НАДЕЖДА
НАДЕЖДА
Николай Константинович и Юрий Николаевич Рерихи 4 апреля 1930 года сели на корабль «Majestic» и в 10 часов вечера отплыли из Америки в Европу. Они планировали заехать в Париж, но Елена Ивановна писала из Индии, что категорически против этого, что вначале необходимо решить все дела в Англии.
Однако там Николай Константинович Рерих натолкнулся на стену непонимания. Предложение нью-йоркского английского консула — получить визы в Лондоне — было вероятнее всего шуткой или сознательным обманом. В Англии визы для въезда в Индию Рерихам как раз и не хотели давать.
28 мая 1930 года в своем дневнике Зинаида Лихтман написала:
«Получено письмо от Николая Константиновича — положение у них там невыносимо — повсюду уже были, но виз не дают. То причина большевизм, то приверженность к старому правительству, то пропаганда Форда; что теперь будет, не известно, Николай Константинович намекает, что придется продолжать работу, сидя в Европе, и что Нетти Хорш придется ехать домой из-за Флавия, а Энта останется»[358].
Были предприняты всевозможные шаги для того, чтобы заставить английское правительство изменить свое решение. Елена Ивановна Рерих продолжала оставаться в Кулу, а мужа и сыновей английские власти не впускали к ней в Индию.
«Логован [Луис Хорш], теперь получая письма от Порумы [Нетти Хорш] передает несколько слов из их содержания, но не показывает их, — писала по горячим следам Зинаида Лихтман. — Получилась телеграмма от лорда Реадинга о том, что он жалеет, но не может помочь в визе Николаю Константиновичу из-за decision of government [решения правительства]. Получила ее „Mundi“ в ответ на свою телеграмму к нему… [Мадам Бейли жена полковника Бейли резидента в Сиккиме] рассказала ему [Луису Хоршу|, что глава здешней английской secret service [разведки], ее лучший друг, очень враждебен к Николаю Константиновичу, не дает ему визы, сообщив, что Николай Константинович не был в местах, указанных им, получает советские деньги. Одним словом ужас, что он говорил»[359].
За несколько месяцев Н. К. Рерих поднял все свои связи, но в отношениях с Лондоном ничего не менялось, виз в Индию не давали, причем и официальных объяснений тоже. Позже, в 1939 году, Николай Константинович вспоминал:
«Дело с визами причинило нам не только бесчисленные хлопоты, но, больше того, оно нанесло неизгладимый вред для наших просветительных учреждений. Все визное дело и само начало его было несказанно безобразно. Весною 1930 года мы возвращались из Нью-Йорка в Индию, где в то время была Елена Ивановна. Обратились к британскому консулу в Нью-Йорке, он как-то странно замялся и предложил нам, раз мы едем через Европу, взять визу в Лондоне. Мы последовали консульскому совету, но когда прибыли в Лондон, то нам в Министерстве Иностранных Дел сказали, что виза нам вообще не будет выдана. Тут-то и началось памятное визное дело. Семнадцать государств хлопотали о выдаче нам визы. Необоснованный отказ вызывал всеобщее справедливое возмущение. Один дипломат передавал, что на обеде в Букингемском дворце старшина дипломатического корпуса воскликнул:
— Все-таки это дело более чем странно! — И все поняли, что имелось в виду наше визное дело.
Кроме иностранных правительств и лучшие английские представители много раз посетили улицу Даунинг с самыми сильными заявлениями. Так, в одно время там побывали герцог Соммерсетский, кардинал Бурн и архиепископ Кентерберийский, лейборист Тревельян… Писали Гордон Боттомлей и Гальсворти… Хагберг Райт, директор Лондонской библиотеки, написал своему правительству чрезвычайно сильное письмо, заканчивая его словами, что он надеется, что „разум возьмет верх“… Дело о визе нашей так разрослось, что его возили по коридорам Министерства в тачке. Наконец я спросил определенно, когда будет выдана виза. Нам ответили, что она выдана не будет (опять-таки без всяких объяснений). Я спросил:
— Это окончательно?
