«Русский Туркестан»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Русский Туркестан»

В 1910 — 1912 годах русские промышленники были взволнованы затруднениями, возникшими при закупках американского хлопка. Буржуазные газеты стали кричать, что русским текстильным фабрикам угрожает «хлопковый голод».

Естественно, что при столь острых обстоятельствах вспомнили о Воейкове, знатоке проблем Средней Азии. Его перу принадлежали работы: «Искусственное орошение и его применение на Кавказе и Средней Азии», «Орошение Закаспийской области с точки зрения географии и климатологии», «Человек и вода». Для детального ознакомления с перспективами отечественного хлопководства правительство командировало ученого в Туркестан.

Воейков прибыл в Красноводск 1 мая 1912 года. Сойдя с парохода, Александр Иванович совершил несколько прогулок по городу. Ослепительно белый свет заставил его надеть темные очки. В белой фуражке, белом костюме, в легких туфлях, семидесятилетний профессор, казалось, не чувствуя жары, бодро ходил по раскаленным красноводским улицам.

Сорок два года прошло с того памятного лета, когда он посетил Красноводск и совершил отсюда небольшую экскурсию в пустыню. С тех пор ему довелось видеть другие пустыни — пустыню в Скалистых горах, индийскую пустыню Тар. Но ему не приходилось бывать в Туркестане, которым он всегда интересовался, о проблемах которого много писал. По литературе, рассказам ученых Туркестан был Александру Ивановичу хорошо знаком. Но он давно мечтал увидеть эту страну собственными глазами!

— Какой маршрут вы избрали для ознакомления с краем, ваше превосходительство? — подобострастно спросил Воейкова чиновник, посланный генерал-губернатором для встречи и сопровождения петербургского профессора, выполняющего особое задание правительства.

— Во-первых, покорнейше прошу вас называть меня только по имени-отчеству. А потом еще одна просьба. Никакого твердого маршрута, никаких официальных встреч! Я хотел бы ездить и останавливаться по своему усмотрению.

— Сделайте одолжение, Александр Иванович. Вам предоставлен особый вагон, который будут прицеплять к любым поездам, даже к курьерским, по вашему первому требованию.

— Вероятно, чаще его придется прицеплять к самым медленным товарным, — рассмеялся Воейков. — Ведь мне надо многое увидеть и изучить.

Ряд просторных, выкрашенных белой краской вагонов уже стоял у перрона, когда Воейков с прикомандированным к нему чиновником приехал на вокзал.

Александр Иванович и его спутник разместились в последнем вагоне с надписью «служебный».

Поезд плавно отошел. Отодвинув занавеску, Воейков увидел необозримое белое пространство пустыни, по внешнему виду напоминавшее снежные равнины русских степей в самый разгар зимы. Лишь кое-где виднелись низенькие кустарники, почти лишенные листьев, сухая колючая трава и словно нагибающиеся к земле причудливо узловатые стволы саксаула.

Почти на каждой станции Воейков выходил из вагона и спешил сделать хоть несколько шагов по раскаленной белоснежной корке, покрывавшей землю.

В Ашхабаде вагон Воейкова отцепили и поставили на запасной путь. Александр Иванович в течение нескольких дней знакомился с городом. Множество белых домиков, окруженных садами, были аккуратно расставлены вдоль распланированных улиц — это центр. На окраине домики стояли нередко среди пыльной дороги, и было страшно подумать, как можно вытерпеть здесь невыносимую жару летних и осенних месяцев. Запыленная чахлая зелень казалась более живой лишь у арыков, пересекавших город в разных направлениях. За городом расположилась опытная сельскохозяйственная станция с хлопковыми полями.

На участках Ашхабадской школы садоводства и у подножья хребта Копет-Даг, где находились дачи русских чиновников и местных купцов, Александр Иванович видел прекрасные сады, орошаемые горными ключами.

Колея была однопутная, и поезд часто подолгу стоял на разъездах, ожидая встречного.

