Пересадка на поезд

Пересадка на поезд

– Завтра слетайте последний раз в Ленинград – и вы свободны. Можете отправляться на Камчатку! – сказал командир отряда.

Я был счастлив. Кончилась наконец задержка с повторением неудавшегося перелета. Обижаться, правда, на то, что изо дня в день откладывался этот дальний скоростной рейс, к которому все должно быть готово, не приходилось: «М-10-94» использовался для другого, очень нужного дела.

Двадцать шестого января 1934 года в Москве открылся очередной, Семнадцатый съезд партии. Во время его работы надо было во что бы то ни стало срочно доставлять в Ленинград и некоторые другие города матрицы «Правды». Выпуск газеты в эти дни задерживался. Отчеты о заседаниях поступали из Кремля в редакцию поздно. Матрицы в типографии не были готовы, когда из Москвы в Ленинград уходил последний поезд-экспресс «Красная стрела». Вся надежда поэтому была на самолеты. Но беда в том, что в Москве надуло огромные сугробы снега, взлетать можно только на лыжах, а в Ленинграде снега совершенно нет. На лыжах не сядешь. Тут-то мой самолет показал свои качества. В столице я поднимался на лыжах, а в Ленинграде сбрасывал в условленное место матрицы и без посадки возвращался в Москву. И так каждую ночь.

Вылетать из Москвы приходилось с таким расчетом, чтобы в Ленинград прилететь на рассвете. В хорошую погоду летом быть в воздухе одно удовольствие, но зимой, в конце января, особенно в феврале, дуют частые метели. Через густые облака приходится пробиваться вверх. Самолет ведешь по приборам, не спуская с них глаз, а сам думаешь: скорей бы выбраться выше облаков. Там на темном небе горят звезды, луна где-то сбоку глядит на тебя и небось удивляется: откуда этот «комарик» появился ночью?

По полученной перед вылетом метеорологической сводке погода в Ленинграде стояла хорошая, а тут еще сообщили, что накануне в Ленинградской области выпал снег, так что волноваться не приходится: в случае чего, можно сесть на луг или поле на лыжах и переждать погоду. Поэтому настроение у нас с Флегонтом было отличное.

Поднялся я в небо и тут же «прицепился» к железной дороге. Иду на высоте триста метров, видимость отличная. Под крылом проплывают населенные пункты, залитые электрическим светом. Прошли Вышний Волочек. Вот и город Бологое, значит, близко Ленинград.

«Кажется, по погоде – это самый удачный полет за все время работы съезда». Не успел я так подумать, как внезапно черная стена преградила мне путь. Согласно сводке, в этом районе погода должна быть ясной, а я врезался в сильный снегопад. О нем был разговор на аэродроме, но синоптики уверяли, что я успею проскочить до его начала.

Ничего не видно, а до рассвета уже недалеко. Машину начало бросать, как маленькую шлюпку на морских волнах в сильную бурю. Иду по приборам; какой ветер, куда сносит самолет, учесть невозможно. Скоро должен быть Ленинград. А что, если и он окажется закрытым?

Но всему на свете рано или поздно бывает конец. Неожиданно прекратился снегопад. Стало светать. Но мне от этого не легче. По расчету времени мы должны быть уже в районе Ленинграда.

На востоке показалось солнце. Небо вверху чистое, а внизу сплошные облака. Какая на земле погода, не знаю.

Было бы радио на самолете, как сейчас, и никаких тебе хлопот: запросил бы погоду на аэродроме – высоко ли плывут облака, какая сила ветра и его направление. А тебе сразу же отвечают: «Снижайся смело, видимость на земле хорошая». Или, наоборот, скажут: «У нас погода плохая, туман, лети на соседний аэродром – там хорошо, вас ждут».

А тут не знаешь, что делать. Набрал пятьсот метров высоты, и хоть бы одно оконце найти в облаках и увидеть землю. Нет просвета – сплошная темно-серая гладь.

Что же делать? Вернуться в Москву? Нет, это не в моем характере. Решил испытать счастья и пробиваться вниз. Нырнул в облака. Солнце скрылось. Кругом сплошной туман. А земли не видать. Высота всего пятьдесят метров, можно врезаться в мачту или наскочить на высокую заводскую трубу.

