язык под названием «Против течения» (Against the Grain). У него состоялась 45-минутная встреча с Маргарет Тэтчер, которая приняла его в своей резиденции на Даунинг-стрит, 10. Ельцин пытался навести ее на разговор о возможности политического взаимодействия между Великобританией и «новой, свободной Россией», которая обойдет советское правительство и станет субъектом международных отношений. Тэтчер вежливо заметила, что для начала России необходимо действительно стать новой и свободной — не только на словах, но и на деле. Перед тем как встретиться с Ельциным, «железная леди» предупредила Горбачева — «во избежание недопонимания», — что «принимает господина Ельцина в качестве лидера оппозиции». У нее сложилось впечатление, что ее гость «гораздо больше похож на типичного русского, чем господин Горбачев, — высокий, плотный, с широким славянским лицом и гривой белых волос». Ельцин выглядел очень уверенным и вел себя учтиво. Тэтчер запомнила его «улыбку, теплую и открытую, с налетом самоиронии». Больше всего ей импонировало то, что Ельцин «представлял ряд фундаментальных проблем гораздо более четко, чем господин Горбачев», и, «в отличие от президента Горбачева, открыто отказался от коммунистического мышления и лексикона». Тэтчер поделилась своими благоприятными впечатлениями с президентом Бушем, который ответил, что «американцы не разделяют этой точки зрения»[671].

На следующий день Ельцин отправился в испанский город Кордова, где ему предстояло выступить на симпозиуме. Из Кордовы делегация вылетела в Барселону на специально выделенном шестиместном самолете. В полете у самолета обнаружились неполадки в двигателе и электропроводке, из-за чего пришлось вернуться в аэропорт Кордовы; посадка оказалась жесткой. У Ельцина произошло смещение межпозвонкового диска и онемение ног и ступней. 30 апреля в Барселоне ему сделали операцию, которая длилась три часа. Через два дня он уже был на ногах и 5 мая прилетел в Москву, где его встречала толпа с плакатами: «Ельцина в президенты!» Никогда не склонный нянчиться со своими болезнями, 7 мая Ельцин выступил на собрании прогрессивно настроенных депутатов в курортном городке Приозерске на Карельском перешейке. Они со Львом Сухановым уединились в небольшом павильоне и на двоих выпили литр армянского коньяка (в ту пору любимого напитка Ельцина), после чего присоединились к общему банкету[672]. Если бы Ельцина оперировали в советской больнице, он оказался бы прикованным к постели на несколько недель и вполне мог проиграть борьбу за председательский пост в российском парламенте.

Только 16 мая Горбачев назвал своего кандидата: им стал Александр Власов, заурядный аппаратчик, недавно выдвинутый на место главы Правительства РСФСР, прежде занимаемое Воротниковым. В пользу Власова Горбачев выступил 23 мая и тут же уехал в Канаду и США, что в сложившейся ситуации было грубой ошибкой. Ни он, ни представители ЦК, посланные выкручивать руки депутатам, и подумать не могли о провале — «как полагал и Николай II в канун революции», говоря словами Георгия Шахназарова[673]. Но неофициальные опросы показывали, что поддержка Власова будет слабой, и тот отступил, оставив единственным соперником Ельцина Ивана Полозкова, первого секретаря Краснодарского крайкома КПСС, близкого по своей позиции к Егору Лигачеву. Впрочем, даже он для Горбачева был привлекательнее, чем Ельцин.

