ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Он, задыхаясь, бежал по ярко освещенному центру Данцига. Огни слепили его, он терял последние силы. Завернув за угол, он привалился к афишной тумбе, открытым ртом судорожно глотал воздух и, как затравленный зверь, озирался по сторонам, с ужасом ожидая увидеть выбегающих из-за угла преследующих его жандармов. И вдруг прямо перед собой, у ярко освещенной, задернутой белой занавеской витрины, он заметил маленькую вывеску, на которой разобрал только два слова: «американских услуг». Затравленное его сознание обожгла надежда, он оттолкнулся от тумбы и рванулся к двери.

Над его головой мягко звякнул звонок, и он шагнул в яркий свет, в покойную тишину и пряный запах дорогой сигары.

За столом сидел бородатый господин с газетой в руках.

Помещение было похоже на контору. На стене, вдоль которой стояли стулья в белых чехлах, висел огромный красочный плакат, рекламирующий поездку из Европы в Америку на океанском пароходе, а напротив — карта обоих полушарий, занимавшая всю стену.

Дружиловский очень отчетливо увидел все это и стоял, тяжело, хрипло дыша.

Спокойно, медленно опустив газету, господин посмотрел на Дружиловского и спросил по-немецки:

— Что вам угодно?

— Спасите меня!.. Меня хотят убить...

— Вы русский? — спросил господин по-русски.

— Да... да... я бежал от поляков... я у них работал... я много знаю... — постепенно его сознание прояснилось, он напряженно смотрел на бородатого господина. — За мной гонятся... Они меня убьют...

— Успокойтесь, здесь вы в безопасности. — Господин положил сигару в пепельницу, встал, неторопливо подошел к двери, запер ее ключом и погасил яркий верхний свет. — Идемте.

В заднем помещении конторы, очевидно жилом, господин открыл дверь в ванную комнату и зажег там свет:

— Приведите себя в порядок, потом поговорим.

Пока Дружиловский там умывается, мы выясним, кто этот господин со светлой густой бородкой. Его фамилия Бенстед, но он из русских эмигрантов, в дореволюционном Петрограде его имя мелькало в газетных отчетах о различных приемах в министерстве иностранных дел, где он занимал какой-то пост. Он исчез из России сразу после февральской революции и спустя два года объявился в Польше, где работал в разведке. Любопытно, что там вместе с ним оказался и другой русский государственный чиновник, Белянин-Белявский. Да, да, тот самый, в доме которого майор Братковский стащил дорогой перстень с бриллиантом — ну и тесен же мир, в самом деле... Оба они не удержались от соблазна рассказать о краже близким друзьям, и о ней заговорили в Варшаве. Вскоре Братковский подстроил им ловушку, их обвинили в служебном преступлении. По приговору существовавшего при дефензиве офицерского суда они были высланы из Польши. Обосновавшись здесь, в вольном городе Данциге, Белянин-Белявский занимался частной адвокатурой, а Бенстед управлял конторой под названием «Бюро транзитных европейско-американских услуг». Они работали теперь на немецкую разведку и с особым удовольствием и старанием делали все, что могло насолить их бывшим польским начальникам. Так что Дружиловского не иначе как осенило, когда он ринулся в двери этой конторы.

Сколько раз в жизни у него так было! Кажется, конец... все... И нет... Все снова начинается. Злой рок роком, а есть вот и это!.. «Все будет хорошо. Америка, господи...» — думал он, торопливо расчесывая волосы на косой пробор. Постояв немного, чтобы успокоить дыхание, он вышел из ванной.

Бенстед ждал его за столом, где стояло блюдо с бутербродами и большой чашкой кофе.

— Подкрепляйтесь и рассказывайте, кто вы и что с вами происходит.

Он рассказал почти всю правду. Умолчал только об истории с поджогом гатчинского ангара и о том, как кончилась его работа в Риге. Когда дело дошло до Польши, он рассказал о покупке писем у Швейцера, о том, как они вместе с полковником Степиным побывали у Савинкова и у братьев Балаховичей, ну и, наконец, о шпионской конторе Збышевского в Ровно... Бенстед заинтересовался Збышевским, задал несколько вопросов и, получив ответ, спросил:

— Ну а почему же вы бежали оттуда? Почему они гнались за вами?

