Его Величество Случай

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Его Величество Случай

Слова «для вас» прозвучали для меня двояко: как болезненный укол и как надежда. Еще не соображая, что к чему, я ухватился за второе. Это был Его Величество Случай, которым мне нужно было воспользоваться. Но как?!

Кирилл, глядя с беспокойством на приближающихся людей, замялся:

— Да мы… на комиссию. Очередь надо занять…

— Ничего, ничего, — сказал я. — Ты иди во-он туда, в ту дверь, и налево, в санчасть, а я тут все сделаю. И побежал в сторожку.

Плана у меня еще не было никакого, и мне оставалось только действовать. Нашел сторожа, пожилого узбека в ватном халате, перевязанном в талии платком. На ногах ичиги: с калошами, на бритой голове — тюбетейка. Я поздоровался с ним по-узбекски, сказав: «Салам алейкум, ата», и он, расплывшись в доброй улыбке, ответил мне: «Алейкум салам».

Мы открыли ворота, и конь, прядая ушами на рокот авиационного мотора, втащил повозку во двор. Возница сказал:

— Беги, молодой человек, в мастерские, разыщи, Николая Степановича, скажи, что привезли учебные пособия.

Я рванулся бежать, да вовремя спохватился:

— А кто такой Николай Степанович?

— Ваш инструктор, Сорокин, — ответил возница. — Ты его узнаешь сразу, он в такой красной турецкой феске с кисточкой.

И я полетел. Увидел феску…

— Здравствуйте, Николай Степаныч! Там пособия привезли.

— Что? Пособия? Ага, хорошо! — И перекрывая зычным голосом гул мастерских, крикнул: — Дубы-и-нин!

— Здесь, Николай Степаныч! — Перед нами объявился мой вчерашний знакомый. Увидев меня, оторопело заморгал глазами — буравчиками, потом сказал как бы про себя: «Угу! Ага!» — и к инструктору: — Что прикажете делать, Николай Степаныч?

— Возьми с десяток хлопцев и перенесите в класс учебные пособия.

— Есть! — и ко мне: — А ты, брат, хват. Молодец. Держись меня. Пошли!

У санчасти толпа — не пройти. Дубынин кашлянул, прочищая горло, и, подражая инструктору Сорокину, как и в прошлый раз, быстро навел порядок. Потом, подмигнув мне, сказал: «Стой тут», — и скрылся за дверью. Вскоре он появился в сопровождении ребят, прошедших медосмотр. Среди них — Кирилл.

— Ну, куда идти? Веди.

В бричке под брезентом лежали навалом деревянные молотки на длинной рукоятке, какие-то деревянные детали и дощечки, напоминающие собой плоские напильники. Все это мы перетащили в большой цех, уставленный рядами длинных прочных столов и скамеек. Цех громадный застекленный с обеих сторон. Слева проглядывало серое небо, справа — внутренняя часть ангара, уставленная корпусами самолетов. В конце зала, на возвышении — стол и кафедра, сзади которой, на широкой глухой стене — большая классная доска.

Инструктор Сорокин, энергичный, подвижный, распоряжался группой курсантов, расставляющих столы и прибивающих на стену учебные плакаты. Красная феска Степаныча мелькала тут и там, и голос, зычный, повелительный, раскатисто гремел по залу:

— Ну, что вы там копаетесь?! Выше, выше! Не достаете? Ибрагимов, сбегайте за стремянкой! Дубынин! Разложите инструмент по столам!

Я старался изо всех сил: бегал, носил, переставлял, пока инструктор не сказал:

— Хватит на сегодня. Спасибо, ребята! Завтра опять к восьми. Работы много.

Дубынин с раскрасневшимся лицом подошел ко мне, протянул руку:

— Меня звать Георгий, а тебя как? Комсомолец? О-о! Хорошо! — Дернул шеей, стрельнул по, залу глазами — буравчиками: — Сазонов! Алексей! Иди сюда!

К нам подбежал юркий паренек с густой шевелюрой светлых волос, прижатых на макушке вышитой узбекской тюбетейкой.

— Чего тебе?

— Вот, запиши — еще один комсомолец.

Алексей ловким движением выхватил из кармана ладно сшитой куртки блокнот.

— Фамилия? Имя? Отчество? Билет при тебе? Давай запишем номер. Все. Будь здоров! — и умчался.

Кирилл, ожидая меня, стоял рядом и с явной завистью смотрел на происходящее. Он не был комсомольцем и сейчас чувствовал себя неловко.