Многое зависело от вступительной речи, произнесенной Ельциным перед депутатами 25 мая. Он и его команда полночи работали над текстом, внося заключительные штрихи. Обнаружив с утра, что лента в пишущей машинке пропала, помощники встревожились, подумав, что кто-то из противников мог прочесть текст и украсть у Ельцина основные идеи — «тогда ему делать на трибуне уже нечего»[674]. Тревога оказалась ложной. Депутаты шли из гостиницы «Россия» в Кремль через строй пикетчиков с плакатами в поддержку Ельцина. В своем выступлении он признал, что отношение к нему со стороны депутатов различно, призвал к «диалогу с разными политическими силами» и к компромиссу с Горбачевым. В первом туре голосования, результаты которого стали известны утром 26 мая, он набрал 497 голосов, а Полозков 473. 27 мая он набрал 503 голоса, а рейтинг Полозкова снизился до 458. Во вторник 29 мая, когда в игру вновь вступил Власов, Ельцин затаив дыхание ждал конца третьего раунда. Он набрал 535 голосов, опередив Власова на 68 голосов и набрав на четыре голоса больше, чем требуемые 50 % плюс один голос[675]. Неприятные новости Горбачев узнал над Атлантикой по пути в Оттаву. Впоследствии он говорил, что ему следовало убеждать депутатов голосовать за Ельцина. Тогда результат был бы обратным, людям хотелось поступить ему наперекор: «Самостоятельность хотели показать»[676]. Независимость от власти в 1990 году действительно была духом времени, и Ельцин это искусно использовал.

С приятным чувством, оставшимся после напряженной борьбы и висевшей на волоске победы, Ельцин въехал в российский Белый дом — новый сверкающий небоскреб из мрамора и гранита недалеко от американского посольства, на набережной реки Москвы, — где располагалась законодательная и исполнительная власть РСФСР. Просторный кабинет Ельцина, прежде принадлежавший Виталию Воротникову, размещался на пятом этаже, подняться туда можно было на отдельном лифте. На новой должности Ельцин имел право сформировать небольшой секретариат и взять на оплачиваемую работу Александра Коржакова, а также своих помощников из провинции — Валерия Борцова, Валентину Ланцеву и спичрайтеров из УПИ. Некоторые из них жили буквально на чемоданах, разместившись в гостиницах, загородных общежитиях и даже на вокзалах[677]. Возглавить группу Ельцин предложил Виктору Илюшину, аппаратчику из Свердловской области, который работал с ним и в Московском горкоме. По переработанной Конституции РСФСР, Ельцину, как Председателю Верховного Совета, предстояло назвать кандидатов на пост главы правительства республики. 15 июня 1990 года первым премьер-министром Ельцина был утвержден Иван Силаев, один из вице-премьеров Рыжкова, бывший министр авиационной промышленности СССР. Вместе с Ельциным они выдвинули кандидатуры на министерские посты и обеспечили им поддержку парламента. Зам Ельцина по комитету Съезда народных депутатов СССР Михаил Бочаров, сыгравший большую роль в его избрании на пост председателя российского парламента, полагал, что пост премьера будет предложен ему. Бочаров был активным членом Межрегиональной группы и во время выборов сопредседателей занял шестое место, то есть вполне мог бы войти в руководство. Он был главным каналом связи между «Демократической Россией» и первым Съездом народных депутатов России, выполняя эту работу, пока Ельцин находился в отпуске. По версии Бочарова, сначала Ельцин предложил стать премьер-министром ему, но потом, когда тот показал ему список предполагаемых членов кабинета, снял свое предложение. Бочаров добавляет, что был момент, когда Ельцин собирался сам стать премьер-министром, а ему предлагал возглавить парламент. Позже Бочаров превратится в одного из самых яростных критиков Ельцина — первого из множества обиженных претендентов на высокие посты[678].

Собственный триумф и консервативные настроения, царившие в правящей партии, еще больше отдалили Ельцина от коммунистического братства. 19 июня Компартия РСФСР избрала своим первым секретарем Ивана Полозкова, бесталанного аппаратного динозавра. Кандидат Ельцина, политический центрист Олег Лобов, занял во время голосования второе место. Лобов, приехавший из Свердловска в Москву в 1987 году, в 1989-м был направлен в Армению вторым секретарем республиканского ЦК и не являлся официальным делегатом на съезде российской партии. Если бы он чуть лучше подготовился и победил, Ельцин мог бы попытаться прийти к соглашению[679]. Ельцин уже заявлял, что, будучи избранным на пост руководителя российского съезда, он должен сохранять беспристрастность — то есть выйти из партии или временно приостановить свое членство в ней. На XXVIII съезде КПСС, который состоялся в начале июля, он призвал к превращению партии в «Партию Демократического Социализма» или в «Союз Демократических Сил», который занял бы свое место в многопартийной демократической системе. Ельцин прямо указал на тех, кто не был способен порвать с «аппаратной партией» прошлого: «Тот, кто думает о каких-то иных вариантах, пусть посмотрит на судьбу компартий в странах Восточной Европы. Оторвались от народа, не поняли свою роль — и оказались на обочине»[680].

