Семья воейковых. детство и юность ученого

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Семья воейковых. детство и юность ученого

Александр Иванович Воейков происходил из старинного дворянского рода.

Дед ученого, Федор Матвеевич Воейков, был в числе дворян, посланных Петром I для обучения за границу. Вернувшись в Россию, он поступил на военную службу. Позже Федор Матвеевич был русским послом в Варшаве, а затем участвовал в семилетней войне. В 1762 году он стал генеральным комиссаром Кенигсберга (ныне город Калининград), взятого русскими войсками. После окончания войны, произведенный в генерал-аншефы, Федор Матвеевич Воейков занимал пост киевского и новороссийского генерал-губернатора. Это был высокообразованный и умный человек. Он умер в 1778 году.

В Отечественной войне 1812 года участвовали его два сына: Александр Федорович, впоследствии известный литератор, и Иван Федорович — кавалерийский офицер, отец климатолога.

Оба брата отличались друг от друга по характеру и образу жизни. Старший, Александр Федорович, ничем не напоминал своих предков — военных и государственных деятелей. Он окончил Московский университетский пансион одновременно с Василием Андреевичем Жуковским. На золотой доске среди лучших воспитанников пансиона имена Жуковского и Воейкова стояли рядом. Впоследствии Воейков женился на любимой племяннице, крестнице и ученице Жуковского — Александре Андреевне Протасовой, которую поэт в своей известной балладе назвал Светланой. При этом Воейков утаил от Протасовых, что он успел уже прокутить большую часть отцовского наследства. Ему удалось скрыть и свои личные недостатки: грубость, взбалмошность, склонность к пьянству. Свадьба состоялась не без содействия Жуковского. «Светлана» отличалась редкой красотой и мягким характером. Она принадлежала к числу наиболее образованных женщин своего времени, хорошо знала родную и иностранную литературу, поддерживала дружбу с выдающимися писателями и учеными, запросто бывавшими в ее доме. Не только Жуковский посвящал «Светлане» вдохновенные строки. Его примеру следовал замечательный поэт той эпохи Языков, да и не он один.

После женитьбы Воейков возобновил кутежи и азартные игры. Приданое жены быстро растаяло. С помощью Жуковского Воейков получил должность профессора в Дерпте (Тарту). Но к лекциям он готовился плохо, перессорился со многими профессорами и писал доносы петербургскому начальству, а оно пересылало их ректору Дерптского университета. Создалась обстановка, единственным выходом из которой была перемена города.

Однако это оказалось невозможным. Кредиторы не выпускали Воейковых из Дерпта. Занять деньги было не у кого.

Выручать мужа пришлось «Светлане». Она поехала в Москву к брату мужа. Иван Федорович проявил большое сочувствие к «Светлане», дал денег и поручительство за брата. Это освободило Воейковых от дерптского плена. Они переехали в Петербург, где Александру Федоровичу, опять-таки при содействии Жуковского, удалось взять в аренду журнал «Русский Инвалид».

Благодаря положению редактора-издателя крупного журнала, а также красноречию и литературным способностям Александр Федорович стал петербургской знаменитостью. Громкий успех имели его выступления против крайних реакционеров, против невежества и мракобесия некоторых чиновников. Он нападал на реакционеров Магницкого, Шишкова, Глинку, а в особенности на Греча и Булгарина, известных шпионов III отделения.

Однако Воейков был непоследователен, а зачастую и беспринципен в своих симпатиях и суждениях. Случалось, он обливал грязью достойных людей и защищал сановников, от которых зависел или которых побаивался.

В 1814 году Воейков написал свою знаменитую сатиру «Дом сумасшедших», где остро высмеял многих современников. В первое отделение «Дома сумасшедших» он поместил «сумасшедших от любви», во второе — «безумных администраторов», в третье — литераторов.

По цензурным условиям того времени сатира не могла быть опубликована, но рукопись ее переписывалась в сотнях экземпляров. Крупный успех она имела у молодежи и литераторов прогрессивного направления. Зато осмеянные Воейковым глубоко возненавидели автора и при случае мстили ему.

Отзываясь на события современности, Воейков дополнял сатиру новыми строфами до 1838 года, то-есть почти до своей смерти.

По проискам врагов, раздраженных его насмешками, Воейков лишился должности редактора «Русского Инвалида».

Потеря места подорвала его материальное благополучие. Незадолго до этой неудачи Воейков был сбит с ног и изувечен наехавшей на него повозкой. В 1837 году И.С. Тургенев, встретившись с ним у Плетнева, так описал его наружность: «Хромоногое и как бы искалеченное полуразрушенное существо, с повадкой старинного подьячего, желтым, припухлым лицом и недобрым взглядом черных крошечных глаз».