И господин в желтом жилете ответил, низко поклонившись:
— Окончательно!»[360]
В Лондоне о Николае Рерихе довольно быстро стали распространяться всевозможные слухи и домыслы. Английские власти всячески пытались дискредитировать авторитет художника и ученого с мировым именем. Николай Константинович через много лет вспоминал эти полные лжи и обмана месяцы, проведенные в Англии:
«В 1930 году, в Лондоне же ко мне явился профессор Коренчевский и после всяких замысловатых вступлений сказал:
— Есть у меня один вопрос, на который Вы мне, наверно, не ответите.
Когда же я заинтересовался таким оборотом и сказал, что готов ему ответить, он таинственным голосом провещал:
— Ведь вы не Рерих, а Адашев.
Когда же я настаивал на том, что я есмь я, он с хитрым видом закончил:
— Я так и думал, что вы мне не скажете истину.
Вот с какою кромешною тьмою приходится встречаться. Даже не знаешь, где границы этого Гран-Гиньоля! Тогда у нас осталось впечатление, что Коренчевский умалишенный, но, очевидно, таких безумцев на свете довольно много, ибо они всячески продолжают свое своеобразное рекламирование.
В том же Лондоне проживают некая В. и архитектор Б., которые разновременно рассказывали, что мы взяли в плен Далай-ламу со всеми его сокровищами. Самого-то Далай-ламу мы, в конце концов, отпустили, но все несметные его сокровища оставили при себе. Взрослые пожилые люди не гнушаются и такими россказнями. В некой газете я сам читал, что, встречаясь с людьми, мне понравившимися, я пригоршнями вынимаю из кармана бриллианты и рубины и одариваю ими их. Известный Вам барон М. в Лондоне спрашивал доверительно Шклявера:
— Ведь от одного взгляда Рериха волосы седеют?!
Вот Вам и товарищ председателя Думы. Поистине, мы живем еще в каком-то мрачном средневековье»[361].
Несмотря на препятствия, Николай Константинович Рерих продолжал бороться за получение английских виз для въезда в Индию. И только после того, как стало ясно, что все возможности исчерпаны, Николай Константинович решил переехать во Францию и там попытаться предпринять какие-то меры.
«Вечером было сообщение от Николая Константиновича, чтобы мы писали с 30-го мая на Париж, — читаем в дневнике Зинаиды Лихтман. — Мы совсем теряемся в догадках, как все это окончится. — Пока в Индии разгорается пожар и положение плохо…»
Сторонники Н. К. Рериха добились того, чтобы от имени государственного секретаря США была послана телеграмма английским властям с просьбой разрешить ему проехать в Индию к больной жене.
А в это время британская разведка искала повод для того, чтобы выдворить Елену Ивановну из Индии.
2 апреля 1930 года агент Д. М. Даннет докладывал в Индию:
«В телеграмме государственного секретаря содержится незначительное сообщение о том, что миссис Рерих очень больна… Мы можем попросить директора Разведывательного бюро как можно скорее выяснить, действительно ли миссис Рерих очень больна»[362].
Английская разведка готовила Елене Ивановне Рерих унизительную «проверку» ее болезни.
Главный секретарь правительства Пенджаба Д. Бойд писал 3 мая 1930 года секретарю колониального правительства Индии X. В. Эмерсону:
«Я хотел бы сообщить для сведения правительства Индии, что чиновник подотдела Кулу 19-го навестил миссис Рерих, когда ему доложили о ее болезни. Она, однако, не вызывала доктора. Он опять навестил ее 21-го и видел миссис Рерих, которая, по его мнению, была в добром здравии. Можно считать, что леди не так больна, чтобы возникала необходимость в присутствии мужа»[363].
