2. Война

2. Война

Радио было редкостью, а о радиоприемниках в то время мы и представления не имели. И вот в воскресенье 22 июня 1941 года нарочные всех пригласили в клуб, чтобы услышали по радио важное правительственное сообщение. После речи Молотова многие женщины со слезами возвращались домой, а казаки хорохорились, что этого Гитлера шапками закидают.

Началась мобилизация в действующую армию. В августе был мобилизован и мой отец, от которого мы стали получать письма-треугольники, а иногда и открытки. Одно из них хранится у меня как реликвия до сего дня. В 1943 году отец погиб на фронте.

Мы, школьники старших классов, заняли место отцов. Работали на уборке урожая, кто погонычами быков на лобогрейках, а кто покрепче — и на сидушках, отгребая с кос скошенный хлеб. До января были заняты на колхозных работах: возили хлеб на элеватор и в амбары, пахали землю и т. д., за что нам начисляли трудодни.

В начале 1942 года, после освобождения Ростова Красной Армией, занятия в школе возобновились. В мае я закончил семь классов, получил свидетельство об окончании неполной средней школы и сразу же приступил к работе в колхозе. Мне поручили ухаживать за табуном молодых лошадей-двухлеток. Старшим у нас был глухонемой дядя Саша.

В июле пришли немцы. На третий день после их вступления я отправился к Донцу поудить рыбу и нежданно-негаданно попал в беду. Уселся, как бывало, у Нелидиных верб напротив болиндера (насосная установка для полива колхозного огорода). Примерно через час появился краснозвездный самолет, сделал круг над вербами и вдруг открыл огонь из пулеметов. Пули забулькали по воде вдоль берега. Я быстро забрался под береговую корягу. Сделав еще один круг, самолет улетел.

Только я вернулся к своим удочкам, как подзывают меня два красноармейца. Расспросили, откуда я, и есть ли в хуторе немцы. Рассказал, что знал. Они позвали лейтенанта, и я ему повторил. Он и говорит: «Знаешь что, пацан, ты лучше уходи отсюда».

Я смотал удочки и переплыл на другую сторону Донца к болиндеру, где дежурил дед Миша Калюжный, располагаясь во флигеле. Все ему рассказал и стал рыбачить с мостков. С другого берега красноармейцы попросили у нас рыбу. Я отдал деду свою, он взял, что было у него, и на лодке перевез на другую сторону. Оттуда с ним переехали три красноармейца, спрятавшись на дне лодки, и сразу же бросились в прибрежные кусты и ушли в сторону займища. А я продолжал свою рыбалку.

Вдруг вижу, что по берегу к нам идут четверо немцев. Бросился бегом во флигель и сказал деду Мише, что подходят немцы. Он сказал, что будет сам с ними говорить, и чтобы я молчал. Зашли два немецких солдата, направили на нас автоматы со словами: «Рус партизан?» Дедушка, как мог, объяснил, что мы не партизаны. Осмотрев все, скомандовали: «Рус, комм!» Когда мы подходили к берегу, дедушка велел мне сбегать и замкнуть флигель.

Я быстренько развернулся и побежал выполнять приказ деда, а немцы с ним стали садиться в лодку. Через 2–3 минуты поднялась стрельба, засвистели пули. Я упал на землю, а когда стрельба стихла, поднялся и пошел к берегу, чтобы забрать свои удочки. Тут увидел, что один немец перегнулся через борт, а второй лежит на дне лодки. Вероятно, убиты. А дедушки в лодке нет.

С другого берега из автомата дали короткую очередь поверху, и я убежал.

Вижу, один немец побежал по оросительной канаве в сторону хутора. Думаю, что надо уходить, но как? Если идти лесом, поймают и скажут, что партизан. Пошел берегом. Когда подходил к хутору, меня увидели немцы и стали кричать:

«Хальт, хальт!», — и направили в мою сторону оружие. Я остановился. Два немецких солдата переплыли ко мне, обыскали, но ничего не нашли. Подтолкнули к воде, и мы переплыли к хутору. Втолкнули меня к другим задержанным, которых собралось уже человек восемь-десять, и стали грузить в крытый грузовик. Я стал упираться и говорить, что вон там мой дом. Солдат пинком под зад помог мне влететь в кузов.

Привезли к правлению колхоза. Выгрузили. Там уже находилось несколько человек задержанных. Стали выводить по одному на допрос. Подошла моя очередь. Переводчик на чистом русском языке спрашивает: «Кому ты носил продукты?» Отвечаю, что никому никаких продуктов не носил, а ходил на рыбалку.

«А почему у тебя в карманах крошки от хлеба?» Ответил, что брал хлеб для прикормки рыбы. «Ладно, не признаешься — признаешься в другом месте». Собрали нас человек тридцать и под конвоем погнали. Остановились на полянке у колодца, из которого мы брали воду. Тут я увидел сестренку моего друга Саши, подозвал ее и попросил, чтобы она нашла мою мамку и сказала ей, что меня арестовали немцы. Немцы отобрали человек десять, дали на двух человек по немецкому термосу, и в сопровождении конвоя мы стали носить воду из родника, который вытекал в колхозном винограднике.

К вечеру пришла мать, и я ей все рассказал. Попросил принести какую-нибудь одежду, так как к вечеру похолодало. Она принесла мне рваную фуфайку. Когда ложился спать, ко мне попросился молодой красноармеец, и мы вдвоем накрылись этой фуфайкой. Спали прямо на земле. Рано утром нас подняли, построили и погнали в сторону профиля (шоссе). Фуфайку пришлось бросить — в нее налезло много вшей от пленного красноармейца.

Нас пригнали в хутор Мокрый Лог. По пути (15 км) собралось уже человек 60 или 70, так как всех подряд — кто шел, кто ехал — собирали в одну колонну. Разместили в колхозном сарае-конюшне. Часа в 2 дня построили, выдали всем лопаты и под конвоем пошли ремонтировать шоссе — засыпать ямы от бомб. Там мы проработали до вечера. По возвращении нам выдали немного мяса — порцию на десять человек (немцы застрелили какую-то телку).

Утром построили. Пришел офицер, осмотрел нас и скомандовал: «Цивиль, раус!» Все, кто был в гражданской одежде, вышли вперед. Нас отпустили по домам. По-видимому, это была либо венгерская, либо австрийская часть. На этом моя рыбалка закончилась.

А в лесу, как я узнал позднее, выходила из окружения какая-то батарея, и на этой стычке прекратила свое существование. Дед Миша был ранен в ногу. Вылечился. Меня опять направили к лошадям, которые находились по-прежнему на колхозном стане, отстоявшем от хутора в четырех километрах.