— Гнались местные жандармы, поляки выбросили меня сюда без документов.

— А за что, за что выбросили? Вы же работали вполне нормально?

— Было в моей работе и плохое... — сознался он. — Однажды потерял объект наблюдения, в другой раз...

— Без плохого не бывает, — перебил Бенстед.

— Они меня возненавидели.

— Не очень понятно за что, — заметил Бенстед.

— Была у меня еще одна история, — негромко сказал Дружиловский, помолчал, колеблясь, и наконец сказал: — Мне стало известно, что один мой начальник украл драгоценную вещь.

— Вот как? Кто именно? — Бенстед был поражен. Да, мир удивительно тесен.

— Братковский... майор Братковский... Я решил отомстить ему за все и подучил свою жену сказать ему, что мы знаем про эту кражу.

— Шаг смелый, если не безрассудный, — сказал Бенстед, поглаживая свою волнистую бороду. — А чем занималась ваша жена?

— Тем же, что и я.

— Ее они не тронули?

— Почему-то нет.

Бенстед решал: не пригодится ли этот человек немцам? Его непосредственный начальник в Берлине доктор Ротт не раз просил присылать ему русских, которых не знают эмигрантские круги в Германии. Может, пригодится и оставшаяся в Польше его жена?

Дружиловский точно подслушал его мысли и сказал:

— Мне бы только добраться до Берлина, там у меня есть знакомые.

— Кто?

— Господа Зиверт... Орлов... — он назвал имена двух бывших русских офицеров, бегло знакомых ему по Ревелю, которые уехали оттуда в Германию.

Бенстед отлично знал и того и другого, оба они теперь работали в немецкой разведке.

— У вас есть какие-нибудь документы?

— Никаких, — ответил Дружиловский, открыто и преданно смотря на своего спасителя.

— Это плохо, сами понимаете...

Но Бенстед разрешил ему переночевать в конторе. А утром Дружиловский по его совету пошел к бывшему русскому консулу Островскому, чтобы попросить у него справку о своей принадлежности к русской армии.

— Какой осел прислал вас ко мне? — высоким голосом кричал консул, отжимая Дружиловского к дверям. — Я сам бы хотел иметь справку, кто я такой. Я консул императорской России, но вы мне скажите: где мой император? Или, может быть, вы думаете, что я консул господина Ленина? — Он брызгал на Дружиловского слюной и все оттеснял его к двери, пока тот не очутился на лестнице.

Дружиловский вернулся к Бенстеду и рассказал о своей неудаче. Но тот сам хорошо знал консула, другого результата не ждал — ему пока важно было только убедиться, что Дружиловский не побоялся добиваться этой справки.

— Тогда мы сделаем вот что, — Бенстед протянул Дружиловскому лист бумаги. — Это адрес генерала Лебедева, который хорошо знал и петроградский гарнизон, и окружение генерала Юденича. Назовите ему известных вам офицеров и своих непосредственных командиров по службе в Гатчине и Ревеле, словом, докажите ему свою принадлежность к офицерству, и пусть он подтвердит ее письменно.

Генерал Лебедев жил в маленьком номере гостиницы. Он был пьян или в тяжком похмелье. Его всклоченные бакенбарды торчали в стороны. Грязный шелковый халат разошелся на громадном, обвисшем животе.

Дружиловский долго втолковывал, зачем пришел, и, когда ему показалось, что генерал наконец все понял, начал рассказывать, где служил до революции и что с ним было потом.

Генерал слушал, тупо уставившись на него рачьими глазами, но, когда Дружиловский заговорил о Ревеле, генерал вдруг оживился, в глазах его появился какой-то злой интерес. Дружиловский замолчал.

— Один вопрос, — сипло сказал генерал, — это не вы ли написали в газетенке Булак-Балаховича о казнокрадах из штаба Юденича?

