После премьеры

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

После премьеры

В начале мая 1921 года в Москву приехал Александр Блок. Он чувствовал себя совсем неважно, но стихи читал. О его выступлениях – Борис Пастернак:

«На вечере в Политехническом был Маяковский. В середине вечера он сказал мне, что в Доме печати Блоку под видом критической неподкупности готовят бенефис, разнос и кошачий концерт. Он предложил вдвоём отправиться туда, чтобы предотвратить задуманную низость».

Но поэты опоздали. Пастернак с горечью писал:

«Скандал, которого опасались, успел тем временем произойти. Блоку после чтения в Доме печати наговорили кучу чудовищностей, не постеснялись в лицо упрекнуть его в том, что он отжил и внутренне мёртв, с чем он спокойно согласился».

На следующий день Маяковский, встретившись с Львом Олькеницким (которого уже воспринимали как Льва Никулина), сказал:

«– У меня из десяти стихов – пять хороших, три средних и два плохих. У Блока из десяти стихотворений восемь плохих и два хороших, но таких хороших мне, пожалуй, не написать».

О том тяжёлом для страны времени, когда Россию стремились покинуть многие, Александр Блок сказал поэтессе Надежде Павлович:

«Я могу пройти незаметно по любому лесу, слиться с камнем, с травой. Я мог бы бежать. Но я никогда не бросил бы Россию. Только здесь и жить, и умереть».

А знаменитый оперный певец Фёдор Иванович Шаляпин решил всё же за границу съездить. На гастроли. И его поездка была вынесена на обсуждение в Кремле – там 31 мая на очередное заседание политбюро собрались Ленин, Зиновьев, Молотов, Бухарин, Калинин, Петровский и Томский. Двадцать первым пунктом повестки дня значилось:

«Слушали:

21. Об отпуске Шаляпина за границу.

Постановили:

21. Отпустить Шаляпина за границу».

То есть к Шаляпину вожди большевиков отнеслись благосклонно.

А молва о грандиозном спектакле «Мистерия-буфф» тем временем уже разносилась по всей Москве.

Актриса Мария Фёдоровна Суханова:

«Как будто бомба разорвалась. Столько было толков, шума, самых разноречивых мнений по поводу спектакля. И всё же он имел колоссальный успех – это был подлинно новый, революционный, народный спектакль. Он заражал бодростью, мужеством, звучал протестом против старого, дерзаниями будущего».

Журнал «Вестник работников искусств»:

«И те овации, которые в день Первого мая были устроены публикой – пролетариатом – режиссёру Мейерхольду, автору Маяковскому, актёрам, рабочим, художникам, были вполне заслужены».

Побывавший на премьере писатель Дмитрий Андреевич Фурманов высказал свои впечатления в «Московских письмах», напечатанных 16 июня 1921 года в газете «Рабочий край» (Иваново-Вознесенск):

«В той постановке, которую дал ей Мейерхольд, она величественна, грандиозна, свежа и нова. Вы видите здесь, на сцене, и землю, и ад с чертями, рай с ангелами, видите, как рабочие побеждают разруху, мчатся с тачками, куют с молотом, гремят станками».

Затем Фурманов переходил к рассказу о том, какое содержание открывается зрителю под этой «величественной» и «свежей» формой. Речь сразу пошла о том, что драматургу по-существу нечего сказать, да и писательским мастерством он не владеет:

«Сама по себе пьеса довольно сумбурна, слабо отделана художественно, имеет массу технических дефектов…

Но совершенная новизна постановки сглаживает массу из этой массищи дефектов. Сцена без занавеса: тут нет никаких тайн, игра и сцена так же обнажены, как сама жизнь. Отдельные части декорации выходят за пределы сцены и раскинуты в ложах почти среди публики; этим достигается впечатление единства между сценой и зрительным залом. Рампы нет, артист слит с залом непосредственно».

Журнал «Вестник работников искусств» как бы продолжал рассказ Фурманова:

«Актёры приходят и уходят на площадку-сцену. Рабочие тут же, на глазах зрителя, переставляют, складывают, разбирают, собирают, приколачивают, уносят, приносят.

Тут же автор и режиссёр».

Дмитрий Фурманов:

«Это новая форма постановки, такая непривычная и неуклюжая, не нравится пока безусловному большинству, но захватывает, интересует она, безусловно, всех, кто близок к миру искусства. Здесь нет отделки, отшлифовки, внешней лакировки, – наоборот, здесь поражает вас крайняя неотделанность и элементарная простота, граничащая с грубостью, и грубость, граничащая с вульгарностью. Здесь много силы, крепкой силы, горячей веры и безудержного рвения. Это новый театр – театр бурной революционной эпохи, его родина – не тишина Вишнёвого сада, а грозы и вихри гражданской войны».

Когда читаешь Фурманова, который говорит о «простоте, граничащей с грубостью» и о «грубости, граничащей с вульгарностью», то сразу вспоминается Мережковский, предупреждавший россиян о том, что придёт вульгарный, грубый Хам и ввергнет страну в «грозы и вихри гражданской войны».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.