Сотрудник английской разведки М. Ф. Клири в одном из донесений от 20 мая 1930 года высказывал мнение по поводу предпринимаемых Н. К. Рерихом усилий добиться от Англии разрешения на въезд в Индию:
«Я не думаю, что мы должны менять свою позицию в отношении Рериха только потому, что его жена оказалась ипохондриком или даже хроническим инвалидом. Она была достаточно сильной, чтобы вынести суровость экспедиции 1924–1928 годов в Тибет и другие страны. Я очень сомневаюсь в правдивости заявления, что она не может предпринять морского путешествия. Если мы будем потакать этому, Рерихи будут наступать на нас, и я думаю, что мы должны держаться как можно дольше против этого русско-американского чудака, который пытается сильно „ухватить“ правительство и добиться разрешения поселиться в Индии»[364].
Елена Ивановна Рерих, понимая свое непрочное положение, приняла решение переселиться из Кулу в более отдаленный поселок Келонг, находившийся за перевалом Ротанг. Это место считалось труднодоступным, правительственный врач не захотел ехать в такую даль и преодолевать опасный перевал, а другого врача для освидетельствования Елены Ивановны английские власти найти не смогли. Оставалось одно — ждать, когда она сама спустится с гор в долину. Но Елена Ивановна, зная о планах английского правительства, не спешила менять места жительства.
Заместитель секретаря при колониальном правительстве Индии С. Н. Рой писал 17 сентября 1930 года главному секретарю правительства Пенджаба Д. Бойду:
«Правительство Индии было бы радо, если миссис Рерих, как только она вернется в Кулу в начале октября, была бы сразу неожиданно извещена о том, что местное правительство договорилось с гражданским хирургом Кангры о медицинском обследовании и что, если обследование покажет, что она нуждается в сопровождении мужа для скорейшего возвращения в Европу, виза будет выдана только для этой цели»[365].
В июле 1930 года, конечно не без участия английских спецслужб, начались проблемы с американской прессой. Сотрудники рериховских учреждений всячески пытались противодействовать газетной шумихе. Зинаида Лихтман в дневнике писала:
«Днем Луис Хорш вызвал, сообщил, что вчера был репортер от „Times“, который хотел узнать детали, почему Николаю Константиновичу не дали визы. Луис Хорш ответил уклончиво, желая выиграть время, и послал сообщение Николаю Константиновичу с запросом. Николай Константинович ответил, чтобы ничего не сообщать в печать. Несмотря на это, сегодня в „Times“ появилась заметка о Николае Константиновиче и отказе Англии дать ему визу. Кроме того, manager Editorial Department [менеджер отдела передовых статей] вызвал Луиса Хорша и сказал ему, что они расследовали и получили от anglo sudian office reason of refusal To grant visa to Prof. R. because of his past sympathy for Russia [что причина отказа в выдаче виз профессору Н. К. Рериху в его прошлых симпатиях к Советской России], на это Луис Хорш ответил, что они не имеют права печатать это, ибо это не правда и принесет вред учреждениям. На что тот ответил, что они are responsible people and newspaper [ответственные люди и газета] и напечатают, безусловно, этот statement [утверждение]. Я советовала Луису Хоршу отрицать этот statement очень энергично и пригрозить „Times“ судом…»[366]
На следующий день «New York Times» опубликовала официальное письмо, присланное английским департаментом. Работники рериховских учреждений в тот же день опубликовали опровержение, но английские власти разослали свое заявление сразу в несколько американских газет. Николай Константинович по телефону из Парижа просил не предпринимать никаких действий через прессу, чтобы не поднимать скандала. Но нежелательные публикации все же стали понемногу появляться в печати. Тем временем в Париже Николай Константинович, при поддержке друзей, встречался с официальными лицами и продолжал бомбить прошениями и требованиями английские инстанции. Французское правительство послало официальный запрос в Лондон, но ответ пришел отрицательный.