Наконец состав подошел к берегу реки Теджен, только что разворотившей плотину, которая снабжала водой арыки разросшихся у Теджена поселков. Из расспросов местных жителей Александр Иванович узнал, что искусственное орошение, ставшее возможным благодаря плотине и арыкам, уже привлекло к берегу Теджена довольно многочисленное население. Больше десяти тысяч туркменских войлочных кибиток стояло в Тедженском оазисе. Наряду с пшеницей и ячменем здесь сеяли люцерну, которая давала высокие урожаи.

«Вот что значит искусственное орошение!» — снова подумал Воейков.

Недалеко от старинного города Мерва[62], с его разрушенными стенами, древними мечетями и крепостными стенами, унылыми пыльными улицами, было расположено «Мургабское государево имение». На станцию Байрам-Али встречать профессора вышли все чины администрации имения. На кителях нескольких чиновников Воейков увидел университетские сине-белые крестики и овальные нагрудные значки сельскохозяйственных институтов. Удельное ведомство, распоряжавшееся имениями царской фамилии, не жалело денег на приглашение специалистов, чтобы повысить доходы первого помещика России — царя Николая II и его многочисленной родни.

В имении Воейков увидел немало интересного. Уровень реки Мургаб был поднят плотиной. Вдоль реки и отведенных от нее каналов зеленели сады и хлопковые поля.

— Мы повезем вас на моторной лодке, — сказал управляющий имением.

Здесь, среди бескрайных среднеазиатских пустынь, это казалось чудом.

Удельному ведомству принадлежали лучшие земли Мургабского оазиса. Но обрабатывалась лишь их часть воды все-таки и здесь не хватало. Оросительные каналы были построены нерационально.

В небольших поселках Байрам-Али и Иолотань стояло несколько уютных домиков для администрации имения. Ей жилось прекрасно. О рабочих же никто не беспокоился. Они ютились в землянках или юртах.

Жившие вокруг Мерва туркмены были по преимуществу кочевниками и занимались разведением верблюдов, лошадей, овец. Главным занятием женщин и детей было изготовление темных ковров с чудесными узорами. За эти ковры, известные тогда под названием «текинских», скупщики платили туркменам жалкие гроши, а затем по высоким ценам перепродавали их петербургским и московским купцам, в свою очередь наживавшим огромные барыши.

Вернувшись в Мерв, Воейков попросил начальника станции прицепить вагон к поезду, идущему на восток. У станции Чарджоу путешественник сделал длительную остановку.

Расположенный на берегу самой большой реки Туркестана — Аму-Дарьи, Чарджоу славился прежде всего замечательно ароматными и сочными чарджоускими дынями, но ко времени приезда Александра Ивановича эти дыни еще не успели созреть.

Другой достопримечательностью Чарджоу, менее известной тогдашней «широкой публике», был большой железнодорожный мост, который приходилось защищать от паводков мощной реки и от песков, наступавших на железнодорожную насыпь.

Могучая река медленно катила свои темношоколадные воды. Она несла такую массу лёсса, что казалось, будто это не вода, а раствор глины, медленно ползущей под мостом.

Далеко впереди Воейков видел почти пустынные берега с очень редкими постройками.

— Как много воды пропадает даром! — невольно вырвалось у него. — Аму-Дарья может оросить десятки, нет, сотни тысяч десятин земли! Но пески? Ведь если они будут надвигаться на канал, поля и сады, вся работа по созданию оросительной системы окажется напрасной! Проблема борьбы с песками куда как нелегка!

Ответ на этот мучивший его вопрос Воейков получил на небольшой станции Фараб, где лесовод В.А. Палецкий показал ему музей. Здесь были собраны экземпляры растений и животных пустыни, а на стендах и в ящиках демонстрировались различные средства борьбы с движущимися песками. Много пришлось поработать лесоводам, чтобы найти лучшие и самые дешевые способы закрепления песков с помощью растений. Выработали целую систему. Сначала сеяли траву селин, обладающую свойством свертывать свои листья под лучами солнца и раскрывать их после заката. На почве, уже частично скрепленной селином, начинали расти кустарники, в том числе песчаная акация и приземистые стволы саксаула.

Лесничим Палецкому и Андросову удалось развести саксауловые рощи на протяжении многих километров железной дороги. Воейков с Палецким проехали вдоль посадок на дрезине. На тех участках, где травы еще не закрепляли пески, вдоль полотна были поставлены загородки из камыша.

