Тень будущего

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Тень будущего

1

В 1930 году Уэллс выпустил роман, опять обративший на себя внимание самых разных критиков: «Самовластье мистера Парэма» («The Autocracy of Mr. Parham»).

Сэр Басси Вудкок, человек чрезвычайно богатый, приглашает мистера Парэма, человека чрезвычайно образованного и прогрессивного, на спиритический сеанс. Сэр Басси — чистейшей воды авантюрист, а кому, как не богатому авантюристу, служить связующим звеном между высокой мыслью и низменной действительностью? Отец его был лондонским извозчиком, мать — сиделкой в туберкулезной больнице в Хэмпстеде, но сам он никогда не хотел мириться с подобной участью; он с четырнадцати лет обдумывал весьма честолюбивые замыслы. Ну а что касается мистера Парэма, то он — философ, историк; его перу принадлежат глубокие исследования, посвященные кардиналу Ришелье. Этого государственного деятеля мистер Парэм постиг с редкостной глубиной. Кроме того, он читал специальные курсы по различным проблемам истории; подготовил томик своих эссе; был главным редактором популярной фосдайковской серии «Философия истории»; время от времени писал рецензии на выдающиеся научные работы, и эти рецензии (подчас безобразно сокращенные и изуродованные) появлялись в «Империи», «Философском еженедельнике» и «Георгианском обозрении». Человеку, столь любящему историю и философию, конечно, мучительно было сознавать, что в нынешнем хаосе не найти ни подлинной истории, ни подлинной философии.

Но как начать историю заново?

Как построить империю, в которой не будет больше хаоса?

2

Можно принимать спиритизм, а можно не принимать, это, как говорится, личное дело каждого, но случилось невероятное: во время спиритического сеанса эманация сверхчеловека, вызываемого собравшимися, вселяется в тело философа и историка мистера Парэма.

И в Британии появляется сильная рука.

И происходит это очень и очень вовремя.

«Англия устала от парламентского правления, устала от консерваторов, которые не желали свести к минимуму налоги на собственность и на предприятия, и от либералов, которые и не думали по-настоящему заботиться о росте вооружений при малых расходах, устала от бестолковой свары либералов с лейбористами, устала от призрака растущей безработицы, устала от народного образования, религиозных споров и неустойчивости в делах, разочаровалась в мирной жизни и измучилась ожиданием войны, стала неврастеничной, болезненно чувствительной и глубоко несчастной. Газеты, которые она читала, нападали на правительство, но не поддерживали оппозицию. Политика не могла обойтись без выпадов против личностей, но все эти личности были либо явно недостойные, либо добросовестно тупые. Все обливали друг друга грязью.

Торговля шла через пень-колоду, новое изобретение — говорящее кино — оказалось ужасным разочарованием, излюбленное развлечение на лоне природы — крикет — становился день ото дня скучнее, и всех сводил с ума откровенный страх перед испанкой. Только примешься за какое-нибудь дело, а испанка тут как тут. Критики и литераторы поощряли любое несогласие со старыми взглядами и не поддерживали надежд на перемену к лучшему. Превыше всего ставился бесцельный скептицизм. Никто, казалось, не знал, к чему стремиться и что делать. Падала рождаемость, и смертность тоже падала, — и то и другое свидетельствовало о всеобщей нерешительности. Погода тоже стояла унылая, ненадежная. Власть постепенно перешла из рук пусть вялого, но преданного консервативного большинства, верного славным традициям расширения империи, в руки приверженцев туманного и сентиментального идеализма, в который никто не верил…»

И вот тут-то и появляется Верховный лорд — в хрупкой оболочке благородного мистера Парэма. Когда на общем собрании Объединенных Патриотических обществ, созванном в Альберт-холле, мистер Парэм поднялся на трибуну, его никто не знал, кроме нескольких сторонников, а заканчивал он свою речь уже Вождем национального возрождения.