Георгий, видимо, хотел что-то спросить у меня, но, покосившись на Кирилла, обратился к нему:

— Комсомолец?

Кирилл отрицательно качнул головой.

— Гм, жаль. Тут поработать надо, классы оборудовать. Придешь?…

Кирилл замялся. Я знал: завтра по поручению матери он должен съездить в аптеку за лекарством и отвезти его тетке, которая живет на другом конце города.

— Нет, — сказал я. — Он не может. У него хозяйственные дела.

Кирилл бросил на меня благодарный взгляд.

— Послезавтра я бы смог…

— Послезавтра начнутся занятия, — бесцеремонно перебил его Георгий. — Так что валяй по домашним делам. — И ко мне: — Ну, а ты приходи обязательно, сам понимаешь. — И дернул шеей, будто ему тесен воротник. — Ну, я пошел. Пока!

Только по пути домой я признался Кириллу, что забракован. Тот всполошился:

— Как же это?!

— А вот так: «столярикум-малярикум».

— Что же делать-то?

— Не знаю, буду ходить.

— Прогонят, — сказал Кирилл. — Тут строго. Авиация. И вход по пропускам.

— Все равно буду! — обозлился я. — В дверь прогонят, полезу, в окно. Через забор буду лазить! Мне обратной дороги нет.

Кирилл скис по-настоящему, и то его искреннее участие тронуло меня и подожгло. Я почувствовал себя уверенней.

— Ладно, — сказал я. — Как-нибудь обойдется. Тут надо хорошо обдумать все.

На следующий день я пришел раньше всех. Знакомый узбек открыл мне калитку. Я сказал ему по-узбекски: «Здравствуй, отец!», он засиял, засветился в доброй улыбке: «Алейкум салам, ул бала!» — и проводил меня взглядом до самых мастерских.

Вскоре пришел и Николай Степаныч, а потом и ребята-комсомольцы. Георгий почему-то еще не появлялся. Инструктор дал нам указания, и мы принялись таскать верстаки, прикручивать тиски, развешивать схемы, плакаты, разбирать и раскладывать по полкам инструмент. Инструктор то и дело поторапливал нас, тряся кисточкой на феске: «Живей, живей, ребята! Живей!» А мы и так поворачивались живо: работа уже подходила к концу все расставлено, развешено, разложено, осталось только мусор подмести.

Мы с Сазоновым перетирали ветошью напильники и молотки, когда появился Дубынин и с ним два парня с туго набитыми мешками за спиной. Бросили мешки на верстак, принялись отряхиваться и обмахиваться: жарко. Подошел инструктор. Георгий ему что-то доложил, тот одобрительно закивал своей турецкой феской и, обернувшись, крикнул:

— Сазонов, ко мне!

Тут прозвенел звонок на обеденный перерыв. Мы кинулись было к дверям, чтобы пораньше прибежать в столовую, но нас остановили.

— Отставить! — повелительно скомандовал инструктор. — Прошу всех сюда!

Мы собрались в недоумении: что еще такое тут будет?

Инструктор сказал:

— Дубынин, постройте комсомольскую бригаду.

У меня екнуло сердце: «Комсомольская бригада?!». Значит, я в комсомольской бригаде?!

Георгий щелкнул каблуками.

— Есть построить комсомольскую бригаду! — Долговязый, как аист, шагнул, вытянул руку: — По ранжиру… станови-ись!

Мы быстро разобрались по росту.

— Ррравня-йсь!.. Смирррна-а! — повернулся кругом, четко отпечатал шаг, лихо взял под козырек. — Товарищ инструктор, комсомольская бригада по вашему приказанию построена!

У меня мурашки побежали по спине: до чего же здорово! Ну и молодец Георгий! И где он так научился?

— Вольно! — сказал Николай Степаныч.

— Вольно! — громко повторил Дубынин и, встретившись со мной взглядом, подмигнул. И я вдруг подумал, что эта торжественная церемония имеет какое-то отношение и ко мне.

Теперь мы смотрели во все глаза на Николая Степаныча и ждали, что он скажет.

— Товарищи! — как-то размеренно и веско заговорил инструктор. — По поручению дирекции и парторганизации авиамастерских объявляю вам благодарность за добросовестную работу по оборудованию учебных классов и цехов. — Он взволнованно запнулся. — От меня лично вам тоже благодарность. Спасибо вам, ребята. И… мы решили тут, чтобы вас, комсомольцев-активистов, все знали и видели, преподнести вам, в качестве награды, ботинки, рабочие костюмы и к ним — комсомольский значок и значок «Добролета».

