В стране слепых

В стране слепых

1

Перечитывая рассказы, написанные Уэллсом в начале века, видишь, какими удивительными вещами он мог еще обогатить фантастику.

«В районе Верхней Амазонки ходят самые невероятные легенды о смелости и мощи появившихся там насекомых. («Царство муравьев»). Легенды эти растут и множатся с каждым днем. Необычайным маленьким существам приписывается умение не только пользоваться орудиями труда, применять огонь и металлы, создавая чудеса инженерной техники; им приписывается еще и метод организованной и подробной регистрации и передачи сведений, аналогичный нашему книгопечатанию. Эти муравьи упорно продвигаются вперед, захватывают все новые и новые территории, их численность растет. Исследователь Холройд считает, что скоро эти муравьи совсем вытеснят человека из тропической зоны Южной Америки. При нынешней скорости их продвижения по континенту, к 1911 году они, видимо, атакуют ветку железной дороги, проложенную вдоль Капуараны, а к 1920 году доберутся до среднего течения Амазонки». И, наконец, эффектный аккорд: «По моим расчетам, к 1950 году, в крайнем случае, самое позднее, к 1960 году, они откроют Европу».

Впервые я прочел рассказ об амазонских муравьях в каком-то старом сборнике, случайно купленном на тайгинском базарном развале, и некоторое время активно доискивался у старших, что они слышали, что знают о насекомых, которым приписывается «метод организованной и подробной регистрации и передачи сведений, аналогичный нашему книгопечатанию»? И вообще, о чем могли писать в своих неведомых «книгах» эти ужасные умные муравьи? Возле городской библиотеки под старыми тополями прятался у нас крошечный пруд, летом сплошь зараставший желтой уютной ряской. Внимательно приглядевшись, можно было видеть снующих по берегам многочисленных муравьев. Я искренне недоумевал: ну ладно, орудия труда — это еще куда ни шло, но как такие насекомые могут применять огонь и металлы? И что будет, когда к 1960 году они откроют Европу?

2

Отступление

Алексей Калугин (писатель):

«До сих пор не пойму, что является более странным, противоестественным и несоответствующим моим представлениям о нормальной, упорядоченной действительности — время, в котором я живу, или все же место? Почему — в данном случае не вопрос. Там, где я учился спрашивать, этого вопроса просто не существовало. Как? Зачем? Откуда? — вот это нормально, это сколько угодно! А почему — как-то уж очень неопределенно.

Да ладно, в конце концов. Подумаешь, проблема — нелады с реальностью.

Но откуда тогда ощущение, что всё именно так и должно быть, как мне кажется, и что всё, даже самое странное и невероятное, можно выразить словами?

Пытаясь найти хоть какое-то объяснение всем этим странностям, я снова и снова возвращаюсь к началу начал. К этажерке. К большой облезлой трехъярусной этажерке, стоявшей в простенке между двумя дверями в квадратной прихожей коммунальной квартиры, в которой я когда-то жил. На этажерку сваливалась макулатура — вся та бумажная продукция эпохи развитого, а, может быть, тогда еще и не очень развитого социализма, которая уже не представляла интереса для обитателей коммуналки. Оказавшись на этажерке, пресса переходила в разряд чисто утилитарной продукции: во времена отсутствия пластиковых пакетов и пипифакса газета имела куда более широкое применение, нежели сейчас. Мне года четыре, я только-только начал читать, правда сразу довольно бегло, и мне катастрофически не хватает слов, складывающихся в не просто осмысленные, но еще и увлекательные фразы. Поэтому указанная этажерка была для меня настоящим Клондайком. Раз за разом сверху донизу я перерывал ее содержимое и почти всегда находил что-то интересное. Среди вездесущей «Правды» и «Вечерки», пользовавшейся куда большим уважением из-за того, что публиковала программу телевидения на завтра, прогноз погоды и результаты очередного проигрышного тиража денежно-вещевой лотереи; совершенно непонятных для меня тогда, а ныне представляющихся совершенно бессмысленными журналов «Крестьянка» и «Здоровье» — провозвестников вездесущего глянца — можно было отыскать разрозненные номера «Вокруг света» или «Техника — молодежи». Пару раз я откопал даже «Искатель». Но, пожалуй, самой увлекательной находкой оказалась тоненькая книжечка с незатейливым названием «Герберт Уэллс. Рассказы». С виду она был похожа на распространенные в то время детские издания из серии «Учимся читать» или «Мои первые книжки». Только текст в ней был по-взрослому убористый. «Лавка чудес», «Новейший ускоритель» и «Правда о Пайкрафте».