Вдруг впереди стал вырисовываться холм. Даю полный газ, тяну ручку на себя, стараюсь перетянуть препятствие и одновременно отворачиваю машину влево. И случайно вижу – темнеет лес. Поставил машину на привычный курс и пошел бреющим полетом над самой землей, хорошо отличая черный лес от белого поля.

Глянул на часы. От силы через десять минут должен быть Ленинград. Проходит пятнадцать, двадцать пять минут, а внизу сплошной лес. Дальше по прямой идти опасно, можно махнуть за границу, попасть в Финляндию. Повернул самолет обратно. Видимость стала лучше. Но Ленинград найти не могу. Неужели придется возвращаться в столицу? А куда матрицы девать? В последнем полете и так опозориться?

Вдруг справа навстречу мне блеснули рельсы железной дороги. «Здорово! – вырвалось вслух у меня. – Эта дорога, вероятно, и идет из Эстонии или Пскова в Ленинград, она же приведет меня прямо на аэродром». Сразу стало веселей. С надеждой гляжу на горизонт, вот-вот должен быть город, а его нет и нет. Вдоль железной дороги лечу уже минут тридцать. Мелькнула маленькая станция, тут же большое селение, а рядом ровное поле или луг, покрытый снегом. «Вот и хорошо, – подумал я. – здесь можно посадить самолет на снег, и станция рядом. Если через пятнадцать минут не будет аэродрома, вернусь сюда и сяду». Проходит и этот срок. «А если я лечу на Волхов? – мелькнуло в голове. – К тому же компас ведет на северо-восток!»

Из-за поворота навстречу показался поезд. Принимаю твердое решение вернуться к замеченной маленькой станции, сесть и сдать матрицы на поезд. Хоть с опозданием, но все-таки они попадут в Ленинград.

Вот и поле. Лыжи мягко коснулись ровного снега. На всякий случай отстегнул ремни, чтобы выскочить из кабины, бежать скорее на станцию – не опоздать бы к поезду! Выключил мотор. Сейчас машина остановится. Но что это?.. Сильный толчок, треск, самолет взмывает вверх, какая-то невидимая сила бросает его на крыло, конец которого зарывается в глубокий снег, опять треск, и все стихает. Очевидно, лужайка не была такой ровной, как показалось.

Меня как паралич хватил: сижу с открытым ртом, без движения.

«Вот и кончился наш второй перелет на Камчатку!»

Механик Бассейн пулей выскочил из кабины, обошел самолет, внимательно все осмотрел и поспешил успокоить меня:

– Не падайте духом, командир, машину можно отремонтировать на месте… Только бы запасные части доставить сюда… Вон какое село большое, люди помогут, да и своих рабочих можно вызвать из мастерских!

Я, ободренный, выпрыгнул из машины. Из села уже бежали к нам люди, но мне не до них. Скорей к поезду!

Хватаю плоский ящик с матрицами и с ходу кричу механику:

– Флегонт! Срочно составь список нужных частей и сообщи мне по телефону в Ленинград, в редакцию «Правды». Я постараюсь как можно быстрей доставить все необходимое и рабочих прислать… Жди!

Одна мысль сейчас мною владела – не оставить Ленинград без газеты. Ноги вязли в снегу. Где-то далеко загудел паровоз. Я падаю в сугроб, вскакиваю и снова бегу.

Начальник станции или дежурный в красной фуражке стоит на пустынной платформе, с удивлением смотрит на меня, не делая шага навстречу.

Как видно, он совсем опешил, увидя в этот ранний час человека в необычной одежде – на мне был комбинезон и шлем, – бежавшего, спотыкаясь в снегу, прижимая к груди плоский ящик. Не мог ведь он знать, что я в самом деле, как это говорится, «с неба свалился». И совсем поставили железнодорожника в тупик мои нелепые вопросы:

– Какая это станция? Сейчас будет пассажирский поезд, куда идет, не знаю, но все равно мне нужно на нем ехать!

– Успокойтесь, гражданин. Видите, я вышел встречать скорый поезд, он следует в Ленинград, только у нас скорые и курьерские поезда не останавливаются.

– Почему не останавливаются?

– Скорый – не почтовый, чтобы на каждом полустанке торчать!