«Я стою за вещи простые и ясные: за короля и отечество, за религию и собственность, за порядок и дисциплину, за пахаря на земле, за всех, кто делает свое дело и исполняет свой долг, за правоту правых, за святость святынь — за извечные устои человеческого общества!»

Разумеется, сэр Басси поддерживает все начинания Верховного лорда, а имперский поэт-лауреат мистер Бладред Хиплинг слагает в честь новоявленного диктатора торжественный гимн, а мистер Бернадин Шо наводняет газеты восторженными письмами, в которых ставит мистера Парэма намного выше Муссолини…

3

И разражается долгожданная война.

Уэллс любил описывать боевые действия.

«Серый рассвет Атлантического океана застал обе эскадры в виду друг друга — их разделяла только полоса нейтральных вод шириной мили в три, не больше. Линкоры шли в кильватерном строю, между ними оставалось более чем достаточно места для маневрирования. Строй американской эскадры возглавлял «Колорадо», следом шел «Мэриленд», потом «Западная Виргиния»; за ними, ближе к колонне англичан, шли «Айдахо», «Миссисипи» и «Нью-Мексико»; далее следовали «Калифорния», за ней еще по меньшей мере семь линейных кораблей…

Когда в утренних лучах плотная завеса тумана рассеялась, выступили впереди какие-то синеватые громады. Сперва они были темные, потом на них проступили отдельные блестящие полосы и засверкали, заискрились. Длинная вереница айсбергов, словно выстроившихся по росту, наискось пересекала линию курса огромной британской эскадры не далее чем в четырех милях от передовых кораблей. Айсберги возникли из тумана подобно третьей армаде, враждебной англичанам, преграждая им путь. Словно сам дух Севера выступил на стороне американцев. По сравнению с этими громадами приближающиеся стальные левиафаны казались просто скорлупками…»

4

«Роман, который я только что прочел, — писал Уэллсу в августе 1930 года советский посол в Британии И. М. Майский, — напомнил мне, что я давно не писал Вам. Если не ошибаюсь, последнее письмо было послано Вам из Японии, около двух лет тому назад. В нем я критиковал Вас за то, что Вы сформулировали как «усовершенствование коммунизма» — на титульном листе «Легального заговора». Два года в наше время это немалый срок, поэтому я взял на себя смелость прервать молчание.

Во-первых, о Вашем романе.

Я считаю, что это замечательная книга.

Мистер Парэм выписан превосходно. Я встречался с людьми такого типа, когда был в Англии. Джерсон получился ничуть не хуже: идиотов-милитаристов такого сорта можно найти в любой стране. Сэр Басси — новое явление; с такими я близко не встречался, но вы изобразили его так реалистично, что я готов поверить, хотя… Но об этом чуть позже… Весь заговор описан великолепно. Политические измышления мистера Парэма чрезвычайно интересны и типичны, а его речь о России является одним из самых впечатляющих мест в романе…»

Наверное, имеет смысл напомнить текст этого выступления.

«Вот здесь, — сказал мистер Парэм, — в самом сердце Старого Света, безмерно огромная, сильная, потенциально более могущественная, чем почти все страны мира, вместе взятые, лежит Россия. И неважно, кто правит в ней, — царь или большевики. Россия — вот главная опасность, вот грозный враг. Она должна расти. У нее огромные пространства. Неисчерпаемые ресурсы. Она угрожает нам, как всегда, через Турцию, как всегда, через Афганистан, а теперь еще и через Китай. Это делается непроизвольно, иного пути у нее нет. Я ее не осуждаю. Но нам необходимо себя обезопасить. Как поступит Германия? Примкнет к Востоку? Примкнет к Западу? Кто может предсказать? Нация школяров, народ, привыкший подчиняться, спорные земли. Мы привлечем ее на свою сторону, если удастся, но положиться на Германию я не могу. Совершенно ясно, что для всех прочих остается только одна политика: мы должны опередить Россию, мы должны взять в кольцо опасность, зреющую на этих бескрайних равнинах, прежде чем она обрушится на нас. Как мы взяли в кольцо менее грозную опасность — Гогенцоллернов. Не упустить время. Здесь, на Западе, мы обойдем ее с флангов при помощи нашей союзницы Франции и ее питомицы Польши; на Востоке — при помощи союзной нам Японии. Мы доберемся до нее через Индию. Мы нацеливаем на нее клинок Афганистана. Из-за нее мы удерживаем Гибралтар; из-за нее не спускаем глаз с Константинополя. Америка втянута в борьбу вместе с нами, она неизбежно, волей-неволей — наш союзник, ибо не может допустить, чтобы Россия через Китай нанесла ей удар на Тихом океане…»