— Да, я, — радостно подтвердил Дружиловский.

— Вон! Вон, пасквилянт! Убью! — генерал оглядывался по сторонам, точно искал, что схватить в руки. Дружиловский пробкой вылетел из номера.

Уже на улице он вспомнил, что генерал Лебедев был одним из героев его фельетона.

То, что произошло, по сути дела, было хорошим подтверждением его личности, но закончить на этом проверку Бенстед не мог...

— Ну что ж, тогда не взыщите, — развел он руками. — Ничего не могу для вас сделать. В наш век верить на слово было бы безумием. Вы видели, я хотел помочь вам.

— Я благодарен, — с убитым видом произнес Дружиловский.

— Могу дать только один совет, — продолжал Бенстед, — попытайтесь устроиться куда-нибудь и ищите знакомых здесь, в Данциге. Другого выхода у вас нет. Когда появится хоть какое-нибудь подтверждение вашей личности, приходите ко мне, я помогу в отношении Берлина.

Дружиловского принял на работу хозяин пивной на окраине Данцига. С утра до вечера он разносил по столам пиво, а когда пивная закрывалась, мыл посуду. Как только выдавался свободный час, он бежал в центр города и болтался там в надежде встретить знакомого. Но дни шли, недели, никаких знакомых он найти не мог, и все шло по-старому. Надо было что-то делать, не влачить же это мерзопакостное существование. Надо было самому искать путь в приличную, достойную жизнь.

В пивной он познакомился с интересным человеком. Тот имел румынский паспорт, документы стюарда французского торгового флота, а бежал из польской тюрьмы. Он рассказал Дружиловскому, что раньше был фокусником, выступал на эстраде. Во всяком случае, карточные фокусы он показывал потрясающе и этим сейчас зарабатывал на жизнь. Он предложил создать шулерский дуэт, в котором Дружиловскому отводилась роль подсадной утки. Они уже начали репетировать и даже успешно провели пробную гастроль в одном из портовых кабаков. Фокусник планировал прикопить денег и ехать во Францию, сулил большие заработки. Дружиловский побаивался, но дело все же шло к тому, что придется принять предложение фокусника.

И вдруг однажды вечером хозяин пивной зовет его к телефону...

Бенстед и Белянин-Белявский все это время не забывали о Дружиловском. Их тревожило высказанное Беляниным подозрение, не подсовывает ли подпоручика сама польская разведка.

В конторе его ждали Бенстед и низкорослый толстяк с наголо бритой головой и добродушным лицом. Однако его маленькие серые глаза, точно буравчики, сверлили собеседника, начисто смывая ощущение добродушия. Хозяин конторы представил его, не называя фамилии, как человека, который хочет и может помочь.

— Вы должны доказать, что вы не агент Польши, — сказал толстяк и воткнул буравчики в смятенную душу Дружиловского.

— Ну как я могу это доказать? — уныло спросил он и отвел глаза.

— Поступком. Вы бывали в здешнем польском консульстве?

— Это еще зачем? — Дружиловский насторожился.

— Дело мы придумаем.

— Нет, туда я не пойду, — решительно заявил Дружиловский. Он подумал, что его хотят отдать в беспощадные руки польской дефензивы.

Собеседник, очевидно, угадал ход его мыслей.

— Сейчас вы поймете, что я ни в чем не могу содействовать польской разведке, — сказал толстяк. — Я Белянин-Белявский.

— Не может быть! — отшатнулся Дружиловский.

— Это доказать легко — в отличие от вас у меня есть документы, — Белянин улыбнулся, а его буравчики вонзались все глубже. — Так что, если вы рассказали о себе правду и вам действительно пришлось пострадать из-за драгоценностей моей жены, я должен выразить вам сочувствие. А вы просто обязаны мне верить.

— Я верю, — тихо произнес Дружиловский, озадаченно покачивая головой.

— Вам надо посетить польское консульство, — произнес Белянин.

— Но неужели вы больше никак не можете меня проверить? — взмолился Дружиловский.

— Дело не только в нашей проверке.

— Они меня схватят, — заскулил он.

