ПРЕМЬЕРЫ, ПРЕМЬЕРЫ…
ПРЕМЬЕРЫ, ПРЕМЬЕРЫ…
С постановками «Снегурочки» Рериху постоянно не везло. Когда для вновь открывшегося в Петербурге Русского драматического театра Николаю Константиновичу предложили полностью оформить спектакль, то он надеялся, что новый театр наконец-то воплотит его давнишнюю мечту — представить петербургской публике свою «Снегурочку». Богатый владелец мукомольных заводов А. К. Рейнеке снял для постановок помещение Панаевского театра, на Адмиралтейской набережной. Николаю Рериху дали неограниченный кредит на изготовление декораций «Снегурочки», так как именно этой пьесой открывался первый сезон Русского драматического театра.
Премьера состоялась 15 сентября 1912 года, и началась она со скандала. Николай Константинович, увидев декорации на генеральной репетиции, потребовал снять свое имя с афиш и программ, посчитав, что его замыслы так испоганены, что зрители могут подумать, что он исписался как художник. Однако дирекция театра ответила, что ничего менять не собирается и считает, что исполнители декораций только улучшили произведение художника.
Николай Константинович был так возмущен, что за день до премьеры 14 сентября 1912 года отправил в газету «Биржевые ведомости» письмо следующего содержания:
«Ввиду появления в печати и на программах моего имени (которое я просил Дирекцию снять) касательно постановки „Снегурочки“ в Русском драматическом театре, считаю долгом заявить, что мною были даны эскизы, вся же остальная работа произведена без всякого моего участия и, к сожалению, не лицами, мною указанными»[156].
Но редакция газеты, побоявшись богатого и влиятельного предпринимателя и владельца театра А. К. Рейнеке, опубликовала письмо Н. К. Рериха только после премьеры, а рядом с письмом поместила статью, где среди восторженных похвал говорилось:
«Простота эпохи, загадочность и одновременно прямолинейность сказки переданы художественно, декорация и костюмы сделаны по эскизам академика Рериха, и это были настоящие декорации и настоящие костюмы того седого времени, когда царили премудрые Берендеи и правили по сердцу народом»[157].
В театре был аншлаг, на афишах красовалось имя Н. К. Рериха, а в угоду несговорчивому художнику приписали: художник-исполнитель декораций — Н. Ф. Белый. Далее шли имена режиссера Е. П. Карпова и композитора Н. И. Привалова.
Николай Рерих считал все это форменным издевательством, а богатый предприниматель А. К. Рейнеке платил журналистам, и они наперебой хвалили декорации академика Н. К. Рериха.
Петербургская газета «Театр» специально в день премьеры опубликовала статью критика С. А. Луслендора «На генеральной репетиции „Снегурочки“», где без иронии говорилось:
«То, что театр выбрал для первого спектакля „Снегурочку“ и пригласил Рериха — добрый знак».
Ежедневно почти все петербургские газеты печатали анонсы и хвалебные отзывы о спектакле.
Столичный театральный критик Энге в статье «Театральное эхо», опубликованной в «Петербургской газете» на следующий день после премьеры, писал, что «Декорации красивы и фантастичны, в выдержанном русском стиле, особенно удачна декорация пролога. Костюмы новые и стильные»[158].
Лишь через несколько дней после премьеры Н. К. Рерих смог дать небольшое интервью газете «Вечернее время», где выразил свою точку зрения на исполнение декораций:
«Академик Рерих высказался о своей постановке — „Снегурочки“ в театре Рейнеке следующим образом:
„Мое письмо в редакцию одной газеты вызвано было тем, что, придя на последнюю репетицию, я нашел состояние декораций для меня неприемлемым. Удалось ли художникам театра исправить их к первому спектаклю, мне неизвестно“.
Мы спросили Н. К. Рериха о том, как он относится ко все увеличивающейся работе живописцев-художников для театра.
— Это вполне понятно. В течение многих лет художники были почти совсем лишены декоративных и монументальных задач. Одно время они старались забыть о монументальной живописи, уходя в маленькие и графические вещи. Но, так сказать, „свое“ заговорило, и я считаю влечение художников к театру как одно из стремлений всех нас к монументальной живописи. Что делать! Кроме театра наши художники нигде не могут выявить себя на больших плоскостях»[159].