Горбачев не клюнул на приманку. Ельцин вместе с Гавриилом Поповым и московскими либералами обсуждал коллективное письмо о выходе из партии. Переговоры об этом велись в подмосковном лесу рядом с дачей Попова, чтобы сбить с толку ищеек КГБ[681]. Но, как обычно, Ельцин поступил по-своему. Он «буквально измотал своих спичрайтеров», требуя снова и снова переписывать свои замечания, и репетировал «все детали решающего момента — как он поднимется на трибуну, как покинет зал после выступления, через какую дверь пойдет»[682]. 12 июля он попросил у Горбачева слова, поднялся на трибуну съезда и заявил, что выходит из партии. Пуповина была перерезана через 29 лет. «С учетом перехода общества на многопартийность, — сказал он, — я не смогу выполнять только решения КПСС»[683]. После этого он двинулся прочь из зала Кремлевского дворца съездов по центральному проходу под крики и свистки с мест. Советское телевидение передавало трансляцию съезда с задержкой. Когда показывали его заявление, Ельцин вышел из своего кабинета в Белом доме в коридор, чтобы увидеть себя на единственном большом экране, установленном в здании. «Его лицо было напряжено; казалось, он не замечает ничего и никого вокруг… Все его внимание было обращено на экран. Реакция окружающих, в основном симпатизировавших этому шагу, его не интересовала: ему важно было увидеть себя со стороны. Как только картинка сменилась, он так же молча, ни на кого не глядя и ни с кем не здороваясь и не прощаясь, вернулся в кабинет. То был, несомненно, один из главных переломов в его жизни»[684]. Похоже, Ельцин оставил свой партбилет в зале заседаний, поскольку члены семьи больше его не видели (медали советского периода Ельцин бережно хранил); не нашли партбилета и в его личных документах в 2007 году[685].

Тем вечером помощник и наперсник Горбачева, Анатолий Черняев, написал ему записку о «музыкальном моменте» Ельцина: «Вы зубами рвали, чтобы сохранить за собой пост генсека партии, Ельцин плюнул ей в лицо и пошел делать дело, которое вам надлежало делать»[686]. На том же съезде люди, принимавшие самое активное участие в борьбе с Ельциным, — Егор Лигачев, Николай Рыжков, Виталий Воротников и Лев Зайков, который в 1988 году объявил, что время Ельцина кончилось, — были выведены из состава Политбюро. Коммунистической партии Советского Союза оставалось жить всего 13 месяцев.

Группа Горбачева воспринимала «российскую идею» Ельцина как дымовую завесу, маскирующую его стремление к власти. «Вдруг он российским патриотом стал, — язвительно заметил на одном майском заседании Политбюро Вадим Медведев, — хотя никогда и не вспоминал о России до этого. Это… нечестная политическая игра». «Почему Ельцин подхватил этот вопрос? — спросил Горбачев на том же заседании. — Все подхватывает, чтобы сыграть. Использовать для того, чтобы пробраться к власти в России. И через Россию взорвать и КПСС, и страну»[687].