Н. К. Рерих в 1939 году вспоминал: «Наш друг, французский посол Флорио, разразившийся целой нотой по поводу наших виз и имевший об этом целые длительные словопрения с британским правительством, посоветовал нам возвращаться в Париж, тем более что Президент Думерг назначил нам аудиенцию. В Париже продолжалась эта война на ставку крепости нервов. Некоторые эпизоды ее, несмотря на трагизм, были даже забавны. Так, когда шведский посол граф Эренсверг сделал свое представление по нашему делу, ему было сказано, чтобы он не беспокоился, так как и посильнее Швеции державы не имели успеха».
Основной причиной отказа Н. К. Рериху во въезде в страну английские власти называли беспорядки в Индии, которые не дали бы ему возможности спокойно проводить археологические раскопки и изыскания. Они утверждали, что в связи с этим местные власти не могут обеспечить его безопасность.
Цинизм, с которым английские власти отказывали всем просителям, не уменьшал упорства Николая Константиновича. Тем временем в Нью-Йорке работники английской разведки долго расспрашивали сотрудников о Кордашевском и других участниках Первой Американской Центрально-Азиатской экспедиции. В Антверпене Николай Константинович и Юрий попытались получить въездные визы на только что оформленные в Париже французские паспорта, но англичане равнодушно смотрели на любые документы — фамилия Рерих означала только одно — никакой Индии.
Между тем во Франции произошло очень важное событие: Рерих сумел доказать свое дворянское происхождение и даже баронство. С этого момента Николай Константинович стал подписывать свои письма «de Roerich». Он изготовил новые бумаги и конверты с фамильным гербом.
Вопрос о собственном дворянском происхождении давно мучил Николая Константиновича, тем более что его жена была княжеского рода, внучатой племянницей М. И. Голенищева-Кутузова. До революции Николай Рерих называл себя потомком Рюриков, ссылаясь при этом на неопровержимые доказательства.
В свое время князь Сергей Щербатов, художник и меценат, участник пресловутой петербургской выставки «Современное искусство», был очень обижен и зол на Рериха именно из-за его претензии на именитость предков. Прожив остаток жизни в Америке, князь не забыл обид и довольно резко писал о Н. К. Рерихе:
«Совершенно иной, но столь же отдельно от остальных художников стоявшей фигурой был в Петербурге таинственный Рерих. В разные сферы, включая дворцовые, он проникал охотно и умело, с расчетом и тонким выбором. Он умел сказать, что нужно, и бить в цель, добиваясь им намеченного и делая карьеру. Если для Головина, от меня ничего не ждавшего и ничего во мне не искавшего, я был просто собеседником и большим любителем искусства и театра, для него, видимо, приятным, то для Рериха я был „князем Щербатовым“ — это я чувствовал, и это мне было тягостно, хотя он, видимо, хотел играть роль друга и бывал очень мил и всегда интересен. Он занимал довольно выдающийся пост директора отличного культурного учреждения на Морской — Общества покровительства художеств, почетной председательницей которого была принцесса. На мой вопрос и на предложение высказаться по какому-нибудь вопросу, связанному с его деятельностью, он отвечал обычно:
— У меня еще нет мнения, пока не выскажется принцесса…
Человек он был, несомненно, умный, хитрый, истый Тартюф, ловкий, мягкий, обходительный, гибкий, льстивый, вкрадчивый, скорее недобрый, себе на уме и крайне честолюбивый. О нем можно сказать, что интрига была врожденным свойством его природы. На нем была словно надета маска, и неискренний его смех никогда не исходил из души. Всегда что-то затаенное было в его светлом, молочного цвета лице с розовыми щеками, аккуратно подстриженными волосами и бородой. Он был северного — норвежского типа и довольно прозрачно намекал, что его фамилия Рерих связана с именем Рюрик. Как — оставалось не вполне понятным… А талантлив Рерих был несомненно, и также несомненной была его горячая любовь к искусству; обслуживая многое и прислуживаясь многим, он искусству служил искренне…»[367]
Восстановив баронство, Н. К. Рерих открывал для себя двери многих аристократических домов, получая поддержку в европейском обществе. Еще в 1900 году Николай Константинович, как бы стесняясь своего происхождения, несколько иронично писал своей невесте Елене Ивановне Шапошниковой:
«Милостивая Государыня
Наидрожайшая невеста моя Елена Ивановна.