И если в утреннем выпуске газеты «Биржевые ведомости» 17 сентября 1912 года было напечатано письмо Н. К. Рериха, выражавшее его возмущение по поводу декораций к «Снегурочке», то уже в вечернем выпуске вышло интервью, озаглавленное «Академик Н. К. Рерих о своих постановках», в котором редактор газеты вычеркнул практически все, что касалось спектакля, оставив только такие строки:
«По поводу постановки „Снегурочки“ академик Рерих, на днях возвратившийся в Петербург (после работ по росписи храма в имении кн. Тенишевой), говорит:
— В постановке „Снегурочки“ я совершенно не участвовал; мною были даны только эскизы».
Вторая часть интервью была посвящена другой постановке, тем более что она-то никакого скандала не предполагала, да и ставиться спектакль должен был не в Петербурге, а в Москве:
«…я много работал над „Пер Понтом“ для Московского Художественного театра, который пойдет 2-го октября, для чего мне придется несколько раз еще побывать в Москве. „Пер Понт“ в объеме, задуманном сейчас, пойдет в 14-ти картинах. Мне и моим помощникам: Замирайло, Яремичу, барону Клодту, Наумову, Петрову, Земляницыной пришлось много работать. Сам я с большим интересом ожидаю первого представления, так как в России „Пер Понт“ идет впервые, и мне никогда не приходилось слышать во всем объеме музыку Грига… Все лето я работал по росписи храма в имении княгини Тенишевой. Работаю темперой. В этом году еще не закончил, но надеюсь закончить будущим летом»[160].
Действительно, Николаю Рериху было не до скандалов, ведь он давно уже подписал договор с Московским Художественным театром на оформление спектакля по пьесе Ибсена «Пер Гюнт». Необходимо было часто приезжать в Москву, чтобы тщательно следить за изготовлением декораций и костюмов, ведь могла повториться история со «Снегурочкой», хотя договор и предусматривал полную в этом смысле свободу художника. Согласно договору, необходимо было исполнить к «Пер Понту» четырнадцать эскизов декораций и несколько десятков эскизов костюмов и бутафории. Помощник Владимира Ивановича Немировича-Данченко, Константин Александрович Марджанов еще 26 октября 1911 года сообщил Н. К. Рериху подробности договора:
«Владимир Иванович просит меня официально уведомить Вас, что театр предлагает Вам следующие условия: 1. За каждый эскиз декорации по 200 руб., т. е. за все четырнадцать 2800 р. 2. Столько же театр уплачивает за работу лицам, которые по Вашему указанию и под Вашим руководством будут писать декорации. 3. За все эскизы костюмов, бутафории и др. мелочей театр предлагает круглую сумму в 1000 руб. 4. Плата производится… 1/3 сейчас, одна в середине работ и одна по окончании их. Если условия эти Вы принимаете, не откажите прислать на мое имя свое согласие, и тотчас же Вам вышлют договор и 1200 с лишним рублей (т. е. одна треть)»[161].
Началу сотрудничества Н. К. Рериха с Московским Художественным театром положили два обстоятельства — это письмо художника М. В. Добужинского, написанное К. С. Станиславскому еще в феврале 1909 года, и то, что в школе Общества поощрения художеств училась племянница одного из основателей МХАТа — Владимира Ивановича Немировича-Данченко, Е. М. Бебутова. После просьбы К. С. Станиславского помочь в подборе художников для оформления спектаклей Художественного театра М. В. Добужинский 2 февраля 1909 года написал из Петербурга в Москву письмо, в котором называл знакомых ему петербургских художников: «Мои друзья, которым я передал о Вашем предложении совместной работы, — с радостью соглашаются. Театр Ваш мы все давно любим и уважаем, и это то, о чем только можно было мечтать. Вопросы, которые Вам хочется разрешить, также близки и нам, но кажется, что искать то или иное решение можно было бы при непосредственной уже работе в театре. Что касается „Месяца в деревне“, то Бенуа, Бакст и Сомов, которые могли, по-моему, заинтересоваться этой постановкой, убедили меня взять на себя эту работу — их же интересуют теперь иные вещи… Бенуа интересуется Мольером, Рерих — Ибсеном, Кустодиев — Островским и Билибин — русскими историческими пьесами… Бенуа прямо мечтает о такой работе, где бы он мог быть не только декоратором, но и участвовать в самой постановке, что именно Вам и желательно…»
К. С. Станиславский не сразу решился на постановку «Пер Гюнта» Ибсена, многое останавливало. Во-первых, сказка состояла из 14 картин, и спектакль должен был длиться четыре с половиной часа. Кроме того, представления обычно начинались в 19.30, а значит, учитывая антракты, заканчивались далеко за полночь. Пьеса «Пер Гюнт» Ибсена еще ни разу не шла на российской сцене, и нужно было осуществить правильный перевод сцен и диалогов. Специально для того, чтобы вжиться в образ и на месте ощутить скандинавский колорит, вся труппа театра поехала в Норвегию. Режиссером спектакля совет театра назначил В. И. Немировича-Данченко, его помощниками — К. А. Марджанова и Г. С. Бурджалова, а художником стал Николай Рерих. Работа над пьесой продолжалась почти три года.