Хотя оппортунизм сыграл здесь свою роль, Ельцин не превратился в политического экстремиста, и этим дело не исчерпывалось. Он не впервые задумался о первенстве России внутри СССР. Еще в Свердловске он размышлял о России как о нелюбимой приемной дочери Советского Союза и разрабатывал планы придания ей нового статуса и передачи определенной власти регионам. Хотя до выборов 1990 года права россиян не были для него приоритетными, в первом же выступлении на Съезде народных депутатов СССР в мае 1989 года он поддержал необходимость «территориального суверенитета», «экономической и финансовой самостоятельности» всех советских республик, одобрительно отозвавшись о предложении Латвии[688]. К этому времени, несмотря на резкую критику со стороны Медведева и Горбачева, пытавшихся скрыть этот факт, «российские» настроения уже пользовались популярностью среди элиты РСФСР. Отчасти их возникновение было вызвано распространением националистической заразы в Прибалтике и других республиках, отчасти они объяснялись недовольством по поводу принятого 26 апреля 1990 года решения Съезда народных депутатов СССР, которое уравнивало в правах 15 «союзных» республик СССР и около 30 «автономных» республик, этнических регионов, расположенных на территориях союзных республик, преимущественно в России. «Ни одно другое действие не могло лучше подчеркнуть утверждение Ельцина о том, что Центр игнорирует и подавляет Россию и что России нужен сильный лидер и право отменять на своей территории действие союзных законов»[689]. Боевым кличем России стала декларация, принятая съездом 12 июня 1990 года. Она провозглашала «суверенитет» России, то есть право на национальное самоопределение, территориальную целостность и примат российских законов над союзными (как только будет принята новая советская конституция или заключено федеративное соглашение)[690]. Декларация получила почти полную поддержку депутатов, даже Воротникова и коммунистов. При поименном голосовании 907 человек проголосовали за, 13 — против и 9 воздержались. Ельцин в интервью со мной вспоминал то голосование и последовавшую за ним оглушительную овацию как кульминацию своей работы в Москве. «Для меня… вообще у всех, кто присутствовал в зале, это был момент ликования»[691]. Джинна выпустили из бутылки. В ноябре 1988 года манифест приняла Эстония, следом за ней — еще пять союзных республик, а остальные сделали это до конца 1990 года (последней о своем суверенитете в декабре 1990 года объявила Киргизия).

Открытие счетов РСФСР подлило масла в огонь негодования, издавна испытываемого в России по поводу экономических условий советского федерализма. Премьер-министр Силаев убедился, что на протяжении семидесяти лет Центр бессовестно обкрадывал Россию. Он был шокирован тем, что РСФСР субсидировала в союзный бюджет 46 млрд рублей (около 30 млрд долларов по официальному обменному курсу). При поддержке Ельцина Силаев старался в 1991 году ограничить эту цифру 10 млрд рублей и передать данную сумму братским республикам через контролируемый Россией счет, а также собрать долги потребительскими товарами[692]. Когда разговор пошел о рыночных ценах, стало ясно, что колоссальные российские запасы углеводородов и минералов — это горшок с золотом, который нужно защищать от Центра и от более бедных советских республик. И Ельцин выказал сочувствие новым — независимым от официальных профсоюзов — рабочим организациям, возникшим в 1989 году в угледобывающей (и не только) промышленности России и Украины и возглавившим забастовочное движение с требованием установления рабочего контроля над предприятиями.

Во время трехнедельной поездки по регионам России в августе 1990 года (летал он регулярными рейсами «Аэрофлота») ельцинский популизм достиг своего пика. В башкирском Стерлитамаке его выступление, на которое можно было попасть только по приглашениям, проходило в Доме культуры содово-цементного комбината.

«Глядя на то, как умело Ельцин обращается с толпой, становилось ясно, почему местные власти так стремились заручиться его покровительством… Ельцин только начал говорить, как помощник прервал его, сказав, что громкоговорители на улице не работают и что тысячи людей, собравшихся на площади, начинают волноваться.

Через несколько минут Ельцин бросил элиту, собравшуюся в душном зале, и через окно вылез на низкий козырек над входом. Прием ему был оказан потрясающий. Он сорвал пиджак и к восторгу толпы недовольно гримасничал, пока техники не протянули ему микрофон.

„Что ж, думаю, это мероприятие можно было организовать и получше“, — сказал он, сурово взглянув на смущенных организаторов»[693].

Во время нескольких остановок Ельцина окружала такая плотная масса доброжелателей, что ему приходилось запрыгивать в трамвай или грузовик, чтобы выбраться. В поселке Раифа близ столицы Татарии Казани, где Ельцин прожил пять лет до войны, он отправился купаться в местном озере, а потом подарил свои полосатые плавки хозяевам, которые превратили этот подарок в центральный элемент «одной из главных легенд поселка», раз в год предъявляемый на всеобщее обозрение[694].

