НАДЕЖДЫ И РАЗОЧАРОВАНИЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

НАДЕЖДЫ И РАЗОЧАРОВАНИЯ

Императрица Екатерина Алексеевна, как и многие ее современники, уверовала во всемогущество разума. По этому пути она устремилась к Олимпу славы.

«Я начала читать, потом писать Наказ Комиссии Уложения, — сообщает Екатерина. — Два года я и читала и писала, не говоря о том полтора года ни слова, но следуя единственному уму и сердцу своему с ревностнейшим желанием пользы, чести и счастья империи». Свой выбор она остановила на философских трудах Монтескье. Его смелые мысли соответствовали ее решительному настроению. Этот сторонник дворянско-конституционной монархии нападал на основные пороки, порождаемые неразумной организацией человеческого общества. Его главный труд — книга «О духе законов» стала «молитвенником» Екатерины. Она признавалась: «Для пользы своей империи я обобрала президента Монтескье, не называя его, надеюсь, что если с того света он увидит мою работу, то простит этот литературный грабеж для блага двадцати миллионов людей, какое из того должно последовать». Однако Екатерина не только «обобрала» прославленного философа, но и основательно «отредактировала» его.

Монтескье выступает против «злоупотреблений власти». Он пишет: «Если в руках одного и того же лица или учреждения власть законодательная соединена с исполнительной — свободы не существует». Этот аргумент императрицу не устраивает. И она логично, как ей кажется, доказывает разумность противоположного: «Пространное государство предполагает самодержавную власть в той особе, которая оным правит». «Всякое другое правление не только было бы России вредно, но и вконец разорительно».

Оправдание своей монархической позиции Екатерина находит и у западных философов. Она учится у Вольтера примирять свободу с могуществом абсолютной власти. «…все прочие, — пишет она в 1764 году, — медлительнее в исполнениях и многое множество страстей разных в себе имеют, которые все к раздроблению власти и силы влекут, нежели одного государя, имеющего все способы к пресечению всякого вреда и почитающего общее добро своим, собственным».

Екатерина строит для себя следующую формулу: произвол — это бесчеловечно. Миром должен править разум. Но его должен кто-то олицетворять. Вольтер учит, что таковым должен являться просвещенный монарх — верховный судия и покровитель справедливости, честности, разума. Таким образом, Екатерина с помощью авторитетных философов решает давнишний спор о том, что такое «хороший царь» и почему самодержавная власть может быть наилучшей формой правления.

У Вольтера, между прочим, Екатерина нашла и то, что, по ее мнению, недоставало у Монтескье, который выдвигал слишком общие тезисы, подвергал многое жесточайшей критике, из чего почти следовало, что надобно все радикально менять. Вольтер не столь мрачен. Он признает абсолютную власть и допускает возможность свобод, в том числе свободу нравов, предлагая, как дотошный лекарь, лечить конкретные язвы на теле общества.

Так в своем Наказе императрица помирила Монтескье и Вольтера. Теперь ей предстояло запастись лекарствами для лечения язв. В этом деле большую услугу ей оказал другой философ — итальянец Беккарий. Почти вся десятая глава Наказа «Об обряде криминального суда», посвященная уголовному праву и исправлению нравов, — это мысли, взятые из книги Беккария «О преступлениях и наказаниях». Этот философ во многом расходится с Монтескье и ближе к идеям Руссо, которому Екатерина покровительствовала, но произведения коего не всегда почитала. Беккарий выступал в защиту угнетенного большинства, против привилегий дворянства. Однако Екатерина умудрилась и на сей раз найти примиренческую стезю, встав на абстрактную позицию «блаженства всех и каждого». Она проповедует в Наказе всеобщее человеколюбие и терпимость, выступает против пыток, за гласность суда, за «приведение в совершенство воспитания», за широкое распространение просвещения. «Преуспев, по мнению моему, в сей работе довольно, — пишет Екатерина, — я начала казать по частям, всякому по его вкусу, статьи, мною заготовленные, людям разным…» Первоначальное знакомство «по частям» и «по вкусу» — это был тактический прием. Наказ был составлен так, что различные его страницы отвечали вкусам, запросам и умонастроениям самых разных людей. Такой метод прочтения пропагандистски был выгоден. У представителей разных сословий создавалось впечатление, что императрица разговаривает с ними на понятном для них языке, читает их сокровенные мысли. Общественное мнение сложилось благоприятное. Оно распространилось и за пределы России. Екатерина велела разослать отдельные перепечатанные или переписанные от руки главы Наказа писателям, философам, просветителям с мировыми именами. Их авторитет и осведомленность о новшествах в России были нужны ей для пропаганды своей деятельности. Цель была достигнута. Екатерина популярностью затмила всех своих зарубежных коллег. В письме к российскому посланнику в Париже Дмитрию Голицыну Вольтер писал: «Людовик XIV, расточавший свои щедроты писателям в Европе, стоит много ниже вашей Государыни: он требовал указания ему повсюду достоинств, а Императрица сама с ними ознакомилася. Веления своего сердца она подчиняем советам разума. Желаю, чтобы царствование ея было столь же продолжительно, как оно делает его достославным».