«Теми же мерами можно защищать и будущие каналы», — думал Воейков, осматривая обширное хозяйство Палецкого.

Снова потянулись долгие километры однообразной знойной пустыни. Когда наступала ночь, Воейков выходил на площадку вагона, открывал дверь и садился на ступеньки: только тогда можно было дышать полной грудью, а порой приходилось набрасывать на плечи даже пальто.

Но что за чудесная ночь! На небе ни облачка, темно-синий небесный свод весь унизан бесчисленными звездами. Закинув голову, Александр Иванович рассматривал в бинокль созвездия. Он забывал, что пора уже отдохнуть после трудных дневных прогулок, что ночь промчится быстро, а туркестанский знойный день снова потребует много сил.

— Пора спать, Александр Иванович, — уговаривал профессора сопровождавший его чиновник.

Но увлеченный профессор просил:

— Еще четверть часа.

Приходилось прибегать к последнему средству:

— Александр Иванович! Мне самому ужасно хочется спать, а я ни за что не лягу, пока вы не заснете.

Такие слова не могли не подействовать на деликатного ученого. Мысль, что он причиняет неприятность другому, была для него невыносима. Александр Иванович решительно поднимался, захлопывал дверь и шел в свое купе.

Станция Новая Бухара. Ослепительный блеск солнца, отраженного белыми постройками поселка. Пестрые халаты людей, кланяющихся профессору и настойчиво зовущих его к нескольким пролеткам, выстроившимся вдоль станции. Извозчики хватают вещи, дергают Александра Ивановича за полы куртки. Но раздается повелительный гортанный окрик. Важно выступает вперед гигантская фигура в плотном ватном халате, стянутом серебряным поясом, с чалмой на голове. Это министр эмира бухарского. Он кланяется в пояс и говорит Воейкову несколько приветственных слов.

— Его высочество эмир просит вас посетить его дворец в Старой Бухаре.

Таков был обычай. Эмир бухарский, жестокий феодал по отношению к подданным, был льстив и угодлив к русскому царю и его чиновникам, благодаря которым сохранял неограниченную власть в своем «государстве». Извозчики столпились около министра. Удастся ли кому-нибудь из этих бедняков заработать несколько рублей?

Нет! Русские гости поедут на лошадях, присланных управляющим эмира. Александр Иванович видит печаль на лицах извозчиков.

Но экипаж слишком тесен. Он не вмещает довольно большого профессорского багажа.

— Пожалуйста, наймите за мой счет еще два экипажа, — говорит Александр Иванович к неописуемой радости двух счастливцев, хватающих вещи.

Экипажи несутся с невероятной скоростью. В первом сидит Александр Иванович с министром. В следующем его спутник с другим вельможей. Поодаль едут извозчики с вещами. Клубы желтой пыли застилают горизонт. Пятнадцать километров пролетели одним духом. Вот уже видна издали ограда дворца.

Вдруг второй извозчик, решив обогнать всех в надежде получить за это с седока «на чай», делает резкий скачок вперед, но на крутом повороте экипаж накреняется, и спутник Александра Ивановича от сильного толчка вываливается на дорогу. Крик. Остановка.

— Какая неосторожность! Боже мой, жив ли?

Встревоженный Александр Иванович подбегает к пострадавшему. Лицо лежащего покрыто густым слоем пыли. К счастью, он больше ошеломлен, чем ушиблен. Его подхватывают под руки.

— Никак не ожидал такого сильного толчка, не успел ухватиться…

Министр угрожающе смотрит на подавленного неудачей возницу.

«Воображаю, как ему достанется», — думает Александр Иванович и, как только экипаж трогается с места, обращается к министру с просьбой не наказывать виновного.

Дворец производит впечатление игрушечного дома, фасад разукрашен цветными узорами, внутри ковры, дорогая мебель, золоченые стены, множество украшений.

Едва сполоснув руки и лицо (здесь на воду скупятся, поливают тонкой струйкой из кувшина), путники сходятся за столом. Жирный плов из баранины. Александр Иванович решительно качает головой:

— Нет, это не для меня.