— Господин Дружиловский, нельзя же так, — рассердился Белянин. — Выслушайте сначала... или возвращайтесь в свою пивную.

— Я слушаю, — покорно кивнул он, прикрыв рукой вздрагивающие усики.

— Вы пойдете в консульство и добьетесь, чтобы вас принял господин Кучковский! — энергично начал Белянин. — Запомните — именно Кучковский. Мы с ним хорошо знакомы. Он ведает защитой материальных интересов поляков в Германии. Вы придете к нему в качестве русского подданного, имеющего наследственное право на некое имущество в Польше. Никаких подробностей не надо, вы вообще пришли только выяснить, как вам надо поступать. Он скажет, что в его функции ваше дело не входит. Может быть, он посоветует идти к русскому консулу. Вы скажете, что уже были там и консул отказался помочь. В общем, вам надо всячески затягивать разговор.

Дружиловский понимающе качал головой, он начал понемногу успокаиваться.

— Какой фамилией мне назваться? — спросил он.

— Вы назовете свою фамилию, — ответил Белянин. — Это не играет ровно никакой роли, и вообще, то, что я сказал, только предлог. Вы должны, уловив момент, взять со стола Кучковского какую-нибудь бумагу... документ... Это нам необходимо с господином Бенстедом.

Глаза у Дружиловского округлились.

— Как это взять?

Белянин тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла.

— Послушайте, господин Дружиловский... Вы связали свою судьбу с работой, где таких вопросов не задают. Взять — это значит взять. Особенно если вы действительно хотите уехать в Германию.

— А если, не будет... такого момента? — спросил Дружиловский.

— А если будет? — повысил голос Белянин.

Дружиловский понял — сейчас решается его судьба и другого такого момента ему не представится.

— Бумажку брать все равно какую? — спросил он.

— Лю-бу-ю, — ответил Белянин. — Нам важна зацепка за любой документ консульства.

Сотрудник польского консульства Кучковский был не только хорошим знакомым Белянина, но и агентом немецкой разведки, так что нет ничего удивительного, что он не только создал удобный момент, но и положил на столе поближе к Дружиловскому какой-то документ.

Дружиловский принес его в контору Бенстеда.

— Ну, видите? Прекрасно сработанная операция, и ничего страшного, — сказал Белянин и, не читая, спрятал документ в стол.

Не остыв от страха, пережитого в польском консульстве, Дружиловский неуверенно улыбался. Ладони у него еще и сейчас были влажные.

— Единственный промах в операции — это то, что вы назвались своим настоящим именем, но это уже моя ошибка... — сказал Бенстед. — Но даже если они засекли вашу фамилию и станут наводить справки, они не смогут ничего сделать, вы будете уже в Берлине.

Накануне отъезда он зашел к Бенстеду, который дал ему немного денег и сказал:

— В Берлине сразу же идите в министерство иностранных дел. Запомните: комната семнадцать, доктор Ротт.

Дружиловского встретил летний Берлин — солнечный, чистенький. Было утро, пышная зелень скрывала массивные угрюмые дома, бросала густую тень на торцовые мостовые. По широкой Унтер-ден-Линден в обе стороны катили автомобили, кареты. Торопились на службу чиновники — все в черном, одинаковые, точно их где-то отштамповали. Шли стайками гимназисты, тоже в одинаковой форме, с лакированными ранцами за спиной. Со скрежетом поднимались железные шторы магазинных витрин. Прошел отряд полицейских, аккуратная черная колонна ритмично покачивалась, двигаясь по середине улицы, а на трубах шедшего впереди оркестра сияло солнце.

Дружиловский в приподнятом настроении шел по городу, снова ощущая себя необходимым. Он уже был уверен, что все будет хорошо: немцы народ серьезный, воспитанный, они никогда не позволят себе подлости — сам подлец, он больше всего боялся подлости других.

Сидевший за столом в вестибюле министерства иностранных дел дежурный сотрудник был отменно вежлив. Узнав, к кому пришел Дружиловский, он немедленно переговорил по телефону и, положив трубку, сказал почтительно:

— Доктор Ротт ждет вас.