Это была первая фантастика в моей жизни. И первый Уэллс.

Позднее и того и другого будет в изобилии. Со временем я даже начал ощущать некий перебор фантастики вообще, но пресыщенности Уэллсом никогда не возникало. Просто не возникало — и всё. Уэллс появлялся в моей жизни неожиданно. Как будто сам собой. То из запасников знакомой дамы выплывала «Россия во мгле» в тонком бумажном переплете, выпущенная почти как брошюра классиков марксизма-ленинизма, то в букинистическом магазине среди всякого хлама я натыкался на «Нового Макиавелли», аж 1929 года издания, в котором даже слово «кепка» писалось через «э». Точно так же, совершенно необъяснимым, почти сверхъестественным образом, ко мне попало пятнадцатитомное «правдинское» издание Герберта Уэллса — мечта советского библиофила!

Но это уже совсем другая история.

А вот что касается тех первых рассказов…

Честное слово, до сих пор понять не могу, что именно произошло у меня в голове, когда я их прочитал. Соединились ли, наконец, нужные контакты так, как им полагалось? Или короткое, но мощное замыкание просто выжгло какой-то участок моего мозга? Не знаю. Но как бы там ни было, Уэллсу я благодарен».

3

А вот «Страна слепых».

Она лежит за триста с лишним миль от Чимборасо.

Уэллс всегда оставался точным. Страна слепых лежит за сто миль от снегов Котопахи, в самой глуши Эквадорских Анд. Однажды в эту заброшенную долину по страшным ущельям прошли две-три семьи перуанских беженцев. А потом произошло извержение Миндобамбы, когда семнадцать суток в Квито стояла ночь, а вода в Ягвачи превратилась в кипяток и вся рыба до самого Гуаякиля сварилась. С тихоокеанских склонов низверглись чудовищные обвалы, навсегда отрезав людей от остального мира. И в довершение всех бед, все они постепенно потеряли зрение.

В Стране слепых почти не бывает дождей, но много родников. Травы там сочные, скот тучнеет и множится. Ничто не отвлекает внимания слепых от привычной жизни. Так бы и оставаться сему, но однажды в эту тесную общину попадает зрячий человек. Он вел группу англичан через один из опасных перевалов и загадочно пропал под вершиной Параскотопетля. Но не погиб. Оказался в Стране слепых.

В первые дни трагедия местных жителей его смутила, а потом он даже приободрился; он ведь помнил старую пословицу: в стране слепых и кривой — король. Правда, скоро выяснилось, что это не совсем так. Компенсируя потерянное зрение, у слепых активизируются другие чувства, к тому же в Стране слепых зрение приравнивается к редкостной болезни. Они хотят помочь странному пришельцу извне, и однажды, под давлением различных обстоятельств, он не выдерживает: соглашается на операцию, которая вернет его в среду нормальных слепых…

Но перед операцией он все-таки бежит. И высоко в горах как бы заново видит окружающий мир — всё то, что давно уже забыто слепыми. «Он думал о большом свободном мире, с которым был долго разлучен, и перед ним вставали видения всё новых и новых горных склонов, даль за далью. И где-то среди них — Богота, город многообразной живой красоты, город дворцов, фонтанов, статуй и белых домов, расположенный в самом сердце голубых далей. Он думал о том, как в какие-нибудь два-три дня можно добраться до чудесного города. Он думал о том, как можно двигаться по реке; идти день за днем, пока берега не расступятся и не поплывут вдали, поднимая волну, большие пароходы; и тогда ты достигнешь моря с тысячью, нет, с тысячами островов; и там, не замкнутое горами, встанет над тобой небо — купол бездонной синевы, глубь глубин, в которой по ночам плывут по своим круговым орбитам звезды».