— Фрукты. Миндаль. Фисташки.

— Это другое дело.

Чай? Придется здесь изменить своему обыкновению и выпить чаю.

После осмотра дворца путешественникам предлагают познакомиться с городом.

Лабиринт деревянных домиков — «ларьков с выставленными товарами: рисом, фруктами, орехами или коврами и цветными халатами.

— Приобрести, что ли, экзотический халат? Покрасоваться в нем дома? — шутя говорит Александр Иванович, протягивая руку к яркому халату.

— Александр Иванович! Что вам за охота покупать московские изделия в Бухаре?

— Московские? Такие пестрые?

— Конечно. Шелк вывозится отсюда в Москву, а изготовленные из него пестрые ткани и халаты, приноровленные к вкусу узбеков и таджиков, направляются в Среднюю Азию. Ведь здесь фабрик нет. Вот полюбуйтесь. — И чиновник, вывернув подкладку, показал Воейкову чуть заметное фабричное клеймо московской фабрики.

— А ремесло?

— Оно в полном упадке. Фабричные изделия дешевле, ремесленные не покупают.

«Колониальная политика…» — думал Александр Иванович и невольно вспоминал англичан в Индии.

Между тем забрались вглубь базара и заблудились среди крытых улиц. На вопрос, где выход, торговцы не отвечали или показывали в разные стороны. Смущенный спутник Воейкова стал оправдываться.

— Пойдемте наугад. Куда-нибудь да выйдем, — сказал Александр Иванович улыбаясь.

Итти пришлось долго. Кривые улицы крытого торгового города нередко приводили путников к одному и тому же месту.

— Вот вы где! — раздался голос чиновника русского посольства, посланного на розыски пропавшего профессора.

— Представьте, заблудились! — смеясь, сказал обрадованный профессор. — В тропическом лесу Южной Америки не заблудился, а здесь, среди лавчонок…

Когда Воейков и его провожатые выбрались на воздух, Александр Иванович попросил показать ему источник воды.

Здесь воду берут из общего пруда. Он называется «хауз». Вырыли его, чтобы верующие могли мыть ноги перед входом в мечеть. Оттуда же берут кувшинами воду для питья.

Александр Иванович с ужасом увидел бурокоричневую лужу, в которой болтали ногами пилигримы, собиравшиеся на молитву. Какая-то женщина, быстро подойдя к хаузу, окунула в воду кувшин.

Как может правительство допускать существование такого источника заразы?

— Правительство эмира бухарского? Очень ему интересно заниматься этими делами!

«А наше правительство?» — хотел было сказать Воейков, но вспомнил, что такой вопрос бесполезен. Чиновник ответит: «Русское правительство во внутренние дела эмирата не вмешивается».

— Вы не беспокойтесь, Александр Иванович, — подобострастно продолжал чиновник, — в нашем Посольстве есть артезианский колодезь, для русского населения воды в нем хватит.

— А эмир берет воду из хауза? — с иронией спросил Воейков.

— Эмир редко бывает в Бухаре. Сейчас он живет на своей даче в Крыму. А когда приезжает, то не знаю, где берет воду.

— Во дворце свои колодези, а иногда и к нам присылают за водой, — сказал русский солдат, прислушивавшийся к разговору.

Из Бухары Воейков проехал в Ферганскую долину. Защищенная со всех сторон горами, она была заселена только по краям. Речки, стекавшие со склонов, перехватывались жителями окраин. Вода наполняла арыки, веером расходившиеся от каждого ручья. Ни один ручей не достигал центральной части Ферганской долины, превратившейся в полупустыню.

Тщательно используя каждый клочок орошаемой земли, дехкане[63] выращивали растения на грядках, пропуская между ними струю живительной воды.

— Грядковая система земледелия, как в Китае, — заметил Воейков.

Он удивлялся искусству дехкан, с помощью простых мотыг обрабатывавших землю.

— Свою или чужую?

Во время странствий по Фергане Воейков выяснил, что многие дехкане из собственников земли давно уже превратились в арендаторов и отдают львиную долю урожая ростовщику-посреднику, к которому перешла земля дехканина за неуплату ссуды.