На втором этаже другой человек провел Дружиловского до двери в комнату номер семнадцать.

— Сюда, пожалуйста.

Доктор Ротт — высокий, с удлиненной лысой головой, поперек темени были аккуратно уложены реденькие белые волосы — поднялся навстречу, поздоровался с Дружиловский и, указав на кресло, вернулся за массивный стол, на котором, кроме чернильницы и пресс-папье, не было ни листка бумаги.

«Я здесь нужен», — повторил про себя Дружиловский, чтобы успокоиться. Он выжидательно и преданно глядел на немца.

— Нам следует познакомиться, — тусклым голосом произнес доктор Ротт. — Расскажите о себе, пожалуйста.

Дружиловский напряг все свое внимание и начал рассказывать... Он понимал, что самый опасный момент — его плохая осведомленность о делах дефензивы.

Но доктор Ротт сразу это почувствовал и, воспользовавшись первой же паузой, сказал мягко:

— Чуть подробнее, пожалуйста.

Дружиловский начал врать, он решил, что немцам не так-то легко проконтролировать полет его фантазии. Для начала он взял самую острую для немцев тему — связь дефензивы с французской «Сюрте женераль». В Ровно у него были на этот счет некоторые наблюдения.

Дружиловский говорил долго, с ужасом чувствуя, что выдыхается.

— Хорошо. Довольно, — сказал доктор Ротт. — Наше знакомство состоялось, теперь с вами поговорят другие.

Дружиловского свезли на Доротеяштрассе. Там в доме, похожем на жилой, с ним говорили двое, и это был совсем не допрос, а беседа, и, как показалось ему, несущественная. Он ошибался — с ним говорили опытнейшие разведчики, которым этого краткого разговора было вполне достаточно для безошибочного вывода: они имеют дело с человеком довольно ограниченных возможностей. И все же было решено, что его можно использовать, — русские агенты, да еще с некоторым опытом, нужны. Но не следует, однако, торопиться, сначала надо его проверить.

Ему предложили поселиться среди русских эмигрантов и систематически давать о них информацию. На другой же день Дружиловский стал обитателем русского общежития под названием «Станица». Это была попросту ночлежка, только на немецкий лад. Здесь было чисто, вместо двухэтажных нар стояли железные кровати, покрашенные в зеленый цвет, и на каждой висела табличка с фамилией постояльца. Это облегчало знакомство...

Ни одной знакомой фамилии он не обнаружил. Но кого здесь только не было! Официант из петербургского ресторана «Кавказ». Теперь он поденно работал грузчиком на почте. Дьячок из Сестрорецкой церкви — он был уборщиком мусора в большом магазине. Предсказатель будущего из Одессы пытался и здесь восстановить свое дело, но, пока не выучил немецкий язык, изображал глухонемого и нищенствовал, вооружившись табличкой, на которой кто-то написал ему по-немецки: «Русский дворянин, потерявший речь от пыток в большевистском аду». Полицейский чин из Ростова, отощавший от недоедания верзила с волосатой грудью. Он целыми днями болтался по «Станице», выпрашивая у соотечественников еду. У него было явное помешательство — он все говорил одно и то же: «Россию продали большевикам либералы, которые не дали полиции выполнить свой святой долг...» Заговорив об этом, он начинал плакать.

Дружиловский исправно поставлял сведения обо всей этой публике, хотя не мог понять, зачем это нужно немцам. На улицу он старался выходить как можно реже, стеснялся своей мятой и грязной одежды. Правда, это помогло ему сразу прижиться в «Станице» — здесь все имели такой же вид.

Однажды у входа в «Станицу» он встретил своего ревельского знакомого, господина Душена. В Эстонии он занимался скупкой ценностей у русских эмигрантов, а позже открыл оптовую торговлю, и Дружиловский покупал у него бумагу на издание своего бюллетеня.

Душен узнал своего ревельского клиента и радостно его приветствовал.