«Ваша книга, — писал И. М. Майский, — очень полезна и поучительна. Я читал ее с неослабевающим интересом от начала до конца. И все-таки у меня есть некоторые сомнения. Во-первых, я считаю, что Вы представляете международное положение СССР в чересчур оптимистическом духе. По роману, после того как Верховный лорд объявил войну России, почти вся Европа (включая Польшу!) осталась фактически нейтральной. Реально воевали только Великобритания и СССР. Хорошо, если бы Вы оказались правы. Но, к сожалению, я не могу поверить в такую благоприятную (для нас) возможность. Во-вторых, Вы действительно верите в то, что люди вроде сэра Басси или даже Камелфорда могут серьезно противостоять войне? Вы действительно верите, что они могут отказаться от газа «Л» и таким образом победить Верховного лорда? Или что, скажем, у сэра Альфреда Бонда настолько интернациональные взгляды?

Я не могу представить себе этого. Я помню наш с Вами разговор о диктатуре года три тому назад. Вы критиковали коммунистическую диктатуру у нас в СССР и были очень недовольны фашистской диктатурой в Италии. И я знаю, что Вы совсем не верите в парламентскую демократию. Вы действительно хотели бы установить международную диктатуру ученых-химиков и производителей? Может, Вы надеетесь, что именно такая диктатура даст возможность разрешить самые крупные и острые проблемы, стоящие сегодня перед человечеством? С моей точки зрения, как коммуниста, всё это чистая утопия…»

Майский заканчивал письмо словами о том, что французы, кажется, недовольны романом Уэллса.

Но и сам Уэллс был недоволен.

«Наскучивает писать о воображаемых вещах, и в конце концов перестаешь даже задумывать новые романы. Мне кажется, что лучше держаться ближе к реальности; мир, потрясаемый реальными катаклизмами, не нуждается в фантазиях о катаклизмах. Эта игра сыграна. Кому интересны причуды вымышленного мистера Парэма с улицы Уайт-холл, если мы ежедневно можем наблюдать г-на Гитлера в Германии? Какая человеческая выдумка может устоять против фантастических шуток судьбы? Я зря ворчал на рецензентов. Кажется, реальность принялась подражать моим книгам и готова меня заменить».

5

Отступление

Александр Громов (писатель):

«Боже, с каким радостным визгом я читал и перечитывал «Машину времени» в школьном возрасте! Элои! Морлоки! Закат Земли! А зловещий доктор Моро и зверолюди его производства! А шагающие по Британии марсианские треножники! А геройская самоубийственная атака таранного броненосца «Сын грома», почему-то названного в большинстве изданий миноносцем? Ух! Волосы дыбом и сладкое подергивание в разных частях организма. Вот писатель! Вот титан так титан!

В пионерском лагере я имел интересную «общественную нагрузку»: рассказывать после отбоя содержание прочитанных мною книг. Уэллс, конечно, главенствовал. Помню, какое замечательное развлечение появилось у нас, шкетов, после «Острова доктора Моро». Кто-нибудь читал нараспев: «Не пререкаться с вожатым — это Закон. Разве мы не люди? Не плевать из трубочек бузиной — это Закон. Разве мы не люди? Не кидать в Москву-реку бутылок с записками о кораблекрушении — это Закон. Разве мы не люди?» «Нет спасения!» — отвечали замогильные голоса, и мы покатывались со смеху.