Говоря с национальными меньшинствами, Ельцин пользовался антимосковскими настроениями. Писателям в Казани он сказал, что если бы был татарином, то боролся бы за «самостоятельность Татарской республики». Приехав 5 августа в Казанский государственный университет, он был встречен пикетчиками с плакатами «Азатлык» (то есть «свобода» на татарском языке), и именно тогда он обратился к татарам со своим знаменитым призывом «брать столько суверенитета, сколько сможете проглотить». В столице Башкирии Уфе он перефразировал этот призыв: «Мы говорим башкирскому народу: „Возьмите ту долю власти, которую сами сможете проглотить!“»[695] Броскую фразу придумал новый советник по вопросам национальностей, этнограф и социолог Галина Старовойтова. Фраза вполне соответствовала взглядам Ельцина на этот вопрос, и он пользовался ей с большим успехом. Во время той же поездки он критически отозвался по поводу того, во что обходится россиянам статус СССР как супердержавы. «Благотворительность начинается дома, — заявил он. — И Россия не будет помогать другим государствам, а также поддерживать оборону СССР, оплачивать космические программы и помощь зарубежным странам»[696].

Трения между Россией и СССР дошли в 1990–1991 годах до предела не в результате разногласий по какому-то одному вопросу, а скорее вследствие действия множества взаимосвязанных факторов. Для бунтаря Ельцина децентрализация власти была необходимым условием проведения политической и экономической реформы. Он собирался стать первым избранным главой Российского государства и ускорить темп экономических перемен, доведя их до логического завершения, которое в его понимании более не укладывалось в прокрустово ложе марксистской теории: «Я считаю, в мире нет как того капитализма, о котором говорили классики, так нет и того социализма, о котором они говорили… Я не за тот социализм, который социализм ради социализма. Я за то, чтобы народу жилось хорошо»[697]. Прелюдией к рыночным реформам должен был стать антикризисный пакет мер, направленных на преодоление дефицита. Необходимо было заставить советских и иностранных потребителей платить России справедливую цену за топливо и сырье. Только самоуправление позволило бы правительству республики идти этим путем.

Горбачев высказался о взаимосвязи между децентрализацией власти и изменениями в политике и экономике с большей степенью выразительности, чем Ельцин. Игра в суверенитет, заявил он в мае 1990 года, направлена на уничтожение государственного социализма (коммунизма) как идеологии и социальной модели. «По сути, в нем содержится попытка отлучить Россию от социализма… Автор программы… как бы одним росчерком пера хочет нас пригласить, чтобы мы распрощались с социалистическим выбором 1917 года»[698]. Защищая центральную власть, Горбачев видел себя не только продолжателем дела социальных преобразований в духе освященной временем и не подлежащей пересмотру советской доктрины, но и защитником конституционной стабильности.

Сделало ли все это конфронтацию неизбежной? Высокопоставленные участники игры боялись этого и пытались уговорить Горбачева кооптировать Ельцина, посулив ему солидную политическую должность. Александр Яковлев и Георгий Шахназаров, который раньше умолял Горбачева отправить Ельцина за границу, считали, что после выборов в РСФСР Ельцину следует предложить пост вице-президента СССР. Горбачев отказался, сказав, что Ельцин со своим ненасытным честолюбием никогда не согласится[699]. В декабре 1990 года он назначил на эту должность Геннадия Янаева, бывшего комсомольского работника, которому, как ему казалось, можно доверять; в августе 1991 года Янаев станет одним из руководителей заговора с целью свержения Горбачева. Хотя Ельцин отверг бы предложение стать вице-президентом (как он впоследствии упомянул в интервью со мной, оно снизило бы его статус до «личного помощника Горбачева»), он наверняка рассмотрел бы вопрос о более жирном куске — например, о должности председателя Совета министров СССР, если бы такое предложение поступило в 1989 году. Но после того, как он возглавил РСФСР, говорить больше было не о чем[700].

