Столярикум-малярикум

Возле двери с надписью «Санчасть» толпились парни. Я еще и сообразить как следует не успел, что к чему, а мой незнакомец уже принялся командовать:

— А ну, что столпились?! Разобраться по порядку! Кто за кем! Становитесь вот здесь — вдоль стены. Быстро-быстро!

Беспорядочная группа словно только и ждала этой команды, сразу переформировалась, расплылась, растянулась вдоль стены. Долговязый довольно грубо схватил меня за плечо и, ткнув в очередь прямо возле двери, начальственным тоном сказал:

— Стой тут, я сейчас! — и скрылся за дверью. Минут через десять дверь открылась, и рыжая девушка в белом халате, кокетливо тряхнув пышным ореолом волос, сказала нараспев:

— Вхо-о-ди-ите. По десять человек.

Мы вошли. Большая светлая комната с цементным полом, справа — письменный стол, лысый доктор в белом халате, весы, ростомер, шкафы с медицинскими инструментами. Слева, возле входа — столик, за столиком девица:

— Фамилия? Имя? Отчество? Год рождения? Раздевайтесь.

Ребята тотчас же принялись раздеваться, а я уставился на красочные медицинские плакаты, развешанные на стенах: «Требования для комплектования курсантов в школы летчиков».

У меня от почтения даже дух захватило, словно я ненароком заглянул в святая святых.

Читаю дальше: «Нормальная ступня… плоская ступня…»

«Интересно, а какая у меня ступня: нормальная или ненормальная?»

— Раздевайтесь! Живо! А ты чего рот разинул? — налетел на меня доктор, сверкнув устрашающе большими очками. — Для тебя что, особая команда нужна?! Раздевайсь!

Покосившись на девицу, я принялся торопливо разуваться. Носки мокрые, хоть выжимай, да еще с протертыми пятками. Ширнул их стыдливо в ботинки и встал босыми ногами на леденяще холодный пол.

Только что осмотренная группа, щелкая от холода зубами, одевалась. Долговязый посмотрел на меня, подмигнул. Он уже был одет, но уходить не торопился. Девица с равнодушным видом стояла у весов, и мне нужно было к ней подойти. Срамотища какая, ведь голый же! А другие ничего, некоторые даже гыгыкали, и доктор на них покрикивал:

— Ну, тихо! Чего разоржались, как жеребцы?!

Я измерился и взвесился: рост 173, вес 57 килограммов. Ноги мои совсем окоченели, хоть дуй на них.

Доктор, грубо хватая за плечи цепкими руками очередного пациента, повелительно командовал:

— Высунь язык! Нагнись! Разогнись! — И девице: — Годен. Следующий!

Я подошел.

— Высунь язык!

Высунул. И тут же удивился: доктора передо мной не было!..

— Нагнись! — раздалась откуда-то сзади команда.

Я послушно нагнулся.

— Разогнись! — И возмущенно: — Убери язык!

Я, громко щелкнув зубами, быстро захлопнул рот.

Доктор сердито сверкнул очками:

— Балуй у меня! А ну — зубы! Та-ак, хорошо! — и желтыми от табака пальцами полез мне в глаза, больно задрал ресницы. — Гм!.. Гм!..

Повернулся к девице, сказал ей что-то по латыни, вроде: «Столярикум-малярикум». Отпустил ресницы, повернул меня бесцеремонно, толкнул в спину:

— Не годен. Следующий!

Я не сразу понял, что произошло, лишь по растерянному лицу долговязого догадался о сущности, словно выстрел, короткого слова: «Не годен!».

«Не годен?! Как это — не годен? Это я не годен — крепкий жилистый парень?!.»

— Девушка, девушка, что он сказал? Что?

Девушка ответила, пряча глаза:

— У вас фолликулярный конъюнктивит. Понимаете? Ну-у-у… воспаление слизистой оболочки глаз.

— Так ведь, девушка! Так ведь это… Это же ведь… пройдет; Ну, понимаете, я… я…

— Отойдите, не мешайте!

Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. Это был долговязый. Он участливо смотрел на меня.

— Читал, наверное, много?

— Да, — сказал я, готовый расплакаться.

— Ничего, бывает. Но ты не отчаивайся. Приходи завтра, что-нибудь скумекаем.

Я махнул рукой: чего уж там «скумекаем»?