Некоторые по сию пору полагают, что Уэллс — подростковый писатель.

Ну-ну. Не стану их разубеждать. Я не офтальмолог, и прозрение слепцов не по моей части. Существуют и вполне уважаемые люди, убежденные, например, что главное в «Первых людях на Луне» — кейворит и его свойства. Их я тоже не разубеждаю, хотя не понимаю, как можно проглядеть такой сильнейший и изумительно смешной эпизод, когда Великому Лунарию льют на колоссальный череп охлаждающую жидкость, дабы мозг его не перегрелся от натужных попыток постичь все несуразности общественного устройства землян. Не ново? Сходными приемами пользовался еще Свифт? И да, и нет. Но можно считать, что вся современная социальная фантастика началась именно с Уэллса. Рецепт ее в самом вульгарном изложении таков: взять какой-либо социум (лучше ограниченной численности, с ним проще работать, но можно взять и все человечество), столкнуть его с чем-нибудь неожиданным или даже потенциально гибельным, встряхнуть хорошенько, отследить последствия сего варварского эксперимента и ненавязчиво подтолкнуть читателя к тем или иным выводам. Просто и действенно! И все же не покидает меня ощущение, что Уэллсу было тесновато в этих рамках. И здесь на первый план выходит вопрос, который редко занимает читателей, но неизбежно приходит на ум людям творческим, — давний вопрос о соотношении желания писателя создать что-нибудь нетривиальное и потребностями читающей публики.

Вот «Лавка чудес». Не напоминает ли этот замечательный рассказ попытку бросить лот: какая там глубина? Готова ли публика благосклонно принять фантастику не техническую, не очень-то социальную даже, а скорее сказочную?

Не вышло. Но сам-то рассказ замечательный! Просто читатель того времени не был готов к восприятию небывальщины, не подтвержденной научными наблюдениями. Время фэнтези еще не пришло. А скорее сам Уэллс — как-никак ученик Гексли, естественник! — не собирался всерьез развивать фэнтези как направление. Но попытка была! И она, на мой непросвещенный взгляд, куда ценнее, чем все пророчества Уэллса насчет развития науки и техники. Велика ли важность, что он предсказал способ боевого применения ядерного оружия? В такого рода предсказаниях Уэллс гораздо чаще попадал пальцем в небо. И это нормально. Ну не бог же он. Писатель. К тому же вынужденный, увы, учитывать существовавшие на тот момент читательские интересы и мнения критиков.

Сейчас уже мало кто рискнет заявить, узрев литературно ценное фантастическое произведение: «Какая же это фантастика?» Я не исследователь литературной жизни Уэллса, но мне кажется, что он держал в уме многие возможные замечания таких вот «строгих дядей». И совершенно напрасно! Чем позже написан роман Уэллса, тем вероятнее наткнуться в его начале на вступление, не содержащее ни грамма фантастики. Таких вступлений нет в «Машине времени», их нет в «Человеке-невидимке», они невелики в «Острове доктора Моро» или в романе «Когда Спящий проснется», но они чудовищны, скажем, в позднем романе Уэллса «Самовластие мистера Парэма». Уделить половину романа экспозиции — описанию личных обстоятельств и окружения заурядной человеческой букашки с непомерными амбициями? Ну, не знаю. Почему-то мне здесь мерещится оглядка писателя на всяких «строгих дядей», всегда точно знающих, какой должна быть настоящая литература. Это грустно. Но другой ложки дегтя я не нахожу и тем доволен. Остается все-таки матерый человечище; наплевать, что он в то же время хлипкий и нервный. Все равно матерый! Исключив (умозрительно, конечно) из мировой фантастики Уэллса, что мы получим? Что от фантастики останется? Последователи Жюля Верна? Но они давно вымерли сами собой. Последователи Толкина и Говарда? Спасибо, не хочу».