Напрасно думаете утрудить рученьки Ваши отодранием меня за хохол мой, ибо он таковой у меня маленький и оной критики Вашей противоустоять не в состоянии.
Тоже напрасно думаете, что спать ложимся мы с петухами; мы хотя и купеческого сословия, но дворянские привычки с малых лет исполнять приобыкаем и вечером сидим в трактире, ведем разговоры и слушаем машину, и когда машина играет что-либо чувствительное для сердца, то мысленно и почтительно целую я Ручки Ваши. Опять же напрасно думаете Вы, Елена Ивановна, что храплю я „Во всю Ивановскую“ — скажу, как приятно было мне слышать из сахарных уст Ваших наше любимое купеческое слово — то пренапрасно Вы на меня такие размышления имеете, оной привычки храпеть мы не имеем, а ежели во сне когда и присвистываем, то в самую умеренную пропорцию. В трактире непутственных разговоров мы не водим, а ведем компанию с людьми солидными. Первое, коммерции советник Свиньин — двор строительных материалов содержит и покойный Царствие Небесное, Папенька Ваш про него слыхивал. Второе, купеческий сын Александр Иванович Косоротов — галантерейными товарами шибко приторговывает. В-третьих, греческого короля поставщик Куинджев восточный магазин имеет. С оными людьми мы водим компанию.
За благовонийстными духами я послал мальца и настрого приказал прежде не брать, а понюхать, чтобы не было обману и духи крепко бы пахли. Малец нюхал и чихал даже, следовательно духи — добротныя.
Понимает ли Тевяшев толк в товарах, и до того мне дела нету, но хочет он купить у меня оптом партию очень большую и такие покупатели нам с руки. В среду прикончу дела мои торговыя и еду повидать Ваши ясныя глазки.
Почтительнейше целую ручку маменьки достопочтенной Екатерины Васильевны и пальчики Ваши несчетное число раз перецеловывая и Господа о здравии Вашем моля усердно пребуду почтительнейше.
Купеческий сын и москатильного магазина владелец Николай Константинович сын Рерихов. Санкт Петербург»[368].
В Европе Рерих продолжал предпринимать все возможное и невозможное, чтобы скорее вернуться в Индию к жене Елене Ивановне.
30 июля 1930 года Елена Ивановна писала, что положение в Индии очень серьезное, в долинах происходят волнения и ей приходится ездить домой в сари, подчернив лицо.
Визовое дело Рериха принимало все больший общественный резонанс. Сотрудники рериховских учреждений упорно и методично рассылали прошения во все английские инстанции и обращались за помощью к влиятельным людям.
7 августа 1930 года американский митрополит Платон написал официальное письмо в поддержку Рериха. Под давлением колоссального количества писем английские власти стали уже сомневаться в целесообразности отказа выдачи виз Н. К. Рериху и его сыну, но так просто уступить общественному мнению не позволяла честь мундира. Первой уступкой министерства иностранных дел Англии был отказ от всех неофициальных ответов, которые ранее направлялись в газеты.
А тем временем болезнь Елены Ивановны обострилась. Николай Константинович переслал в Нью-Йорк письмо для передачи президенту США Гуверу. Луис Хорш, в обход всех недоброжелателей, сумел передать его президенту лично. И 1 сентября было решено написать петицию, составленную от имени всех заступников и отправить ее в министерство иностранных дел Англии. Это не испугало английские власти, а наоборот, разозлило. В Болгарии британская разведка организовала распространение среди монархистов слухов о большевизме Н. К. Рериха. При этом упоминались ранняя книга стихов Рериха «Цветы Мории» и книги, написанные Еленой Ивановной.