Мир для меня рушился…

Добирался домой в невменяемом состоянии. Стыд терзал меня невыносимо. Я жгуче презирал и ненавидел самого себя. Не послушался умных людей — уволился. Расшумелся, растрепался, расхвастался: «Иду учиться на авиаспециалиста!» Дома напустил на себя таинственный вид, да так, что мать заробела. Сегодня чуть свет приготовила завтрак, чего с нею никогда не бывало, а вчера робко сказала мне, чтобы я гасил свет, да пораньше ложился бы спать перед комиссией. А что я ей ответил. «Не мешай, я как раз готовлюсь к этой самой комиссии». И читал до рези в глазах, почти до утра. И не выспался. Конечно, глаза красные, воспаленные. Вот тебе тут и «столярикум-малярикум»! Идиот! Хвастунишка несчастный! Сжег, что называется, за собой мосты! Как же теперь быть-то, ведь обратно хода нет!..

Мать встретила меня тревожным взглядом. Я собрал все свои силы и, напустив на себя беспечный вид, сказал небрежно:

— Ну, мам, дела идут пока как надо: прохожу комиссию. Народу та-а-ам… Завтра опять идти, — и прошмыгнул в свою комнату.

Отца дома не было, ушел на суточное дежурство, и это облегчило мое положение. Он был проницательный и сразу догадался бы, что дела мои плохи.

— Тут Кирилл приходил, — сказала мать, подавая на стол. — Хочет тоже поступать на курсы. Просил, чтобы ты его завтра подождал, вместе пойдете.

«Значит, тоже решил, — подумал я. — А вчера колебался: «Да не знаю, как папа с мамой».

За него все решают папа и мама. Помню, в пионерский отряд ходил, а в пионеры не вступал. Дед у него был священником, а пионеры пели богопротивные песни. Вот папа с мамой и не разрешали галстук носить.

И тут я поймал себя на том, что остро завидую Кириллу. «Вот пройдет он комиссию и будет учиться, а я… Куда пойду?..»

Возвращаться на стройку нечего было и думать. И вообще, хоть беги из Ташкента!..

Лег спать в самом мрачном настроении. Разбудил меня Кирилл он пришел ни свет ни заря, в ладной куртке, в сапогах, в кожаной фуражке. Отец его работал главным бухгалтером на каком-то крупном предприятии, и жили они в достатке.

Я хмуро поднялся и стал одеваться. Носки были мокрые, ботинки тоже. Вчера забыл их пристроить возле печки. Надел какие есть, неприятно ощущая между пальцами ног холодную глинистую жижицу, и на душе у меня от этого стало еще гаже.

На дворе было темно, И так же, как и вчера, шел дождь со снегом. Но вчера я шел с надеждой и она согревала меня, а сейчас…

Опять трамваи, дорожные лужи, глиняные заборы, укутанные снегом деревья, вереницы людей, шедших в снегопаде с поднятыми воротниками курток и с согнутыми спинами, будто они несли какую-то невидимую тяжесть. Я шел быстро, не разбирая дороги, и Кирилл едва за мной поспевал.

— Куда ты несешься?! — кричал он, догоняя меня, и ломающимся баском шутливо напевал: — «Куды, куды вы удалились?..» — и тут же снова отставал, потому что я, избегая разговора, ускорял шаг.

Быстрая ходьба разогрела меня, и на душе вроде бы посветлело. Мы оставили всех далеко позади. Вот знакомые ворота. Я остановился перед ними, чтобы перевести дух, посмотрел на эмблему, едва видимую из-за густого снегопада, снял кепку, взмахнул ею, стряхивая снег, и, озоруя, громко сказал:

— Здрассте!

И мне тотчас же кто-то ответил:

— Здравствуйте.

Я обернулся: чуть в стороне стояла густо запорошенная снегом лошадь, впряженная в бричку, и какой-то человек, в брезентовом плаще с капюшоном, возился возле заднего колеса.

— А ну-ка, молодые люди, — сказал человек, — подсобите задок поднять.

Мы подбежали с Кириллом, ухватились поудобнее.

— Раз-два — взяли!

Человек насадил колесо на ось.

— Молодцы, опускайте! — И забил чеку на место. — А теперь отворяйте ворота, тут я для вас учебные пособия привез.