Быть может, не раз вспоминал в то время Воейков кроткую красавицу «Светлану», которой причинил столько страданий. Но прошлое ушло безвозвратно. Александра Андреевна скончалась в Ливорно от чахотки еще в 1829 году. Поездка в Италию не могла спасти хрупкий организм, подорванный тяжелыми переживаниями.

Вторая жена Воейкова, злая и невежественная особа, доставила ему немало огорчений.

Александр Федорович умер, забытый почти всеми, в 1839 году в возрасте 62 лет.

Нельзя не отметить одной замечательной черты Воейкова: его любви к странствиям.

После изгнания французов Александр Федорович совершил путешествие по России. В журнале «Славянин» А.Ф. Воейков в 1813 году поместил длинное стихотворение «О пользе путешествия по отечеству». Из этого произведения и из послания Жуковского, озаглавленного «К другу-путешественнику» (то-есть к Воейкову), можно видеть, что Александр Федорович посетил Казань и Астрахань, Киев и Одессу, Крым и Кавказ.

«Ты видел Азии пределы», — писал Жуковский в своем восторженном стихотворении. Но Воейков не был ни в Сибири, ни на Урале. Говоря об Азии, Жуковский имел в виду Кавказ.

В стихах Воейкова встречаются образные характеристики, хотя слог автора далеко не безупречен.

Вот как описывает он, например, Одессу: Я с любопытством осмотрел Новорожденную Одессу. Народ на улицах, волнуяся, кипел, И мачты в гавани уподоблялись лесу.

Один корабль влетел, Другой уже влетал, И по равнине синей влаги С зарею шум меня невольно пробуждал, И стук секир не умолкал. Росли дома, амбары возвышались, И лестницы вились, и своды округлялись. На стогнах я встречал гостей-купцов Из четырех земли концов…

Любовь к путешествиям, литературный и полемический талант, незаурядная работоспособность сближают Александра Ивановича Воейкова с братом его отца. Но по характеру деятельности и моральному облику дядя и племянник совершенно не похожи друг на друга.

Еще меньше сходства можно обнаружить между Александром Федоровичем и его братом, Иваном Федоровичем. Богатый помещик, не только не расстроивший, но и приумноживший полученное по наследству состояние, Иван Федорович исправно служил на военной службе и получил чин полковника. Как мы уже говорили, он участвовал в Отечественной войне 1812 года. Известно также, что он принимал участие в походе во Францию и был тяжело ранен в сражении при Фер-Шампенуазе, в котором отличилась русская кавалерия. В семье Воейковых сохранилось предание о некоторых обстоятельствах, связанных с ранением Ивана Федоровича.

После боя его нашли под грудой убитых и раненых. Несколько дней не могли определить, кто это такой: Ивана Федоровича вынесли с поля сражения раздетым, а когда он начал приходить в себя, то не мог говорить, так как был ранен в горло. Наконец один из офицеров узнал Воейкова и велел перенести его из солдатского госпиталя в офицерский.

Александр I во время посещения госпиталя обратил внимание на тяжело раненного и спросил, чем он может ему помочь. Ивана Федоровича волновала тяжба о принадлежавшем ему подмосковном имении Аннино-Знаменское, которое влиятельные титулованные соседи ухитрились отсудить в свою пользу. Даже во время тяжелой болезни Воейков не мог забыть об этом. С большим трудом он нацарапал несколько строк на листке бумаги. Присутствующие едва разобрали, что он просит царя о пересмотре судебного дела. Царь сделал распоряжение, и суд, вновь пересмотрев дело, возвратил Ивану Федоровичу Аннино-Знаменское. Много лет спустя деньги, вырученные от продажи этого поместья, дали возможность его сыну, Александру Ивановичу, совершить дальние путешествия[1].

После заключения мира Иван Федорович возвратился на родину, вышел в отставку и стал вести образ жизни, типичный для отставного военного, принадлежавшего к высшему кругу общества. Зимой он проживал в обеих столицах и в подмосковной усадьбе Аннино-Знаменское, находившейся недалеко от города Руза, а на лето приезжал в родовое гнездо — село Самайкино.

Это было имение площадью около одиннадцати тысяч десятин, расположенное в пятидесяти верстах от Сызрани, с обширными лесными угодьями, пашнями и лугами. Ценность имению придавала плодородная черноземная почва, лиственный лес, обилие воды. Через имение протекала тогда еще многоводная река Томашовка, левый приток реки Сызрани.