— Все настоящие люди здесь, а не в вонючем Париже, — сказал он, крепко пожимая руку Дружиловского. — А я теперь ваш конкурент, издаю тут русскую газету «Накануне». Не хотите ли написать что-нибудь?

Дружиловский немедленно доложил об этой встрече немцам и спустя неделю с разрешения доктора Ротта принес Душену свою статью о грязных делах польской разведки. Ничего особенно важного в ней не было, однако проскальзывали намеки, будто автор знает гораздо больше, а сейчас делится с читателями лишь малой толикой.

У доктора Ротта расчет был такой: не заволнуются ли, прочитав эту статью, в польской разведке и не решат ли снова приголубить своего беглого агента? Если это случится, Дружиловский станет очень полезен в качестве информатора, а потом к нему можно будет пристегнуть и его жену.

Одновременно доктор Ротт решил получше прощупать и самого Дружиловского. Это было поручено русским агентам, князю Оболенскому, который, как выяснилось, знал Дружиловского по Ревелю, и Андреевскому, содержавшему в Берлине «Бюро газетных вырезок». И вот спустя несколько дней у Дружиловского на улице произошла «случайная» встреча с Оболенским.

Подпоручик хорошо его помнил по ревельским кабакам — князь явно волочился за Юлой.

Сейчас Оболенский выглядел вполне респектабельно. На нем был хороший светло-серый костюм, на голове — соломенное канотье, в руке трость с набалдашником слоновой кости в виде бульдожьей головы.

— Бог мой, кого я вижу! — князь распахнул руки, точно боялся, что Дружиловский пройдет мимо. — Здравствуйте! Здравствуйте! Гора с горой не сходится, а русские люди всегда сойдутся! Как я рад! Читал, читал вас в нашей здешней газете, но не думал, что вы в Берлине! Ничего хорошего я от поляков никогда не ждал! Ваша статья подтвердила мое мнение! Но бог все-таки есть, и он надоумил меня избрать для утренней прогулки именно эту улицу! Замечательно! Великолепная удача!

Дружиловский слушал князя, натянуто улыбаясь, — с чего бы это он так возрадовался? Но его сиятельство и в Ревеле славился своей болтливостью и даже имел прозвище «голубой тетерев».

— Как поживает ваша красавица жена? — не умолкал Оболенский. — Ах, ее нет в Берлине? Какая жалость! Она могла бы украсить этот скучный город. Она истинная русская красавица, какими славен наш Петербург.

Князь еще долго говорил, и Дружиловский мало-помалу успокоился и даже спросил, не может ли князь найти ему хорошую работу...

Оболенский оглядел его с ног до головы и сказал:

— Что значит могу? Я счастлив помочь вам. Сейчас же! Но, миль пардон, вы одеты не для хорошей работы...

— Увы, мой гардероб достался полякам, — грустно улыбнулся Дружиловский.

Князь посмотрел на часы и решительно взял его под руку.

— Идемте! Я сведу вас к одному замечательному человеку, нашему соотечественнику. Он как раз ваш коллега по газетной части и добрейшей души человек. Я уверен, он поможет вам. Это истинно русский человек, идемте к нему, идемте.

— Я его не знаю? — осторожно спросил Дружиловский.

— Вряд ли. Это Николай Михайлович Андреевский. До революции у него с военными не было никаких связей, а из России прямо сюда он бежал еще при Керенском. А вообще-то он историк, вел курс в Смольном институте. И возможно, именно знание истории помогло ему понять раньше других, что России уже нет. А вы-то, вы-то, помнится, хлебнули горя и в красном аду. Но зато теперь вы можете считаться специалистом по большевикам. Вы же их видели, не так ли?

Вскоре они подошли к скромному двухэтажному дому.

Андреевский — маленького роста, сухонький, очень подвижный, седой, но с моложавым розовым лицом — провел гостей в большую комнату, весь пол которой был усеян обрезками газетных полос. На двух столах возвышались вороха газет и журналов, среди которых Дружиловский не без удивления увидел названия большевистских газет «Правда» и «Известия».

