Дискуссия и дисциплина

Дискуссия и дисциплина

Каманин уже в вагоне открыл припасенную на всякий случай толстую тетрадь в черной клеенчатой обложке. Он никогда до этого не вел дневника: некогда было. Но теперь, понимая, что в его жизни начинается самое главное, решил коротко записывать наиболее важные события. Кстати сказать, в этой тетради не так много записей. Вскоре дневник оборвался, работа захватила летчика, было не до записей, да к тому же происходило такое, что все равно никогда не забудется.

…На второй странице каманинского дневника записано:

«Получил еще одну телеграмму Куйбышева: «Прикомандировать к отряду трех гражданских летчиков, в том числе Молокова…» Молоков! Никогда еще не видел, но знаю хорошо. Когда мне было семь лет, Молоков уже летал. Инструктор, обучавший меня летать, сам учился у инструкторов, которых обучал Молоков. Признаюсь, не очень-то мне удобно быть над ним начальником».

Через несколько дней новая запись, сделанная на борту парохода «Смоленск», шедшего из Владивостока на Камчатку:

«С Молоковым – теплые отношения. Я подошел к нему не как начальник к подчиненному, а просто как к партийному товарищу и опытному полярному летчику, и он отнесся к нам без амбиции. Другой бы, вероятно, кичился: я, дескать, старый полярный летчик, а вы молокососы! У Молокова даже намека нет на такое отношение».

А вот с другим прикомандированным полярным пилотом дело обстояло иначе. Во Владивостоке к военным летчикам присоединился высокий человек с маленькой бородкой, одетый в щегольскую кожаную куртку с меховым воротником. Это был Фарих, тот самый, который служил когда-то бортмехаником у Слепнева.

При первой же встрече Фарих, видимо, решил «попугать» новичков в Арктике:

– Вы на Севере не были? Куда же вы собираетесь? Вы знаете, какие там ветры, вьюга? Знаете, как треплет в полете? У мотора даже меняется звук. А снег – это же сплошной камень, мрамор! Там и садиться нельзя ни по ветру, ни против ветра, а только по накату снега…

Каманин переглянулся с товарищами.

– Правительство меня назначило командиром, – твердо сказал он. – Я буду вести отряд до конца, распоряжаясь и машинами и людьми. А незнакомых путей, пурги и туманов бояться нам не к лицу…

На пароходе шла «военная жизнь». Все летчики – выбриты, в чистеньких подворотничках. Не забыта и «командирская учеба» – по книгам и скупым рассказам Молокова изучается неведомая дотоле таинственная и коварная Арктика.

Перед отправлением летчиков в экспедицию командир эскадрильи на прощание сказал:

– Ведите себя так, чтобы все видели, что вы люди военные.

Каманину об этом можно было и не напоминать. Он ведет так себя всю жизнь.

С трудом сквозь льды пробился «Смоленск» до мыса Олюторского. Плыть дальше на север уже было невозможно. Разобранные самолеты доставили на берег на широких плоскодонных лодках. В кают-компании в последний раз уточнили маршрут полета Его наметили почти по прямой: Олюторка, Майна-Пыльгин, через Анадырский залив в бухту Провидения и оттуда на Уэллен.

Военные летчики привыкли летать по прямой. Четырехсоткилометровый полет над морем да еще на сухопутных машинах был, конечно, риском, но трезвым риском. Пилотам-спасателям надо было спешить на льдину, которую ломала неотвратимая сила весны.

– Я не намерен лететь через залив. Его надо обойти, – заявил Фарих. – Вообще нечего делать маршрут обязательным для всех. Каждый может лететь, как хочет.

– Значит, товарищ Фарих, вы отказываетесь идти в строю? – спокойно спросил Каманин. – И не хотите лететь через Анадырский залив? Не имея уверенности в вас, я отстраняю вас от полета.

Закусив губу, Фарих пробурчал:

– Хорошо, только сообщите сначала правительству.

– Сообщайте, если вам нужно. Я отвечаю за свои поступки, как командир.

Дискуссия и дисциплина несовместимы.

Самолет Фариха был передан «безлошадному» военному летчику Бастанжееву.

С машин Р-5 сняли пулеметы и бомбардировочную аппаратуру, освободившееся место заняли техники. Пять самолетов – пятнадцать человек.

Таков был отряд, за продвижением которого следила вся Советская страна, весь мир.