– А вы остановите! – я показал на ящик: – Здесь матрицы газеты «Правда», они должны быть утром в Ленинграде. Прошу остановить поезд!

– Я русским языком говорю: не имею права! Меня уволят за задержку скорого!

Поезд должен был подойти с минуты на минуту.

Я вспомнил про удостоверение, которое мне выдали в редакции. Хотя успел уже забыть, что там написано, но на всякий случай сунул его железнодорожнику в красной фуражке. Он надел очки, исподлобья поглядел на меня, как бы оценивая, развернул бумажку, начал читать и вдруг, поправив очки, вторично прочел вполголоса:

– «И имеет право останавливать поезда…» Чего же вы молчали, что у вас такой важный груз? – в свою очередь стал он кричать на меня.

Показался поезд. Железнодорожник прошел вперед, поднял красный флажок. И когда скорый замедлил ход, я вскочил на подножку вагона, помахал рукой доброму человеку и вошел в тамбур.

Поезд выручил самолет.

В полдень ленинградцы читали «Правду».

…На другой день утром на «Красной стреле» я прибыл в Москву и, не заезжая домой, отправился в отряд. Рассказал я командиру о своих злоключениях и попросил подписать отношение в мастерские с просьбой отпустить одного рабочего для ремонта самолета и выдать винт, одну лыжу, заднюю стойку шасси, полотно, клей, краску.

Бригадир Маштаков сразу согласился ехать со мною. Все, что надо, мы с ним получили, а отправлять не можем. Предметы громоздкие, их не принимают в багаж пассажирского поезда. А если отправить их, как нам предлагали, с товарной станции малой скоростью, они придут на место через две-три недели.

Я опять побежал к командиру отряда. В это время в его кабинет вошел лётчик Шевченко и доложил, что готов на рассвете лететь в Ленинград с матрицами.

– Выручай, друг, захвати с собой одну лыжу и пропеллер! – взмолился я.

– Они же не войдут в кабину! – заметил командир.

– А что, если привязать все снизу, к фюзеляжу? – предложил Шевченко.

– Правильно, – радостно воскликнул я. – Разрешите, товарищ командир! А я с рабочим доберусь туда на поезде.

Шевченко по возвращении из Ленинграда приземлился на месте нашей вынужденной посадки. Флегонт Бассейн принял его самолет по всем правилам аэродромной службы.

В мое отсутствие бортмеханик не терял зря времени. С помощью сельских ребят, которые все мечтали стать летчиками, он снял левое крыло, открыл полотно обшивки. Оказался сломанным главный лонжерон. И опять выручили ребята. Они привели из деревни старика столяра Митрича. Мастер он был отличный. Митрич так срастил лонжерон, что в месте поломки он стал прочнее, чем был. Только когда обтянули крыло новым полотном, на его передней кромке образовался небольшой бугорок. С этой шишкой на крыле можно летать сколько угодно.

Маштаков и Бассейн поставили винт, новую лыжу, починили шасси. Поблагодарив своих добровольных помощников, и в особенности Митрича и того самого железнодорожника в красной фуражке, который остановил для меня скорый поезд, мы легко взлетели.

«М-10-94» снова стоит на Центральном аэродроме в Москве, а я волнуюсь. Могут назначить комиссию, проверить, как отремонтирован самолет, увидят шишку на крыле и забракуют. Пока получишь с завода новое крыло да заменишь старое, и зима пройдет. А мне надо лететь на Камчатку самое позднее в конце февраля.

– Пожалуйста, Флегонт, – попросил я на всякий случай механика, – когда будут осматривать машину, постарайся загородить эту несчастную шишку!

Инженер отряда мимоходом взглянул на крыло, на которое небрежно облокотился Бассейн, и спросил:

– Машина в порядке?

– В полном!

– Могу лететь на выполнение задания. Хоть завтра на Камчатку!

– Вам придется сначала перегнать одну машину в Батайскую школу. Вас командир назначил. Больше лететь некому, а Бассейн до вашего возвращения еще разок проверит самолет. Вернетесь, и дуйте на Дальний Восток!

Я действительно вскоре отправился на Дальний Восток. Только я «полетел» поездом, в хвосте которого на товарной платформе стоял разобранный мой «М-10-94».