И человек уходит из Страны слепых.

Но такое решение, видимо, не удовлетворило Уэллса.

Мозг у него работал уже несколько по-другому, и в 1939 году он выпустил «Страну слепых» в новом варианте — тиражом в двести восемьдесят экземпляров. Неизвестно, кто подвиг Уэллса на этот подвиг, может, кто-то из его многочисленных любовниц. Но в новом варианте герой не просто уходил из Страны слепых: он еще уводил с собой любимую девушку по имени Медина… И они счастливо достигли внешнего мира… И теперь в Лондоне у них — мануфактурная лавка, четверо детей, зрячие соседи…

4

Или знаменитая «Дверь в стене».

Некий мистер Лионель Уоллес рассказал эту историю.

Впервые мистер Уоллес (разумеется, это еще одна персона самого Уэллса) увидел небольшую белую дверь среди дикого винограда случайно. Было ему тогда пять лет и четыре месяца. Мать умерла, отец — поглощенный своими делами адвокат — уделял сыну минимум внимания, поэтому Лионель свободно бегал по всему Восточному Кенсингтону. И, увидев белую дверь, открыл ее. И попал в удивительный сад.

«Там были две большие пантеры. Да, пятнистые пантеры. И, представьте себе, я их не испугался. На длинной широкой дорожке, окаймленной с обеих сторон мрамором и обсаженной цветами, два огромных бархатистых зверя играли мячом. Одна из пантер не без любопытства поглядела на меня и направилась ко мне: подошла, ласково потерлась своим мягким круглым ухом о мою протянутую вперед ручонку и замурлыкала». Еще Лионель запомнил, что вдали виднелись какие-то незнакомые зеленые холмы, будто Восточный Кенсингтон провалился куда-то.

«Я будто вернулся на родину».

Безмятежная радость разлита в воздухе.

Легкие, пронизанные солнцем облака плывут в небесной синеве.

А на дорожке — прекрасная девушка. Она сказала Лионелю с чудесной улыбкой: «А вот и ты!» — и повела его за руку в глубину сада. Мальчик хорошо запомнил широкие каменные ступени, тенистую, убегающую вдаль аллею, а под старыми деревьями — мраморные статуи…

И всю остальную жизнь мистер Лионель Уоллес вспоминал загадочную белую дверь в зеленой стене. И не только вспоминал, но время от времени видел. Например, когда ехал в Паддингтон на конкурсный экзамен — поступал в Оксфордский университет. Кэб с грохотом прокатил мимо вдруг показавшейся в зелени двери, но Лионель был слишком изумлен, чтобы остановить кучера. «Да и не мог я его остановить, — оправдывался он перед самим собой. — Останови я тогда извозчика, я бы опоздал на экзамен, мог бы и не поступить в Оксфорд…»

И еще трижды белая дверь оказывалась перед мистером Уоллесом.

Но в первый раз он торопился — ему непременно следовало проголосовать при обсуждении закона о выкупе арендных земель (правительство тогда удержалось у власти большинством всего в несколько голосов). Во второй раз он спешил к умирающему отцу, боялся и минуту потерять. А в третий раз белая дверь в зеленой стене показалась перед ним, когда он прогуливался с коллегами по парку, обсуждая чрезвычайно важное государственное дело. Действительно очень важное. И все-таки мистер Уоллес заколебался. Вдруг пришло в голову: «А что если я попрощаюсь с коллегами и открою дверь?». Но долг победил. И дверь в стене осталась неоткрытой.