Васькины четверги

Васькины четверги

Радуя душу и глаз, линия фронта на нашей карте уже перешагнула через границу Союза ССР. Уже красная линия клином подошла к Варшаве и, опускаясь вниз по Висле, захватила важные опорные узлы противника: Сандомир, Жешув, Добромиль. И Станислав уже у нас, и Коломыя!

Гитлеру уже капут, это ясно. При такой обстановке только маньяк может на что-то надеяться. А на что? На чудо? Чуда не будет! Это явление редкое, и оно, по крайней мере, уже произошло. Наши военные заводы были на колесах: на пути в Сибирь и на Урал. Бери Россию голыми руками!

Не далась Россия Гитлеру! И это в те труднейшие годы, когда против бронированного танкового вала русский солдат шел в атаку один на один с зажигательной бутылкой в руках… И вал был остановлен. Вот это было чудо!

Конца войны еще, конечно, не видать, но все же… И мы нет-нет и помечтаем — какое счастье будет, когда наступит мир! И всякий раз, прослушав сводку Совинформбюро о фронтовых делах, мы кидались к карте, расстилали ее, всю разрисованную стрелками, кружочками, изломанными линиями, и чертили новые. И радовались, и мечтали. Враг отступал. Но война есть война. С одной стороны, ты радуешься, а с другой… иногда екнет сердце: «Вот будет обидно, если убьют на самом финише!»

Я себя одергивал: «Не расслабляться! Не расслабляться!» Ох, как это плохо — отвлекаться на финише! Задумываться, оберегаться, начинать принимать какие-то меры. Если ты очень хочешь жить — желай! Но желай активно. И не отвлекайся! Все силы на разгром врага — вот твоя единственная цель.

А с моим заместителем было что-то неладно. Из пяти боевых — три возврата. По вине материальной части: то моторы затрясут, то упадет давление масла. Техники ищут, копаются, гоняют моторы на всех режимах. А я подписываю сводку о возврате: «Из-за неисправности моторов». Тяжело подписывать. Стыдно. Лучшая эскадрилья в дивизии!

И я — в каком положении: с одной стороны, должен верить на слово летчику, а с другой, не могу не верить техникам, уверявшим в том, что моторы исправны. И уже в душе начинает копошиться червь сомнения. А как проверить? Как?..

Ломаю голову. Гадаю, словно ворожея на кофейной гуще. Передо мной листки бумаги и в разных вариантах записи: когда, в какой час, по какой цели? Ведь должна же быть какая-то закономерность?!

Пока гадал, еще три боевых и один возврат, опять у Васькина!

Пишу: «Четверг, такого-то числа…» Стоп! Четверг! А не тут ли загвоздка? Четверг… четверг… Ах, у меня нет календаря! Календарь в военное время — о-о-о! Звоню в штаб полка.

— Будьте добры… Ничего здесь странного!

Через десять минут получаю данные. Все возвраты Васькина совпадали с… четвергами!..

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Четверг. А что такое четверг?

Я стою на квартире у глухой старушки Агафьи Тимофеевны, опрятной и богомольной. С великим трудом объясняю ей, что мне надо.

— Шегверг? — шепелявит Агафья Тимофеевна. — А это ш нешастливый день для Николая, Никифора, Ксенофонта… — и пошла и пошла перечислять имена святых угодников.

«Нешастливый», значит? Та-ак. Я уже знаю, что мне делать, и страшно нервничаю: ведь могло быть и совпадение! И я молчу. Никому ничего не говорю. Никому!

Как на зло — понедельник, вторник и среда — нелетная погода. А четверг удался с утра! Цель — узловая станция Кельце, на территории Польши. Рядом большой аэродром, забитый самолетами. Осиное гнездо! Бить там будут дай-то боже — и сверху и снизу…

Полк выруливает, а я, против обыкновения, — сижу. У меня «не ладится» с правым мотором. Я кричу и гоняю техников. Прибежал инженер. Небывалый случай! Лучший техник, и так опозорился!..

Сижу в кабине, наблюдаю за Васькиным. Он справа от меня, на «двенадцатой». Тоже не торопится. Что-то копается, долго гоняет моторы. Наконец, выруливает. Командую к запуску и, к удивлению техников, тут же выруливаю вслед за Васькиным. Пропускаю его вперед, даю ему взлететь, а сам… заруливаю обратно.

Все всполошились. Небывалое явление! Запрос по радио:

— Что случилось?

— Ничего особенного! Небольшая неисправность. Через полчаса вылетим.

Полк улетел, только я один остался. И душа у меня разрывается: а вдруг?..

Инженеру все-таки пришлось сказать. Тот понимающе кивнул и благодарно улыбнулся.

Бежит связной из КП. Там интересуются, когда вылетим.

— Минут через двадцать, — отвечает инженер.

Сидим, ждем, прислушиваемся. Тихо. В звездном небе появился тоненький серпик луны. Народился! Показать бы ему денежку, да деньги нам сейчас ни к чему. Нас кормят, поят, обувают, одевают. В театры мы не ходим, в рестораны тоже. Все это где-то далеко-далеко, в каком-то призрачном прошлом, а для кого-нибудь и в будущем…

— Чу! — восклицает инженер. — Слышите? Идет!

Прислушиваюсь. Да, точно — идет Ил-4. И в груди у меня словно пружина закручивается.

— Хорошо, встречайте его. Моторы не выключать. Васькина ко мне!

Я уже не сомневаюсь, что это Васькин. Сильно бьется сердце. Что я ему скажу? И как? А не сорвусь ли? Ведь надо же все-таки сделать так, чтобы никто не догадался. Конечно, этого не скроешь, но чтобы не было официальных отправлений. Гусаков ведь тоже — не лыком шит!..

Самолет ближе. Вот он уже на кругу, и явно слышно — барахлит мотор. Но я не смущаюсь. Старые штучки! Если выключить одно магнето — мотор будет давать перебои. Включил АНО. Идет на снижение. Красивая серебристая птица в лучах посадочного прожектора!

Сел. Рулит. Я вылезаю из кабины. Краснюков, Алпетян, Морунов остаются на своих местах. Им не надо объяснять, что к чему, они — в курсе. А сердце мое бьется, бьется. Самолет заруливает на стоянку. На крыло метнулась фигура. Это инженер. Васькин, сняв парашют, неторопливо слезает. Моторы чавкают на малом газу.

Васькин подходит ко мне, прикладывает руку к шлемофону:

— Товарищ командир, возвратился из-за неисправности правого мотора, упало давление масла.

— Хорошо, — совершенно спокойно отвечаю я. — Переходите на мою машину, она в полной исправности. Полетите с моим экипажем. А я — с вашим. Вы меня поняли?

Вот, оказывается, и все! И никаких тебе криков, и распеканий, и красивых слов насчет патриотизма.

Залезаю в кабину «двенадцатой» и демонстративно, не опробовав моторов, выруливаю к старту.

Меня всего трясет. Конечно, я должен был бы разрядиться, поорать, пошуметь… Ладно, разряжусь над целью…

В этот четверг возврата в нашей эскадрилье не было.