Гнев нарастает…

Гнев нарастает…

Ленин писал: «Политическая реакция по всей линии — свойство империализма»[19].

Удивительно быстро и тонко уловил Марк Твен усиление реакционных тенденций, характерное для Америки эпохи империализма.

В начале XX века он написал памфлет «Соединенные Линчующие Штаты», который направлен против того страшного, что открылось перед писателем во внутренней жизни США, и против деятельности американских миссионеров — пособников империализма в Китае. Произведение это было опубликовано полностью лишь в 1923 году.

Автора «Соединенных Линчующих Штатов» ужаснула поднявшаяся в США волна линчевания негров. И он увидел в этом не что-то случайное и преходящее. «Суд Линча, — с болью говорит Твен, — уже добрался до Колорадо, до Калифорнии, до Индианы и теперь — до Миссури! Вполне возможно, что я доживу до того дня, когда посреди Юнион-сквера в Нью-Йорке, на глазах у пятидесятитысячной толпы, будут сжигать негра…»

Писатель не может с этим мириться, как не может мириться и с тем, что цивилизацию страны, где царит дух Линча, империалисты хотят насадить в Китае.

В «Соединенных Линчующих Штатах» возникают мотивы, близкие тем, которые слышались в сценах встречи Янки с угольщиком, а также в афоризмах Простофили Вильсона. Почему, вопрошает — можно даже сказать, вопиет — Твен, американцы «стоят и смотрят на линчевание, всячески показывая, что это зрелище доставляет им безмерное удовольствие, хотя на сердце у них печально и тяжело? Почему никто из этой толпы пальцем не двинет, ни единого слова не скажет в знак протеста? Думается мне, — продолжает писатель, — только потому, что такой человек оказался бы в меньшинстве: каждый опасается вызвать неодобрение своего соседа — для рядового человека это хуже ранения или смерти». В другом месте Твен саркастически говорит: «Моральный Критерий подсказывает нам, что есть добро… и как уклониться от добрых деяний, если они непопулярны».

Мы обнаружим в памфлете и исполненные печали слова: «Нет у нас материала, из которого выковываются люди с отважною душой, в этом отношении мы нищие».

В горьких суждениях Твена находят отклик мрачные факты общественной жизни в США, факты, повседневно привлекавшие к себе его взволнованное внимание.

Буржуазный мир делал очень многое для того, чтобы замутить зрение Твена или хотя бы установить негласную цензуру над его творчеством.

Он, однако, не позволил надеть на себя шоры.

В книге о своем отце Клара Клеменс сообщает любопытный факт. Оказывается, что Твен не только бичевал в газетах коррупцию муниципальных органов, но также участвовал в демонстрации против политических заправил Нью-Йорка и произнес речь на улице.

В памфлете «В защиту генерала Фанстона» писатель осмелился сказать в печати правду о подлости, совершенной одним из крупнейших американских генералов. Это произведение появилось в 1902 году в журнале «Североамериканское обозрениё» и вызвало бурю негодования в рядах реакции. С тех пор прошло более полувека. И поныне в американские собрания сочинений Марка Твена памфлет не включен.

Поводом для создания «В защиту генерала Фанстона» был дальнейший ход событий на Филиппинах. После захвата американцами островов там развернулась широкая партизанская война. Войска США свирепо уничтожали филиппинских крестьян, которые, освободившись от испанского господства, не желали примириться с положением колониальных рабов Америки. В руководителе филиппинцев Агвинальдо, которого американцы в свое время привезли на Филиппины, чтобы он возглавил войну против испанцев, теперь они видели своего врага. Желая подорвать партизанское движение, американский генерал Фанстон разработал вероломный план и обманом захватил Агвинальдо.

Весь памфлет пропитан ненавистью к Фанстону. И весь он полон сарказма. Твен иронически «защищает» Фанстона, «защищает» последовательно и «логично». В основе аргументации писателя лежит хорошо знакомая мысль о том, что человек не отвечает за свои деяния, что во всем повинна его неизменная «натура» и, следовательно, любые моральные оценки лишены смысла. Твен пишет:

«…Переходим к вопросу, виноват ли Фанстон? Я считаю, что нет… Ведь не сам же Фанстон создал свою натуру. Он с ней родился! Она, то есть натура, подбирала ему идеалы, он тут ни при чем. Она подбирала ему общество и товарищей по своему вкусу и заставляла его водить компанию только с ними, а всех остальных отвергать. Противиться этому Фанстон не мог… Она всему виной, а вовсе не Фанстон. Его натуру всегда тянуло к моральному шлаку, как натуру Вашингтона — к моральному золоту, но и здесь тоже была виновата она, а не Фанстон! Если она и обладала нравственным оком, то это око не отличало черное от белого; но при чем здесь Фанстон, можно ли винить его за последствия? Она имела врожденную склонность к гнусному поведению, но было бы в высшей степени несправедливо порицать за это Фанстона, как неправильно ставить генералу в вину, что его совесть испарилась сквозь поры его тела, когда он был еще маленьким, — удержать ее он не мог, да все равно совесть у него не выросла бы!»

Такова твеновская «защита» Фанстона. Но ведь все это с начала до конца почти незамаскированная издевка. На самом деле Твен предает Фанстона поруганию. Примечательно, что он не оставляет при этом камня на камне и от тех теорий, которые сам развивал в книге «Что такое человек?». Слишком близок был Твен к народу и слишком велика была его тревога о судьбе простых людей в условиях империализма, чтобы он мог позволить чувству недоверия к человеку целиком завладеть собой.

Фанстон лишен совести. Но он не обычный человек, а монстр, чудовище, говорит Твен своим произведением. И надо уберечь простых людей от влияния «фанстонизма». Человечество обязано «вывернуть преступную славу Фанстона с позолоченной стороны наизнанку и раскрыть истинную черную суть ее».

Примечательно, что в сатире о генерале Фанстоне, как и во многих своих памфлетах, Твен начинает с частного, но приходит к критике целого. На первый взгляд памфлет отражает лишь возмущение писателя тем, что генерал проник в лагерь повстанцев обманным путем и не постеснялся выпросить у них продовольствие для отряда, которому было дано задание захватить в плен Агвинальдо.

Но Твен идет гораздо дальше. Он нагнетает иронию, придавая ей все более острый характер. Взрывчатая энергия твеновского смеха направлена не только против Фанстона, но и против отвратительной сущности «фанстонизма» в целом, как он называет в данном случае империализм. В комическом и вместе с тем ужасающем образе Фанстона сконцентрировано все зло империализма.

Ленин дает яркую характеристику взглядов американских «антиимпериалистов», которые осуждали действия США на Филиппинах. «В Соединенных Штатах, — писал Ленин, — империалистская война против Испании 1898 года вызвала оппозицию «антиимпериалистов», последних могикан буржуазной демократии, которые называли войну эту «преступной», считали нарушением конституции аннексию чужих земель, объявляли «обманом шовинистов» поступок по отношению к вождю туземцев на Филиппинах, Агвинальдо (ему обещали свободу его страны, а потом высадили американские войска и аннексировали Филиппины), — цитировали слова Линкольна: «когда белый человек сам управляет собой, это — самоуправление; когда он управляет сам собой и вместе с тем управляет другими, это уже не самоуправление, это — деспотизм». Но пока вся эта критика боялась признать неразрывную связь империализма с трестами и, следовательно, основами капитализма, боялась присоединиться к силам, порождаемым крупным капитализмом и его развитием, она оставалась «невинным пожеланием»[20].

Твен, разумеется, не имел ясного представления о связях империализма с трестами, он, безусловно, не понимал, какими путями может пойти и пойдет реальная борьба против империалистов. Но его гнев против американских поработителей чужих народов нарастал, накалялся. Интуиция художника-демократа и реалиста помогала ему угадывать очень многое.

Если апологеты капитализма видели в деяниях захватчиков в Азии и Африке доказательство «полнокровности», мощи буржуазного общества, то для Твена наступление эпохи империализма означало не расцвет, а упадок. Оно являлось неопровержимым свидетельством не здоровья, а болезни, не красоты, а уродства, не силы, а слабости. Победы поработителей колониальных народов писатель встречал не возгласами восторга, а сардоническим смехом.

В лучших своих памфлетах Твен начисто отрицает империализм, хочет испепелить его огнем своей сатиры.

Еще на заре эпохи империализма Твен так страстно осудил жадность, жестокость, лицемерие и вероломство американских и иных империалистов, что произведения, созданные им шестьдесят и более лет тому назад, не потеряли своей художественной ценности, своего обличительного значения.

По силе воздействия на чувства и мысли читателя антиимпериалистические произведения Твена не уступают величайшим шедеврам памфлетного искусства, созданным Свифтом.