— Милейший Николай Михайлович, я привел к тебе симпатичнейшую личность, — журчал меж тем Оболенский. — Между прочим, в Ревеле он тоже занимался газетой. Не так ли, Сергей Михайлович, было ведь и такое?

— Да, я издавал в Ревеле бюллетень, — скромно подтвердил Дружиловский.

— Ну вот видите? — продолжал князь. — Я же знал, кого и к кому веду. А Николай Михайлович занят потрясающе интересной работой, он разработал теорию о том, что большевики в России неизбежно подорвут сами себя. Ведь так, Николай Михайлович?

— Похоже, — снисходительно улыбнулся Андреевский.

Он действительно оказался добрейшим человеком, предложил Дружиловскому сотрудничать в его бюро, подарил ему свой совсем еще хороший костюм.

Андреевский доказывал неминуемую гибель большевизма в России с помощью газетных вырезок, в которых говорилось о всяких неполадках в советской жизни. Вырезки переводились на немецкий и французский языки и в копиях рассылались правительствам, политическим деятелям европейских стран и редакциям газет.

Дружиловский помогал делать вырезки и вести картотеку, работа ему нравилась, снова казалось, что он занимается настоящей политикой. Спал он на газетах в той же комнате, где они работали, но он был счастлив, что вырвался из ночлежки...

ИЗ БЕРЛИНА В ЦЕНТР. 13 июля 1923 года

«Случившееся со мной в Польше вы уже знаете, но все хорошо, что хорошо кончается. Спасибо за предупреждение, я и сам понимаю, что, находясь здесь, мне нужно остерегаться поляков. Однако эта ситуация не так уже тревожна — в конце концов, они, не имея против меня своих данных, поверили мне и просто выслали меня, а то, что будет здесь моим прикрытием, только подтвердит мое алиби. Так что, не стоит ли мне при необходимости пойти на сближение и с ними?

Продолжаю ориентироваться. Здесь оказался мой давний знакомый по Белграду, морской офицер Павлов, который возглавляет какое-то объединение русских офицеров. Встретил он меня очень дружелюбно. Зовет работать с ним, но я пока держусь пассивно и даю ему понять, что могу устроиться где-то еще. Когда я спросил, не лучше ли мне обосноваться в Париже, он сказал: «Неужели вы не понимаете, что Германия сейчас единственный удобный плацдарм для политической борьбы во всемирном масштабе?» И далее: «Именно здесь сейчас концентрируются самые активные политические силы Европы и даже Америки, и именно здесь сейчас заквашивается будущее Европы с нашей с вами России». В порядке примера рассказал, что он знаком с каким-то поляком, который занимается здесь ни более ни менее как вовлечением Америки в войну против Советского Союза. Павлов убежден, что все решается здесь, а не в прогнившем Париже, где собрался весь балласт России. Любопытно, что Павлов брезгливо относится к деятельности в Германии иностранных разведок, но все же считает это частью общеполитической борьбы, в которой себе он отводит некую более возвышенную роль.

Организация, которой руководит Павлов, называется «Братство белого креста». В нее входят офицеры главным образом аристократического происхождения. Политическая программа братства пока мне не совсем ясна, но в главном она, конечно, контрреволюционная. Это только одно из русских объединений, имеющихся в Берлине.

Снял комнату со столом в немецкой интеллигентной семье. Отец погиб на фронте во Франции, отсюда в семье ненависть ко всему французскому. До войны отец работал директором гимназии, был призван только в шестнадцатом году. Остались мать, двое сыновей — 18 и 16 лет, сестра матери — врач, ее муж — чиновник городского магистрата, социал-демократ. Я для них офицер царской армии, эмигрант. Раньше семья жила неплохо. Сейчас победнее, особенно в смысле питания. Но когда говорят о Версале, клянут Францию не за то, что стали жить хуже, а за то, что у Германии отнято право быть великой державой. О своих левых говорят, — «они не немцы» и добавляют — «вы, как никто, убедились, что красные могут погубить государство». В ближайшие дни даю Павлову согласие работ ать в его братстве...

Кейт».

Резолюция на донесении:

Сообщить Кейту, что его работа одобряется.