Иван Федорович Воейков был бережливым и предприимчивым хозяином. Он основал в селе Самайкино и в подмосковной усадьбе суконные фабрики. Связи с правительственными кругами обеспечивали ему казенные заказы, а труд крепостных — хорошие барыши.

Уже в пожилом возрасте Иван Федорович Воейков женился на Варваре Дмитриевне Мертваго — младшей дочери влиятельного и богатого подмосковного помещика Дмитрия Борисовича Мертваго. Дмитрий Борисович занимал при Александре I должность генерал-провиантмейстера, служил в Петербурге, затем в Крыму, а в 1817 году был назначен сенатором, с постоянным пребыванием в Москве.

Писатель Сергей Тимофеевич Аксаков хорошо знал Мертваго и в своей статье, опубликованной после смерти Дмитрия Борисовича, характеризовал его как выдающегося государственного деятеля, боровшегося со злоупотреблениями чиновников, честного и обаятельного человека. Мертваго оставил после себя «Записки».

В 1842 году у Ивана Федоровича и Варвары Дмитриевны Воейковых родился сын Александр — будущий климатолог и географ, а двумя годами позже второй сын, Дмитрий, впоследствии инженер-технолог, крупный чиновник, предприниматель и журналист.

Вскоре после рождения сыновей Ивану Федоровичу было суждено перенести тяжелую потерю. Варвара Дмитриевна умерла, дожив только до тридцати пяти лет. Недолго прожил и Иван Федорович. Пятилетний Саша и трехлетний Митя остались круглыми сиротами.

Дядя Дмитрий Дмитриевич Мертваго взял к себе обоих мальчиков. Для занятий с детьми были приглашены знающие учителя.

Семья жила в деревне, в богатом поместье, окруженном полями. Невдалеке была расположена почти не тронутая порубками роща. Возле дома разбит сад, за которым с любовью присматривали сами хозяева. Жизнь в деревенских условиях возбудила у Саши Воейкова еще в раннем детстве интерес к природе и к сельскому хозяйству. Его внимание привлекали различные диковинные приборы, стоявшие на площадке возле господского дома: в имении Мертваго применялись агротехнические новшества, велись наблюдения за погодой.

Как-то, расхрабрившись, Саша спросил дядю, зачем нужны ему эти «ящики».

Обрадованный интересом юного племянника к делу, которое считал серьезным и важным, дядя подробно объяснил Саше назначение каждого прибора и в заключение спросил:

— А не хочешь ли ты мне помогать и записывать в тетрадку вместо меня? Но имей в виду, это надо делать аккуратно, не пропуская ни одного дня.

Саша с радостью согласился и, пока семья жила в имении, точно выполнял свои обязанности.

В то время дворянским детям давали преимущественно классическое или военное образование. Естественные и математические науки считались «недворянским» занятием. Специальные науки практического характера (агрономические, медицинские и другие) были уделом преимущественно так называемых разночинцев.

Саша Воейков воспитывался в семье, отвергавшей эти отсталые взгляды.

К услугам Саши была отлично подобранная библиотека Мертваго. Он с увлечением читал книги по сельскому хозяйству, метеорологии, ботанике, зоологии. Это в известной степени повлияло на его интересы.

Воспитанием молодых Воейковых руководила их тетка, Софья Дмитриевна. Она считала очень важным обучить племянников иностранным языкам. Саша обладал лингвистическими способностями и уже в детстве овладел английским, французским и немецким языками.

Софья Дмитриевна была очень религиозной и мечтала побывать в «святой земле» — Палестине. Под ее влиянием был составлен маршрут заграничного путешествия семьи Мертваго, предпринятого вскоре после окончания Крымской войны, в 1856 году. Вместе со всей семьей поехали и оба племянника — Саша и Митя. Саше было тогда четырнадцать лет.

Одесса, оживленный портовый город с красивыми бульварами, зданиями, живописно раскинувшийся у моря, очаровал молодых Воейковых. За несколько дней в ожидании парохода они успели познакомиться с достопримечательностями этого важнейшего тогда центра русской морской торговли. Нетерпение увидеть другие страны с каждым днем усиливалось.

Наконец пароход отошел. Открылись необозримые морские просторы.

Юношей интересовала и жизнь на самом пароходе. Оба брата забегали в трюм и на корму, где на жалком своем скарбе сидели малоимущие пассажиры.

Некоторые из них ехали в «святую землю» и слушали россказни различных «старцев» и «бывалых паломников». Слепо доверяя ловким пройдохам, умевшим надевать на себя личину богомольных праведников, они наивно принимали на веру суеверные сказки о чудесах у гроба господня и на «святой земле», а прибыв в «святые места», отдавали последние гроши, нередко через тех же «опытных паломников», палестинским «торговцам религией» за какой-нибудь амулет или «чудодейственный» образок.