«Блаженство каждого и всех» — золотые медали с такой многообещающей надписью были выпущены специально для избранных депутатов, которым надлежало ознакомиться с Наказом и на заседаниях созданной комиссии разработать и утвердить новое уложение. Делегаты были избраны от всех сословий, государственных учреждений и органов власти, пахотных солдат, крещеных и некрещеных некочующих народов, за исключением помещичьих крестьян. Они съехались в Москву в 1767 году, 30 июля приняли в Успенском соборе присягу, а затем под командованием генерал-прокурора Вяземского отправились в Коломенский дворец. Здесь начались заседания, «при каждой статье родились прения».

Горы бумаг, протоколов, записок, докладов, предложений росли не по дням, а по часам.

17 августа в комиссию пришло пополнение из числа гвардейцев. В их числе был и Николай Новиков. Он стал вести «дневные записки в комиссии о среднем роде людей». Эта нелегкая, кропотливая, но интересная работа, к которой Новиков относился с увлечением, по существу, в дальнейшем и натолкнет его на журналистскую и издательскую деятельность.

Дебаты разгорались. Депутаты осмелели, вошли во вкус. Екатерина с тревогой следила, как «они более половины того, что написано мною было, помарали». Гражданское возбуждение нарастало. Генерал-губернатор Малороссии Румянцев предлагал «пройти со вниманием течение минувших времен и рачительно разыскать все причины, вредившие общему благоденствию и силе законов». Пахотный солдат Жеребцов требовал всеобщего образования. Дворянин Григорий Коробьин настаивал на крестьянской реформе, оправдывал крестьян-беженцев. Одни отстаивали свою «породу», другие, как Иван Смирнов, требовали, «чтобы дворянство и преимущества оного не доставались по наследству, но чтобы всякий старался достигать их по заслугам. И судить дворян следует по законам, которые установлены для всех других людей в государстве».

Споры затягивались. Они даже успели изрядно поднадоесть императрице. Она, видимо, рассчитывала больше на парадный триумф затеянного ею мероприятия и никак не думала, что жизненные проблемы намного сложнее, запутаннее, прозаичнее, чем философские умозаключения, изложенные в Наказе. К тому же в комиссии стали поговаривать о частичном ограничении монаршей власти и расширении правительственных прав. Некоторые депутаты отошли от вольтерьянства, их позиция была в русле руссоизма. А это уже совсем никак не вязалось с настроением императрицы. Делить с кем-то еще лавры славы — это не входило в ее планы. К абсолютной власти она быстро привыкла.

Чересчур бурная деятельность комиссии и туманный, мечтательный либерализм, изложенный в Наказе, вошли в явное противоречие с планами Екатерины. Но отказаться от фолианта, который успел так сильно нашуметь и принес ей мировую славу, — это было выше сил императрицы. Оставалось признать его ценность, но лишить Наказ законодательной силы. «…и остался Наказ Уложения, — пишет Екатерина, — яко напечатан, и я запретила на онаго инако взирать, как единственно он есть: то есть правила, на которых основать можно мнение, но не яко закон, а для того по делам не выписывать яко закон, но мнение основать на одном дозволено». В декабре 1768 года штаты комиссии намного сократились, депутаты были распущены. Им туманно пообещали, что созовут вновь, когда появится такая необходимость.