Общую почву можно было найти скорее в конкретных политических шагах, чем в распределении постов. Идеи Ельцина об экономических и социоэкономических переменах оставались весьма приблизительными. Несколько месяцев он поддерживал разрозненный план, предложенный экономистами Игорем Нитом и Павлом Медведевым, заключавшийся в том, чтобы для мотивации работников выпустить собственную валюту, которую они назвали «красными деньгами». Внедрение этого плана в аграрном секторе раскололо кабинет Силаева, и была найдена более подходящая альтернатива. Программа экономических реформ «Пятьсот дней» давала последний шанс для сотрудничества с Центром. Разработанная в период с февраля по август 1990 года группой экономистов во главе со Станиславом Шаталиным и Евгением Ясиным из горбачевского лагеря и Григорием Явлинским из лагеря Ельцина, эта программа призывала Россию и Советский Союз более решительно двигаться к рыночной гармонизации экономической деятельности. За полтора года планировалось полностью устранить контроль над ценами, начать приватизацию собственности (для обозначения этого процесса использовался эвфемизм «разгосударствление»), устранить союзные промышленные министерства и передать регулятивные функции «межреспубликанскому экономическому комитету», образованному после заключения «договора об экономическом союзе». Эта программа, как в августе заявлял Ельцин митингующим в Поволжье и на Урале, должна была за два года стабилизировать экономику и в третий год привести к росту и повышению уровня жизни. 11 сентября Верховный Совет России принял программу, но Горбачев струсил. 16 октября он объявил, что не будет утверждать программу «Пятьсот дней», заявив, что она обессиливает союзное правительство. Ельцин возразил, что Россия будет проводить реформы отдельно, что было воспринято кремлевскими консерваторами как очередное подтверждение того, что сотрудничать с ним невозможно[701]. Явлинский, раздосадованный поведением Горбачева, а в некоторой степени — и Ельцина, ушел с поста вице-премьера РСФСР. Через год в личной беседе с вдовой Андрея Сахарова Еленой Боннэр Ельцин скажет: «В другой раз дурачком не буду!»[702]

Горбачев пошел на попятную не только в экономике. Он расширил круг президентских полномочий, назначил на ключевые посты непримиримых противников реформ (например, премьера Рыжкова Горбачев заменил министром финансов Валентином Павловым), использовал войска против националистов в странах Балтии и на Кавказе. Проводя консультации по вопросу нового Союзного договора, о необходимости которого он заявил 11 июня 1990 года, за день до провозглашения суверенитета России, Горбачев ни в чем не уступил республикам.

В ноябре 1990 года Ельцин посетил Киев, где он выступал перед парламентом и на равных общался с украинскими официальными лицами. 19 ноября Ельцин и его партнер по переговорам Леонид Кравчук подписали договор о сотрудничестве на ближайшие десять лет. По договору признавались существующие границы, что закрепляло права Украины на Крымский полуостров, в 1954 году выведенный Хрущевым из состава РСФСР и переданный Украине. В Крыму, населенном преимущественно русскоговорящими, была расположена база Черноморского флота СССР. По словам известного националиста Вячеслава Чорновила, Ельцин «привнес в переговоры очень конструктивную ноту», поддержав перспективу большей автономии Украины от Москвы без разрыва тесных связей с Россией[703]. Через месяц Россия, Украина, Белоруссия и Казахстан (пятая и четвертая по значимости союзные республики) сформировали «совет четырех» и начали работать над собственным договором в противовес горбачевскому. В январе 1991 года советские войска устроили показательное подавление протестных выступлений в Литве и Латвии. В перестрелках возле телевизионных башен в Вильнюсе и в Риге погибло двадцать человек. Озабоченный тем, что подобные действия пагубно скажутся на демократизации, Ельцин сурово их осудил и обратился к русским солдатам в прибалтийских гарнизонах с призывом не совершать «неправильных шагов». Анатолий Черняев в сохранившемся у него черновике письма Горбачеву пеняет ему: «Вы начали процесс возвращения страны в цивилизацию, но он уперся в Вашу же установку о „едином и неделимом“. Мне и другим Вашим товарищам Вы не раз говорили, что русские никому не простят „развала империи“. А вот Ельцин от имени России это нахально делает. И мало кто из русских против этого протестует»[704]. 19 февраля Ельцин впервые заговорил публично об отставке Горбачева. Горбачев же сказал помощникам, что «песенка Ельцина спета» и что время работает против него[705].