Вот и Босфор — извилистый пролив, напоминающий неширокую реку с причудливыми берегами, то расширяющуюся, то сужающуюся до нескольких сот метров. Горные массивы, подступая почти к самому проливу, образуют высокий барьер, и с парохода видны только узкие береговые террасы. Русский геолог П.А. Чихачев называл Босфор магической галереей с открытым верхом и разнообразно изваянными стенами. Местами далеко в море вклиниваются зловещие скалы. Они чередуются с таинственно прячущимися за выступами берега долинами речек, уходящих вглубь материка.

Вдруг пролив расширился, и путешественники увидели изгибающийся длинный залив. На волнах в свете заходящего солнца колыхались многочисленные суда: и дымящие пароходы, и допотопные парусные фелюги. Юркие лодочки немедленно облепили борта парохода в надежде на получение заработка от пассажиров, которым не терпится ступить на землю турецкой столицы.

Большой, беспорядочный и шумный город открылся путешественникам. Выйдя на берег, они подверглись нападению целой армии носильщиков, проводников и каких-то агентов, в конце концов усадивших семью Мертваго в неуклюжую карету, пробиравшуюся черепашьим шагом по узким улицам города. Ошеломленные путешественники пришли в себя только в гостинице.

На следующее утро, выйдя на улицу, они увидели обилие хаотически нагроможденных построек, которые напоминали карточные домики.

И неожиданно над этим хаосом лачуг открылся величественный купол мечети Айя-София, выдающегося произведения византийской архитектуры, с пристройками в турецком вкусе, с минаретами, площадками, витыми лестницами.

А вот и древняя твердыня Царьграда с зубчатыми стенами и грозными башнями, и у самого Мраморного моря — Семибашенный замок, в котором погибло немало узников — врагов ислама и борцов за освобождение славянских народов от турецких поработителей.

На узкой полуевропейской улице Пера суетливая толпа гуляющих. Кого только не увидишь в этом пестром скоплении людей! Неторопливые богатые жители Востока — турки, сирийцы, арабы, евреи, армяне, греки со скучающим и безразличным видом не спеша усаживаются за столиками тесных кафе и часами тянут из крохотных чашек черный кофе. Нарядные европейцы всех национальностей в модных костюмах и шляпах выделяются среди местных жителей, одетых в шаровары и красные фески.

А стамбульский базар? Есть ли что-нибудь похожее на него в России или Западной Европе? Люди всех наций теснятся в узких лабиринтах, залитых солнцем. По обе стороны крытых переулков раскинуты всевозможные товары. Острый запах восточной снеди порою становится невыносимым. Мальчуганы в фесках снуют среди гуляющих, настойчиво угощая их кофе или сладостями, прилипшими к подносам сомнительной чистоты.

Но вот путешественники снова на пароходе. Из лазурной глади Мраморного моря выступают неясные очертания Принцевых островов.

А далее голые берега Дарданелл и нежяоголубое Эгейское море, усеянное то изумрудно-зелеными, то серобелыми известковыми островами.

После приветливых островов Эгейского моря выжженная солнцем полупустынная земля Палестины показалась негостеприимной, а Мертвое море зловещим.

Достопримечательности Иерусалима — храмы, гробницы, древние полуразрушенные дома — не произвели на Воейкова особого впечатления. Легенды, а порой наивные россказни, рассчитанные на малообразованных паломников, показались нелепыми и возбуждали досаду.

После краткого пребывания в городах Палестины и Сирии Воейковы на пароходе снова пересекли Эгейское море и, сделав остановку в Пирее для осмотра античных памятников Афин, поплыли к берегам Италии.

Ее светлосинее небо, прибрежные скалы, пышная растительность субтропического юга, бесценные картинные галереи и памятники архитектуры на всю жизнь запечатлелись в памяти Александра Ивановича.

Из-за границы Воейковы вернулись на родину сухим путем через Центральную Европу.

Путешествие, продолжавшееся около трех лет (1856 — 1858), сыграло в жизни Воейкова серьезную роль: юноше полюбились странствия по неизвестным местам. Эта любовь сохранилась у Воейкова до преклонного возраста. Ему было уже семьдесят лет, когда он совершил трудную и утомительную поездку по Средней Азии. За четыре месяца до смерти Воейков ездил на Южный Урал и в Крым для обследования новых курортных районов.

Можно без преувеличения сказать, что вся жизнь ученого была цепью путешествий, которую оборвала только смерть.