Случай для ограничения деятельности депутатов представился удобный и аргумент, в общем-то, убедительный: на Россию напала Турция, началась война, которая призывала людей выполнить свой первейший гражданский долг.

Однако, несмотря на обманутые надежды, деятельность комиссии сыграла огромную роль. В России наметилась тенденция к раскрепощению мысли, к осмыслению социальных проблем, к бурному развитию критики.

Этим настроениям поддался и архитектор Баженов. Он стал больше интересоваться политикой, чаще читать журналы, книги по философии. В письмах, которые зодчий направлял императрице, появились нотки требовательности.

Баженов писал: «Вверенное мне в.и.в. производство столь огромного в Москве здания долженствовало, по званию моему, упражнять все мои мысли и тщание. Я обязан, однако ж, по несчастью, употребить вместо того большую по моей непривычке часть времени на чтение указов и писание моих представлений. Едва строение началось, а уж у меня стопы дел накопились. Такое начало заставляет меня опасаться, чтобы сия переписка не сделалась со временем единственною моей работою и чтобы я, отстав потому совсем от своей должности, не был причиною какого-либо несчастного приключения. Сие опасение побудило меня прибегнуть к монаршему в.и.в. престолу и всеподданнейше испрашивать, для освобождения меня от всяких переписок, высочайшего вашего соизволения, чтоб все от Экспедиции поручено мне было впредь на словах и словесные ж мог я чинить ей требования и представления».

Забот на Баженова свалилось действительно много, и архитектору было не до бумажного волокитства. Архитекторская команда, руководимая Василием Ивановичем, стала крупным художественным центром первопрестольной столицы. И занимались здесь только практическими работами. Баженов мыслил широко и перспективно и потому на людей, состоящих при кремлевском строении, смотрел не просто как на временных исполнителей своих эамыслов. Члены «команды» под руководством мастеров учились рисовать, плотничать, лепить, готовить модели, понимать чертежи и схемы-проекты. Они изучали механику, физику и математику, которые преподавал Каржавин, знакомились с историей архитектуры и прочими науками, «до строительства относящимися». Хлопот в этом плане было много. Часто приходилось с боем выбивать помещения для занятий, ходатайствовать о более или менее сносном материальном положении бедных учеников, выходцев из «черни». На своих учениках Баженов даже изрядно разорился. Он «для их обучения выписывал нужные книги, покупал эстампы, редкие картины и все, что касается до художества, из своего и заемного избытка».

Большое значение Василий придавал подбору кадров будущих строителей. В свободные часы он бродил по московским переулкам или уезжал за город, подолгу наблюдал за кладкой деревенских изб, за работой мастеровых. любовался изящно изготовленными наличниками, резьбой по дереву. Случалось, что Баженову удавалось переманить к себе способных мастеров, народных умельцев. Такие заботы в отличие от канцелярщины были ему по душе. Приятные хлопоты другого порядка — это подготовка к изданию учебников по строительному делу на русском языке. Каржавин, прекрасно владевший иностранными языками, проделал в этом смысле колоссальную работу. Федор занимался переводами. Василий редактировал, писал статьи и комментарии.

Начали с того, что Каржавин перевел две книги Витрувия из его знаменитого трактата «Десять книг об архитектуре». Затем был сделан перевод с французского по Перро «Сокращенный Витрувий, или Совершенный архитектор». «Соавторы» сопроводили эту книгу «Словарем архитектурных речений, собранных при модельном доме в Москве». Параллельно с этим Баженов подготовил к изданию заметки о творчестве архитекторов разных времен: «Мнение о разных писателях, которых сочинения об архитектуре у нас ежедневно в руках бывают».

Все эти работы, а также «Изъяснения» Баженова относительно кремлевских строений — неоценимый вклад в развитие теории архитектуры.

В архитекторской команде Баженова царили оживление, дух приподнятости. Ученики с интересом изучали науки, каждодневно помогали Баженову в работе над моделью.