Еще одна проблема была связана с правом России действовать на внешнеполитической арене. Госсекретарь США Джеймс Бейкер, находившийся в Москве 14–16 марта 1991 года, отказался встретиться с Ельциным частным образом, после чего Ельцин отклонил приглашение на званый обед в посольстве. Посол Джек Мэтлок счел его поведение «мелочным и обреченным на провал»[706]. В середине апреля Ельцина довольно холодно принимали в Европейском парламенте в Страсбурге, откуда он уехал через несколько дней; не смог он добиться и того, чтобы президент Франсуа Миттеран встретился с ним в Елисейском дворце[707]. После визита во Францию Ельцин снова штурмовал США. Через Мэтлока он сообщил о своем желании повторно посетить Вашингтон и быть должным образом принятым президентом. В Америку он отправился незадолго до принятия присяги на посту российского президента, но всего лишь по приглашению сенаторов Роберта Доула и Джорджа Митчелла, а вовсе не президента Буша. Принимая Ельцина в Розовом саду 20 июня, Буш всячески подчеркивал свои отношения с советским правительством и упоминал Горбачева чаще, чем Ельцина. Страсбург и Вашингтон напомнили о том, «что Запад смотрит только на Горбачева»[708].

Это было верно относительно большинства западных лидеров, но не всех: Маргарет Тэтчер стала искренней поклонницей Ельцина с первой их встречи, и ее преемник, Джон Мейджор, разделял ее точку зрения. К ним присоединился Ричард Никсон, 37-й президент США. Никсон приехал в Москву сразу после Бейкера и встретился с Ельциным. Сотрудники неверно проинформировали Ельцина о семейной истории его гостя — сказали, что дед Никсона некоторое время жил в Екатеринбурге, в то время как на самом деле дед Никсона никогда не выезжал за пределы Соединенных Штатов. Фразу Ельцина Никсон выслушал спокойно, промолчал, а потом перешел к обсуждению текущей политической ситуации[709]. Никсону, который обсуждал будущее коммунизма и капитализма еще в июле 1959 года во время прославленных «кухонных дебатов» с Никитой Хрущевым, увиденное и услышанное в 1991 году понравилось. Вернувшись в Нью-Джерси, он сказал помощнице, что поездка в Россию преподнесла ему один сюрприз. «Какой же?» — спросила она.

Никсон поднял палец: «Одно слово — Ельцин».

Прошло несколько долгих минут, прежде чем он продолжил: «Черт побери этих репортеров! Их послушать, так можно подумать, что Ельцин — некомпетентный, бесчестный дурак. Единственная причина, по которой журналисты так ужасно к нему относятся, — это его острые углы. В нем нет горбачевского лоска и утонченности». Никсона слегка передернуло, поскольку это описание в такой же степени относилось к нему самому. «Он работает и вдохновляет людей, несмотря на то, что пишет о нем западная пресса».

Неповиновение Ельцина напоминало Никсону его самого. «Этот парень обладает огромной политической привлекательностью. Он обладает потенциалом великого революционера. Он умеет заряжать людей и перетягивает на свою сторону даже молчаливое большинство, — сказал Никсон, делая параллель еще более явной. — Он — очень прямой человек. Он смотрит вам прямо в глаза и абсолютно убежден, что у коммунизма больше нет будущего. Для Соединенных Штатов Ельцин однозначно полезнее, чем Горбачев. Но я не думаю, что он хочет получить его работу».

«Вы хотите сказать, что он не хочет возглавить Советский Союз, а хочет руководить независимой Россией?»

«Верно, потому что он знает, что у Советского Союза нет будущего. Никакого… Если будущее есть у России, то это Ельцин»[710].

Об этом Никсон говорил на встрече с президентом Бушем и в своих интервью, а также не раз писал в статьях.