После премьеры Сергей Городецкий писал из Москвы Н. К. Рериху:
«Дорогой Николай Константинович.
Когда я вчера увидел, как Пер Гюнт возвращается к Сольвейг, я не мог удержать слезы тоски и восторга. Вид пламенных сосен, синей реки и высокой избушки теперь навсегда во мне и со мною, как и сама светлая Сольвейг, ждущая там. Как чудесно Вы сделали все эти пейзажи!
Целую вас крепко.
Ваш С. Городецкий»[162].
Мой отец, известный поэт-переводчик и литературовед Лев Александрович Дубаев, ученик С. М. Городецкого, рассказывал, что Сергей Митрофанович часто вспоминал об этом спектакле, восхищался поэтичностью декораций Николая Рериха и считал каждую из них поэмой души «Северного странника».
Но премьерный спектакль не стал выдающимся событием сезона, зато все декорации очень нравились самому Н. К. Рериху, режиссерам и артистам. Кроме того, на этот раз Николай Рерих, чтобы следить за постановкой, регулярно приезжал в Москву. Любые переделки в декорациях и костюмах обязательно согласовывались. Николай Константинович посещал большую часть репетиций Художественного театра, где не сидел молча, а давал советы и комментарии. Театр начал готовиться к гастрольной поездке в Петербург со спектаклем. 7 февраля 1913 года, дабы избежать повторения неприятностей, которые возникали с Русским драматическим театром Рейнеке, помощник режиссера Г. С. Бурджалов писал Николаю Рериху в Петербург:
«Ввиду того, что придется приспосабливать к сцене Михайловского театра несколько картин „Пер Гюнта“, а в особенности картины I-ю и II-ю, то не найдете ли Вы полезным, если для выяснения этих вопросов я приеду в Петербург… Привезу эскизы некоторых изменений на Ваше усмотрение»[163].
Причем в следующих письмах Г. С. Бурджалов даже настаивал на личном присутствии Н. К. Рериха при переделке декораций.
Параллельно с работой над «Пер Гюнтом» Николай Константинович выполнял заказы еще нескольких театров.
После такой грандиозной постановки Ибсена Московский Художественный театр больше не имел возможности заказывать Н. К. Рериху декорации. Однако К. А. Марджанов, один из режиссеров «Пер Гюнта», нашел мецената миллионера В. П. Суходольского и создал в 1913 году свой «Свободный театр», где собирался поставить несколько пьес Мориса Метерлинка. Для работы в новом театре К. А. Марджанов пригласил режиссеров Александра Яковлевича Таирова и Александра Акимовича Санина, который, естественно, порекомендовал привлечь к работе в качестве художника-декоратора своего давнего друга Н. К. Рериха. В этом выборе свою роль сыграло и то, что трехтомное собрание сочинений Мориса Метерлинка, изданное в Петербурге в 1906–1907 годах, оформлял именно Николай Рерих.
«Свободный театр» просуществовал недолго, причина закрытия была банальной, не хватило денег на финансирование смелых замыслов его организатора К. А. Марджанова. Но и за такой короткий срок были поставлены: опера М. П. Мусоргского «Сорочинская ярмарка», оперетта Ж. Оффенбаха «Прекрасная Елена», пантомима А. Шницлера «Покрывало Пьеретты» на музыку Э. Дохнаньи, мелодрама A. Доде «Арлезианка» на музыку Ж. Бизе, пьеса Бэпримо и Хазельтона «Желтая кофта».
