После премьеры
После премьеры
В начале мая 1921 года в Москву приехал Александр Блок. Он чувствовал себя совсем неважно, но стихи читал. О его выступлениях – Борис Пастернак:
«На вечере в Политехническом был Маяковский. В середине вечера он сказал мне, что в Доме печати Блоку под видом критической неподкупности готовят бенефис, разнос и кошачий концерт. Он предложил вдвоём отправиться туда, чтобы предотвратить задуманную низость».
Но поэты опоздали. Пастернак с горечью писал:
«Скандал, которого опасались, успел тем временем произойти. Блоку после чтения в Доме печати наговорили кучу чудовищностей, не постеснялись в лицо упрекнуть его в том, что он отжил и внутренне мёртв, с чем он спокойно согласился».
На следующий день Маяковский, встретившись с Львом Олькеницким (которого уже воспринимали как Льва Никулина), сказал:
«– У меня из десяти стихов – пять хороших, три средних и два плохих. У Блока из десяти стихотворений восемь плохих и два хороших, но таких хороших мне, пожалуй, не написать».
О том тяжёлом для страны времени, когда Россию стремились покинуть многие, Александр Блок сказал поэтессе Надежде Павлович:
«Я могу пройти незаметно по любому лесу, слиться с камнем, с травой. Я мог бы бежать. Но я никогда не бросил бы Россию. Только здесь и жить, и умереть».
А знаменитый оперный певец Фёдор Иванович Шаляпин решил всё же за границу съездить. На гастроли. И его поездка была вынесена на обсуждение в Кремле – там 31 мая на очередное заседание политбюро собрались Ленин, Зиновьев, Молотов, Бухарин, Калинин, Петровский и Томский. Двадцать первым пунктом повестки дня значилось:
«Слушали:
21. Об отпуске Шаляпина за границу.
Постановили:
21. Отпустить Шаляпина за границу».
То есть к Шаляпину вожди большевиков отнеслись благосклонно.
А молва о грандиозном спектакле «Мистерия-буфф» тем временем уже разносилась по всей Москве.
Актриса Мария Фёдоровна Суханова:
«Как будто бомба разорвалась. Столько было толков, шума, самых разноречивых мнений по поводу спектакля. И всё же он имел колоссальный успех – это был подлинно новый, революционный, народный спектакль. Он заражал бодростью, мужеством, звучал протестом против старого, дерзаниями будущего».
Журнал «Вестник работников искусств»:
«И те овации, которые в день Первого мая были устроены публикой – пролетариатом – режиссёру Мейерхольду, автору Маяковскому, актёрам, рабочим, художникам, были вполне заслужены».
Побывавший на премьере писатель Дмитрий Андреевич Фурманов высказал свои впечатления в «Московских письмах», напечатанных 16 июня 1921 года в газете «Рабочий край» (Иваново-Вознесенск):
«В той постановке, которую дал ей Мейерхольд, она величественна, грандиозна, свежа и нова. Вы видите здесь, на сцене, и землю, и ад с чертями, рай с ангелами, видите, как рабочие побеждают разруху, мчатся с тачками, куют с молотом, гремят станками».
Затем Фурманов переходил к рассказу о том, какое содержание открывается зрителю под этой «величественной» и «свежей» формой. Речь сразу пошла о том, что драматургу по-существу нечего сказать, да и писательским мастерством он не владеет:
«Сама по себе пьеса довольно сумбурна, слабо отделана художественно, имеет массу технических дефектов…
Но совершенная новизна постановки сглаживает массу из этой массищи дефектов. Сцена без занавеса: тут нет никаких тайн, игра и сцена так же обнажены, как сама жизнь. Отдельные части декорации выходят за пределы сцены и раскинуты в ложах почти среди публики; этим достигается впечатление единства между сценой и зрительным залом. Рампы нет, артист слит с залом непосредственно».
Журнал «Вестник работников искусств» как бы продолжал рассказ Фурманова:
«Актёры приходят и уходят на площадку-сцену. Рабочие тут же, на глазах зрителя, переставляют, складывают, разбирают, собирают, приколачивают, уносят, приносят.
Тут же автор и режиссёр».
Дмитрий Фурманов:
«Это новая форма постановки, такая непривычная и неуклюжая, не нравится пока безусловному большинству, но захватывает, интересует она, безусловно, всех, кто близок к миру искусства. Здесь нет отделки, отшлифовки, внешней лакировки, – наоборот, здесь поражает вас крайняя неотделанность и элементарная простота, граничащая с грубостью, и грубость, граничащая с вульгарностью. Здесь много силы, крепкой силы, горячей веры и безудержного рвения. Это новый театр – театр бурной революционной эпохи, его родина – не тишина Вишнёвого сада, а грозы и вихри гражданской войны».
Когда читаешь Фурманова, который говорит о «простоте, граничащей с грубостью» и о «грубости, граничащей с вульгарностью», то сразу вспоминается Мережковский, предупреждавший россиян о том, что придёт вульгарный, грубый Хам и ввергнет страну в «грозы и вихри гражданской войны».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.