11 сентября из Индии пришло сообщение о критическом состоянии здоровья Елены Ивановны, а на дорогу Рерихам, при лучшем стечении обстоятельств, потребовалось бы около трех недель. Но английские власти пока не собирались пускать Николая Константиновича ни к здоровой, ни к больной, ни к умирающей жене, хотя уже и стали побаиваться общественного резонанса. 28 августа 1930 года заместитель секретаря при правительстве Индии С. Н. Рой писал:
«Мы не можем рассчитывать на то, что государственный секретарь выразит удовлетворение по поводу нашего обещания осмотреть по возвращении Е. И. Рерих в Наггар в начале сентября. Ее возвращение может быть отложено, и, если болезнь будет иметь фатальный исход, мы можем оказаться в ужасном положении».
Поэтому на очередную просьбу спикер английского парламента ответил, что вопрос о визах находится еще на обсуждении, а что касается болезни Елены Ивановны, то если она смогла участвовать в труднейшей гималайской экспедиции, то со здоровьем у нее, наверное, все в порядке.
Постепенно положение с визами зашло в тупик. Американский посол во Франции уже отказался помогать Н. К. Рериху, заявив, что это не его дело, так как Рерих не гражданин США. В такой ситуации Николай Константинович потребовал ускорить подготовку меморандума в свою защиту и просил своих сотрудников вновь обратиться за поддержкой к митрополиту Платону, чтобы тот послал телеграмму президенту Гуверу.
24 сентября возникла еще одна идея: помимо Общества друзей Музея Рериха, предполагалось создать Всемирное общество единения женщин и с помощью этой организации собрать подписи в поддержку Елены Ивановны с просьбой выдачи виз для ее мужа. Специально для давления на английское правительство Г. Г. Шклявер ездил на заседание Лиги Наций, но там на его заявление не обратили внимания, мир уже приближался к следующей мировой войне. Рерих раздаривал свои картины, альбомы, искал новых друзей и союзников.
6 октября папа римский передал через кардинала Франции письмо для Н. К. Рериха со своим благословением и благодарностью за альбом репродукций, посланных ему в дар Николаем Константиновичем.
На следующий день Николай Константинович написал письмо английской королеве в надежде на содействие в сложившейся ситуации. Но не дождавшись от нее ответа, нашел свое решение. На официальном обеде французский колониальный министр пригласил Н. К. Рериха и его сына во французскую часть Индии. В это время Н. К. Рерих уже запасся визами во все колонии других стран в Индии, он собирался использовать их как козырь при получении английской визы, но после официального приглашения французского министра Николай Константинович поступил иначе.
Было решено, что 11 октября Николай Константинович выедет в Пондишери, во Французскую Индию, и уже оттуда попробует повлиять на колониальные власти. Ходили слухи, что английскому правительству надоела настойчивость Рериха и виза должна быть выписана уже в этом месяце.
Елена Ивановна Рерих писала из Индии американским сотрудникам, что трудности, связанные с получением виз, только помогли приобрести новых друзей и проверить на прочность старых.
Прошел уже год с момента первого отказа в английских визах, а Николай Константинович никак не мог встретиться с женой. В октябре 1930 года, в то время, когда корабль Рериха был на пути в Коломбо, помощники Елены Ивановны, без ее ведома, дали согласие на медицинское освидетельствование. В Англии снова подняли вопрос о визах, решение должно было быть принято в строжайшей секретности от непримиримых врагов Николая Константиновича. Разорвать этот заколдованный круг решил принц Уэльский.
4 ноября Николай Константинович и Юрий Рерихи прибыли в Пондишери. На просьбу выдать въездные документы они снова получают отказ, и даже принц Уэльский не сумел перебороть бюрократическую машину английской разведки. Тогда Н. К. Рерих попросил своих друзей немедленно послать петицию, подписанную сотнями известных людей. Были вновь разосланы письма во все инстанции от имени нескольких десятков учреждений и организаций.