Однако в вопросах обучения с самого начала многое было сопряжено с трудностями. Не хватало чертежных досок, грифелей, книг, учебных материалов и пособий. Денег на это никто не отпускал. Приходилось выкраивать, выкручиваться, полагаться на энтузиазм. Должности учителя в команде не было. Поэтому занятия проводили, в том числе Каржавин и Баженов, без оплаты. Успешно и планомерно шла работа лишь над кремлевской моделью. Даже в незаконченном виде она стала известной достопримечательностью Москвы. На нее приходили любоваться писатели и иностранные дипломаты, видные ученые европейских академий и прочие почетные гости первопрестольной столицы.

Модель впечатляла всех, даже и людей, которые к баженовскому проекту были настроены скептически или недоверчиво. Поражало многое. И техника изготовления, и сами размеры модели. Они были таковы, что во внутренних дворах могли разгуливать несколько человек. В своих пропорциях модель математически точно соответствовала размерам будущего дворца.

Фасад главного корпуса задуманного Баженовым дворца имел сложное членение: два нижних этажа объединены сплошной горизонтальной руставкой и карнизом. Они отделяют верхние этажи. Первые два этажа — это своего рода постамент для двух верхних. Они объединены декоративным убранством и колоннами в одно целое. Антаблемент украшен скульптурой. Его поддерживают четырнадцать колонн. По обе стороны центрального выступа по десяти колонн. За ними — двухколонные выступы. В нишах стен изящные вазы. Весь фасад центрального корпуса являлся, таким образом, как бы богатейшей и красивейшей архитектурной декорацией. Внутренний фасад главного корпуса, выходящий во двор, имел почти такое же богато декорированное оформление.

Впечатлительна была циркумференция — огромный полуциркуль с высоким четырехступенчатым цоколем, с многочисленными мраморными колоннами.

Циркумференция соединялась с главным корпусом. В этом месте — подъезд с тремя красивыми арками. Богато декорированный вход обрамляли колонны. С другого конца циркумференция соединялась с театром. Особенный эффект производил его парадный вход, от которого сбегали широкие пересекающиеся лестницы. Стены театра украшены ионическими колоннами.

Не менее эффектно и внутреннее оформление, особенно центрального зала дворца, впечатляющего своими размерами. В углах — мощные колоннады, состоящие из девяти колонн коринфского ордера из финляндского розового гранита. Стены отделаны венецианским мрамором. Между окнами — скульптуры. Стены также украшены портретными медальонами и т. д.

Вестибюль дворца — это своего рода беседка из двенадцати колонн розового мрамора. За ними идет другой пояс колонн. Причудливо переплетаются мраморные лестницы. Вестибюль, как и центральный зал дворца, богато украшен скульптурами, гирляндами; на стенах — мозаика, фрески, разнообразные лепные украшения.

О модели и невиданном проекте заговорили с восторгом и завистью в европейских королевских дворах. Однако на пути к осуществлению общего замысла неожиданно возникла преграда. В Москве вспыхнула эпидемия чумы. Некоторые монастыри превратились в больницы. Хозяева дворов день и ночь жгли можжевельник и навоз. Вонючий дым стелился по всему городу. В городе усилились воровство, разбой и беспорядки. Архитекторская команда Баженова поредела.

Эпидемия чумы длилась до 1771 года.

Баженов приложил немало усилий, чтобы удержать оставшихся людей при строении. Это стоило нервов, дополнительных хлопот. Каржавин, глядя на самоотверженного и сильно измотанного заботами Баженова, как мог утешал, подбадривал. И все же от Василия не ускользнуло, что Федор временами сам впадает в уныние.

Каржавин признался:

— Виною всему не чума… Душно мне здесь, Василий… Да и тебе нелегко — разве не вижу. В похвальбах хоть и нет недостатка, но… что-то мало мне верится в успех оного мероприятия.

Баженов молчал. Устало и отрешенно смотрел в одну точку.

Ответил незлобно, тихо:

— Держать не стану. Коли душа не лежит, то поступай как знаешь. А за все, что сделал полезного, — покорно благодарю.

В конце 1771 года к строительству дворца все подготовлено. Требовалось согласие Московского сената на разборку строений в Кремле, чтобы можно было осуществить выемку земли под фундамепт дворца.

Сенат дал свое согласие. К августу 1772 года площадка под центральную часть дворца была подготовлена.