За пользование водой, захваченной баями или кулаками, дехкане также расплачивались частью урожая.

Совершая переезды в тряской туземной арбе, Воейков посетил Коканд, Андижан, Наманган, Ош и многие кишлаки в глубине страны. Он осматривал хлопкоочистительные заводы, маслобойки. Отметив успехи хлопководства, в которое текстильные фабриканты вложили значительные капиталы, Александр Иванович не мог не увидеть и отрицательные черты хозяйства Туркестана.

— Если бы упорядочить водное хозяйство, провести магистральные каналы и ответвления от них, можно было бы значительно расширить площадь полей и садов, — говорил он местным жителям.

— Но вода-то принадлежит частным лицам, — возражали ему.

— Оросительные воды надо признать государственной собственностью и распределять их через водные товарищества.

Владельцы больших садов приглашали Воейкова отведать фруктов и винограда. Они засыпали его арбу душистыми гроздьями.

— Сколько я вам должен? — спрашивал Александр Иванович.

— Ничего. Все равно пропадет.

В глубинных районах виноград продавался в садах по копейке за фунт.

— Куда его девать? До России не довезешь, а виноделие здесь неважное, вино не выдерживает конкуренции с крымским и кавказским.

— А фрукты?

— Вывозим только в сушеном виде, да и то мало. Урюка[64] много дает и Кавказ.

— А местное население покупает?

— Для дехканина и копейка большие деньги. Ему еле хватает на хлеб. Заработки ничтожные.

Организация переработки на месте хлопка, фруктов, шелка, расширение железнодорожной сети — вот еще важные проблемы для Туркестана.

— А как обрадовалась бы Сибирь туркестанским фруктам и хлопку! Сибирь давала бы сюда зерно, лес, пушнину, дичь.

И Воейков проводил на карте линию от Верного (Алма-Аты) на северо-восток — к Барнаулу.

— Вот какую дорогу надо построить в первую очередь.

Воейков не дожил до осуществления этого замысла. Только при советской власти была построена Туркестано-Сибирская магистраль, разрешившая проблему непосредственного сообщения Сибири с республиками Средней Азии.

Из больших городов Туркестана Воейкову особенно понравился Ташкент с его широчайшими проспектами-бульварами, тенистыми парками, нарядными улицами «русской» части города, представлявшими резкий контраст с кварталами «старого города» — пыльными, лишенными зелени, густозаселенными беднотой. По мусульманскому обычаю в узбекской части города дома отгораживались от улицы глухими заборами.

На узких улицах встречались порой женщины в темных балахонах и шлепанцах. Лица наглухо закрыты покрывалом (паранджой), а одежда так безобразна и одинакова у всех, что возраст женщин можно определить лишь по голосу.

Много интересного видел Воейков в Самарканде с его сказочно красивыми, точно кружевом украшенными лазурными мечетями, величественной гробницей Тимура, красочными базарами, на которых шла оживленная торговля рисом и фруктами, фабричными и кое-где ремесленными изделиями из хлопка и шелка.

Воейков отметил особенности климата долины Зеравшана, в которой лежит Самарканд. Благодаря своему возвышенному положению Самарканд обладает более ровным климатом, чем Ташкент. Там можно выращивать высококачественный хлопок, лучший виноград и фрукты.

Неутомимый путешественник пересек Зеравшанский хребет и снова выехал к Аму-Дарье у пограничного города Термеза.

Воейков уже успел привыкнуть к туркестанской жаре, но здесь, на самой границе Афганистана, и ему казалось невыносимо тяжело. По раскаленной земле было трудно ступать. Однако метеоролог тщательно измерял температуру почвы, собирал сведения о количестве осадков, величине испарений — они оказались особенно большими.

В Термезе Воейков сел на пароход и по Аму-Дарье спустился вниз до Петро-Александровска — рыбачьего поселка уральских казаков, отправлявших в Россию копченую рыбу и икру.

Отсюда Александр Иванович предпринял поездку по Хивинскому ханству, в то время самому «дикому» уголку Туркестана. Мало земли использовалось тогда в Хиве: оросительных каналов здесь не хватало. А в низовьях Аму-Дарьи драгоценная земля поросла камышом.