Наконец Рерих решился обратиться к самому вице-королю Индии:
«Абсолютно невозможно везти ее вниз, на жаркую равнину. Доктора, которые знают ее состояние, подтверждают, что она может совершить морское путешествие ценой своей жизни. Низкие места и жара в равной степени убийственны для нее. Последние шесть месяцев беспрерывных волнений и справедливое возмущение всеми клеветническими слухами и газетными сообщениями нанесли серьезный ущерб ее здоровью… Я уверен, что Вы примете в расчет действительно трагическое положение нашей семьи и дадите нам разрешение посетить Кулу, которая является единственной целью нашей поездки».
Последним аргументом Н. К. Рериха было то, что вместе с ним приехал и личный врач Елены Ивановны. Николай Константинович позже вспоминал эти события: «Перед нашим отплытием из Марселя мы дали телеграмму британскому министру Гендерсону о нашем отъезде в Пондишери, на что он телеграфировал нам, что это „принято во внимание“. Кроме французской визы во все пять французских владений в Индии мы запаслись еще португальской визой в Гоа и в португальское селение около Бомбея. Британский консул в Пондишери был чрезвычайно встревожен нашим приездом, тем более что по местному обычаю приезжие в Пондишери имели возможность посещать и Мадрас. Британский консул озабоченно спрашивал нас, что мы будем делать, если виза все же не будет выдана. Мы сказали, что приобретем имение в Пондишери, а затем будем ездить во французский Чандранагор (в 20 милях от Калькутты), в Гоа, в Каракал и в другие места, согласно нашим визам. Наши сожители по гостинице в Пондишери уверяли, что на деньги, потраченные на одни телеграммы, можно выстроить целый большой дом»[369].
Между тем английский консул в Пондишери вовсе и не думал проводить врачебное освидетельствование жены Рериха, он в мягкой форме отказал Н. К. Рериху, заявив, что медицина не его профиль.
17 ноября генерал Бахадур Ладен Ла официально заявил английским властям, что, по его сведениям, Н. К. Рерих находится на «советской службе» и что он участвовал в распространении «найденных в погребах Индии» антиправительственных листовок. Немедленно последовал протест со стороны рериховских организаций, а 21 ноября было составлено письмо английской королеве. 25 ноября из Лондона пришел ответ, что виза Рериху будет выдана с условием, что он поедет в Кулу и заберет жену.
Положение создалось крайне неприятное, такого обещания Николай Константинович дать не мог. Один из сотрудников музея был срочно командирован в Лондон, где, несмотря на уверения английских чиновников в симпатиях Н. К. Рериха к большевикам и революционерам, он все же сумел добиться визы для Николая Константиновича и его сына.
5 декабря 1930 года виза была выдана. Через месяц пребывания в Пондишери Н. К. Рерих получил разрешение на поездку в Кулу, правда, с оговорками и ограничениями: «Профессору Рериху было дано разрешение посетить Британскую Индию на условиях покинуть ее, в случае необходимости, в течение трех месяцев»[370].
Но это было уже не страшно, Николай Константинович и на этот раз вышел победителем. Вот что он писал потом в дневнике:
«После месяца пребывания в знойном Пондишери мы в одно прекрасное утро на площади увидели чапраси (служащего) британского консула, бегущего к нам, махая какой-то бумагой. Оказывается, виза от вице-короля. В последнее свидание с нами британский консул удивленно спрашивал:
— В конце концов, скажите, что все это значит?
Мы отвечали:
— Если даже вы не знаете, то как же нам знать?
Некоторые злые языки поговаривали, что все то дело устроено нами же для рекламы, настолько непонятен был этот нелепейший эпизод от начала до конца. Но кто возместит потраченное время и огромные расходы, вызванные всеми этими перипетиями? Когда смотрю на толстенную папку нашего визного дела, то даже невероятно бывает вспомнить все вреднейшие человеческие попытки пресечь культурную работу. Но с тех пор в мире произошло столько всяких злостных ухищрений, что наш эпизод, длившийся без малого год, становится лишь одним из показателей современной „цивилизации“, быстро утрачивающей всякую человечность»[371].