Николаю Константиновичу Рериху предложили сделать декорации сразу к нескольким спектаклям бельгийского драматурга Мориса Метерлинка — «Принцесса Мален», «Пелеас и Мелисанд», «Слепые». С начала 1913 года Николай Рерих усердно трудится над оформлением «Принцессы Мален». Было изготовлено более 14 эскизов, подготовлены макеты и со дня на день предполагалось приступить к репетициям. Но неожиданно К. А. Марджанов отложил работу с актерами, у него начались трения с А. Я. Таировым и B. П. Суходольским. Тогда А. А. Санин предложил Н. К. Рериху срочно оформить уже поставленную в план оперу Римского-Корсакова «Кащей Бессмертный». Николай Константинович сделал несколько эскизов, но тут из Москвы почему-то перестали приходить письма, все как будто замерло. Николай Рерих попросил Александра Бенуа помочь в этой странной ситуации, так как считал неудобным самому навязываться театру. Александр Бенуа, оформлявший для «Свободного театра» спектакли, написал письмо А. А. Санину, который сразу же с извинениями ответил Николаю Рериху:
«Дорогой Колечка! Бенуа сообщает мне, что ты только руками разводишь и ничего не понимаешь в происходящем, почему де я тебе не пишу ничего о „Кащее“ и наших общих мечтаниях и планах… Я слишком люблю и ценю тебя, чтобы играть тобой, ставить тебя в смешное, нелепое положение. Когда постановка будет решена Суходольским, пройдут все мытарства, тогда лишь я совсем готовый обращусь к тебе. У Марджанова со мной твой „Кащей“ окончательно и решительно определен, но нельзя же играть твоим временем, силами, вдохновением. Ведь эскизы „Мален“ глупо стоят на столе. Я не хочу, чтобы с тобой повторилась на „Кащее“ та же история. Я сам хлопочу безумно о „Кащее“, отвоюю смету, чтобы работа твоя была для тебя и приятна, и интересна, и продуктивна, и выгодна. Я думаю вскоре приехать к тебе (раньше сообщу тебе об этом) на день, на два. Это уже будет настоящее дело. Заказ „Кащея“ не мифический, а истинный, земной в многострадальном „Свободном театре“…»[164]
Позже Николай Константинович вспоминал о неудавшейся постановке в «Свободном театре»:
«Жаль, что не состоялась „Принцесса Мален“ в Свободном театре в Москве. Все было готово, но случился крах антрепризы. Кто-то из меценатов взбунтовался против одного из директоров, и начался развал. Санин таинственно шепнул мне: „Забирайте эскизы и уезжайте, здесь порохом пахнет“. Не однажды Санин спешил с добрым советом. Всегда нравилось, когда режиссер Санин надевал костюм хориста и вмешивался в толпу для энтузиазма. Даже в трудные часы жило в нем вдохновение»[165].
Николай Рерих приложил немало усилий и потратил уйму времени, создавая декорации к «Принцессе Мален», и не собирался просто так бросать уже сделанную с таким старанием работу. Он стал искать способ поставить этот спектакль на петербургской сцене, и «Театр Музыкальной драмы» согласился. Теперь необходимо было получить обратно эскизы и макеты.
Руководитель «Свободного театра» вроде бы и не отказывался от «Принцессы Мален», но было ясно, что премьера откладывается на неопределенное время. Николай Константинович 18 января 1914 года решил написать знакомому московскому врачу и коллекционеру А. П. Ланговому письмо с просьбой посмотреть в кабинете дирекции «Свободного театра» «синий эскиз» к «Принцессе Мален» — «коридор с цветными стеклами». Рерих очень надеялся на возможность получить обратно хоть часть эскизов и просил А. П. Лангового подключить к спасению своих работ московского художника Игоря Грабаря: «Если бы и Грабарь его посмотрел, а то у меня мало синих вещей, а все больше желтые да красные»[166].
Н. К. Рерих писал и в дирекцию театра, требуя прислать эскизы и макеты к «Принцессе Мален» в Петербург для доработки и исправлений. А. А. Санин чувствовал себя виноватым перед художником и, узнав о том, что Н. К. Рерих просит свои эскизы и макеты, пытаясь оправдаться, писал 24 января 1914 года:
«Я всегда тебя считал замечательным талантом, но не знал, что ты еще гений-провидец… Ты выбрал поистине „психологический момент“»[167].
Часть эскизов Рерих все-таки получил, только это не меняло дела, в «Театре Музыкальной драмы» Петербурга решили полностью пьесу не ставить. Режиссер театра И. М. Лапицкий предложил Н. К. Рериху переделать эскизы, после чего спектакль был назван «Сестра Беатриса». Состояла она из симфонической картины М. О. Штейнберга «Принцесса Мален», похожей на пантомиму, и небольшой трехактной оперы, написанной меценатом театра А. А. Давидовым на сюжет пьесы Мориса Метерлинка «Сестра Беатриса». Декорация для всего спектакля была выполнена только одна, и оформление сцены менялось с помощью разного освещения. Премьера состоялась 18 декабря 1914 года и не вызвала восторженных публикаций в прессе. Спектакль играли в пользу Комитета по оказанию помощи пострадавшим от войны бельгийцам. Все газеты писали о благотворительности и хороших декорациях Н. К. Рериха, но старались поменьше говорить о неудавшемся спектакле. Единственным утешением было то, что М. О. Штейнберг посвятил свою симфоническую картину лично художнику Николаю Константиновичу Рериху.