Поездка Александра Ивановича подходила к концу.

Известный французский географ Эммануил Мартонн, узнав о том, что Воейков путешествует по Туркестану, сообщил об этом Парижскому географическому книгоиздательству, которое обратилось к Александру Ивановичу с просьбой написать книгу. Воейков дал согласие. Он написал научно-популярный географический очерк. Среди дореволюционных трудов, посвященных описанию областей России, произведение Воейкова о Туркестане — одно из наиболее ярких. Приходится сожалеть, что оно осталось не переведенным на русский язык.

Воейков красочно характеризовал природу и минеральные богатства края, рассказывал о борьбе лесничих с движущимися песками, об успехах хлопководства и садоводства.

Из других проблем, затронутых Воейковым, особый интерес представляло водоснабжение и судоходство. Воейков отмечал, что в Хивинском оазисе судоходство по каналам более развито, чем по Аму-Дарье. Следует ожидать, говорил он, что когда соединят каналом Аму-Дарью с Тедженом и Мургабом, судоходство на этих реках станет оживленным.

Говоря о водных ресурсах Туркестана, Воейков писал: «К сожалению, русская дипломатия пренебрегала заключением с Великобританией и Афганистаном договора о количестве воды, которое должно быть оставлено в Теджене и Мургабе. Вода этих рек разбирается для орошения полей в пределах Афганистана, что наносит большой ущерб земледелию на русской территории».

В книге о Туркестане Воейков не прошел и мимо отрицательного влияния мусульманской религии на развитие культуры и хозяйства:

«Ислам регламентирует всю жизнь и проникает в глубины сознания народов; враждебный по отношению ко всякой критике, он убил всякую любознательность и приводит умственные способности людей к глубокому застою».

«В особенно тяжелых условиях находятся женщины-мусульманки, — писал Воейков. — Они попрежнему носят чадру, которая давно уже заброшена многими другими мусульманскими народами России».

Для того чтобы парализовать реакционное влияние ислама, Воейков считал необходимым развитие просвещения. По его. мнению, в первую очередь Туркестану нужна высшая школа с сельскохозяйственными и гидротехническими факультетами. Местные специалисты могли бы сыграть важную роль в развитии хозяйства.

С большой симпатией Воейков говорил о народах, населяющих Среднюю Азию. Он характеризовал таджиков как прекрасных земледельцев и способных рабочих, отмечал храбрость туркменских воинов, их свободолюбие.

Воейков создал первое географическое описание отдельных областей Туркестана: Ферганской, Самаркандской, Сыр-Дарьинской, Закаспийской, Бухары, Хивы, рассказал об их экономике.

В то время хозяйство Туркестана — отдаленной периферии Российской империи — стояло на невысоком уровне. Воейков раскрывал перспективы культуры сахарной свеклы, садоводства, виноградарства и табаководства, предсказывал значительное развитие рисосеяния, выращивания ранних овощей.

В Туркестане Воейков увидел широкие возможности для хлопководства. Но хлопку нужна вода. И в заключительных главах «Русского Туркестана» Воейков говорил о проектах новых оросительных систем, постройке плотин и гидростанций.

Однако он не обольщал себя радужными надеждами. Он писал:

«Ведь правительство не желает или не может предпринять эти большие работы, что же касается частного предпринимательства, то бюрократия умеет создавать ему препятствия. Это тем более легко для нее, когда дело идет о больших проектах… Рассуждают и спорят, назначают комиссию за комиссией, авторы проектов оросительных систем теряют терпение, а если это предприимчивые капиталисты, то, поскольку в России немало выгодных дел, они находят другое применение». Воейков, закончил книгу выражением уверенности в том, что Туркестан будет цветущей страной.

Конечно, в дореволюционных условиях эта уверенность Воейкова была призрачной. Только после Великого Октября народы Средней Азии получили свободу, расцвела культура, промышленность и сельское хозяйство Узбекской, Таджикской, Туркменской, Киргизской и Казахской союзных республик. Они снабжают промышленность Советского Союза хлопком, дают много фруктов, вина.