Во время июньского визита Ельцина в Вашингтон американцы получили возможность оценить его способность сразу переходить к главному. На одном ужине он начал произносить подготовленную речь, но через две минуты передал текст переводчику, чтобы тот прочел ее по-английски. «Это вдвое сократило время выступления, и, когда оно кончилось, присутствующие устроили ему восторженную овацию стоя»[711]. Штатные аналитики американской разведки с этого момента начали относиться к Ельцину с уважением. В секретном отчете, распространенном среди государственных учреждений 1 июня советским отделом Центрального разведывательного управления, утверждалось, что правительство и пресса уделяют слишком много внимания выходкам Ельцина, его сильному желанию власти, отношениям с Горбачевым и тактике — «его сказочная персона и выдающаяся политическая одиссея к этому располагают». Но подобная картина является далеко не полной, и настало время признать это. «В противовес стереотипу, у Ельцина есть цели, которые он настойчиво преследует, и стратегия их достижения. Это очень важно не только потому, что цели определяют его действия, но еще и потому, что они в общих чертах отражают российскую демократическую альтернативу имперскому авторитаризму традиционалистов». Особое впечатление на аналитиков ЦРУ произвела способность Ельцина поддерживать движение к переменам в советском обществе и его «тонкое восприятие взаимозависимости целей»[712].

Свое положение в парламенте Ельцин рассматривал как ступеньку к российскому президентству. Большинство его соратников были более заинтересованы в законодательной деятельности и принимали менее активное участие в политике в отношении советского Центра. Даже Владимир Исаков, председатель Совета Республики (одной из двух палат российского Верховного Совета), профессор юриспруденции из Свердловска, политический центрист, был обеспокоен склонностью Ельцина действовать в одиночку. Ельцин выслушивал советы, в принципе соглашался, а потом поступал так, «словно разговора никогда не было»[713]. В феврале — марте 1991 года взаимная вежливость в группе исчезла, и бурные сессии Верховного Совета и съезда сопровождались проельцинскими уличными демонстрациями, в которых принимало участие до 300 тысяч человек. К местам демонстраций стягивались солдаты и милиция. Спасение Ельцина заключалось в том, чтобы заставить законодателей вынести вопрос об учреждении поста президента на всесоюзный референдум, который 17 марта должен был определить будущее СССР. 70 % российских участников высказались за сохранение союза, и 71 % поддержал идею прямых выборов Президента России. Пройдя по самой грани, Ельцин убедил парламент назначить выборы на 12 июня, годовщину принятия декларации о суверенитете, еще до того, как были согласованы президентские полномочия, что предстояло сделать 24 мая, всего за три недели до выборов. Фракция «Коммунисты за демократию», возглавляемая усатым героем афганской войны, летчиком-полковником Александром Руцким, обеспечила необходимое количество голосов.

По предложению Людмилы Пихоя, Ельцин выдвинул Руцкого на должность вице-президента, а два члена «Демократической России» и МДГ, Гавриил Попов и Анатолий Собчак, параллельно вели борьбу за новоучрежденные посты мэров Москвы и Ленинграда. Руководство предвыборной кампанией Ельцина было поручено Геннадию Бурбулису, представительному преподавателю диалектического материализма из Свердловска (родился он в Первоуральске), вошедшему в окружение Ельцина в 1990 году и надеявшемуся стать вице-президентом. 13 мая в эфире впервые появились программы Российского телевидения — одна из первых ласточек завоеванного суверенитета.

Из пяти кандидатов, боровшихся с Ельциным во время его третьих протестных выборов за два года, серьезным соперником был только бывший советский премьер Николай Рыжков, которого выдвинули российские коммунисты. У бровастого лидера новой Компартии РСФСР, Ивана Полозкова, не было ни малейших шансов, и в августе он ушел в отставку. Ельцин уклонился от дебатов с участием всех кандидатов и дважды уезжал из Москвы, формально по парламентским делам, тем самым заявляя о себе как о государственном деятеле, которого не волнует предвыборная возня. Если верить Владимиру Жириновскому, болтливому русскому националисту, занявшему третье место, то помощники Горбачева, работавшие через КГБ, предложили ему посетить те же города, где побывал Ельцин, и выделили 3 млн рублей (около 2 млн долларов) его кандидату в вице-президенты, Андрею Завидии, чтобы обеспечить сотрудничество Жириновского. Но Завидия, как утверждает Жириновский, не стал вовлекать его в эту игру и присвоил 90 % денег, а тот плана своей поездки не изменил[714].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.