Ребята тихо ахнули, а я чуть не упал от радости.

Такие значки! Ведь это ж, для меня важнее важного!..

Николай Степаныч повернулся к Дубынину:

— Прошу раздать награды!

Как во сне принимал я рабочий костюм и ботинки из рук Дубынина. Вручая подарки, он опять мне хитро подмигнул:

— Ну вот, видишь, как все хорошо получается!

Обедать мы, конечно, не пошли. Инструктор сказал: «Подберите мусор и можете быть свободными». Мы подобрали, подмели, переоделись, привинтили комсомольские значки. А вот значок «Добролета» куда? На фуражку бы….

А вообще здорово получилось! Рабочий костюм был мне как раз впору: черные брюки, черная куртка с четырьмя накладными карманами, новые ботинки.

Сазонов, красуясь перед оконным стеклом, вдруг сказал:

— Братцы, я придумал! У сквера в лавчонке продаются фуражки защитного цвета. Они дешевые. Давайте их купим и на них значки!

Идея всем понравилась, и мы гурьбой отправились в город. Продавец, тучный персиянин с большущим носом, радостно хлопал себя руками по жирным бедрам, когда мы в один миг купили у него тринадцать фуражек.

— А, спасыба, маладый люд! Ай, спасыба!

Дома я произвел фурор. Мать, увидев меня, всплеснула руками:

— О-о-о! Отец! Отец! Иди-ка сюда скорее, посмотри на сына!

Из другой комнаты, шлепая домашними туфлями, вышел отец. В очках, с газетой в руках. Снял очки, выпрямился, посмотрел, погладил бороду, взволнованно кашлянул:

— Ну и ну-у-у! Молодец, молодец. Ничего не скажешь, умеешь своего добиваться. Поздравляю, сынок…

Мне бы тоже порадоваться, а у меня от этой родительской гордости в груди словно кошки когтями проскребли. Я умею своего добиваться?! Чего я, собственно говоря, добился? Ничего пока. Меня-то ведь не приняли!..

А вдруг?

Утром ко мне зашел Кирилл.

— Ну, ты пойдешь? — шепотом спросил он, оглянувшись на дверь.

Я кивнул головой и стал одеваться; предвкушая заранее, какой эффект произведет на него моя форма. Еще не сознавая ситуации, он уставился на мои новые ботинки, начищенные с вечера. Потом взгляд его скользнул по брюкам, тоже с вечера предусмотрительно положенным под матрас и сейчас держащим умопомрачительную стрелку. Нижняя чистая рубаха заправлена в брюки. Я, посматривал на себя в зеркало, был доволен собой. И вообще, на душе у меня не было паники. Кирилл чувствовал это и был в недоумении.

Натянув свитер, я не торопясь снял с вешалки куртку и, держа ее перед самым носом Кирилла, стряхнул с бортов несуществующие пылинки. Кирилл насторожился, но еще не совсем. Я надел куртку, одернул борта, посмотрел на себя в зеркало. Очень даже здорово я выглядел, это было видно по ревнивому взгляду Кирилла. Я надел плащ, снял с вешалки фуражку.

— Пошли! — сказал я.

Кирилл взглянул, увидел и обомлел.

— Постой, постой! — страстно зашептал он, вцепившись мне в плечо. — Это что у тебя за фуражка, а? — Он распахнул мне полы плаща. — И этот… костюм и ботинки? Откуда? Когда?

Вошла мать с сияющим лицом:

— Опоздаете, ребята, скоро семь.

Мы вышли в темноту. Еще горели звезды, и под ногами в лужицах похрустывал ледок.

Кирилл, страстно любивший форму, всю дорогу никак не мог успокоиться. Он клял все на свете: и своих родителей, оберегавших его от пионерии и комсомолии, и самого себя — «безвольного и бесхарактерного», а в конце заявил:

— Ну и везет же тебе! — И тут же поправился: — Собственно, почему «везет»? Настырный ты, вот и везет. А я… — и махнул рукой. Потом молчал весь остаток дороги, явно переживая свою «неустроенность».

В мастерских возле доски приказов толпились ребята. Желающих было много, а в списках значилось только двести человек. Кто находил себя — радовался, кто не находил — печалился. Подошли и мы. Кирилл в списках значился, меня — не было. Мне стало неуютно.

У Кирилла на лице то радость, то печаль — переживает за меня. Хороший парень этот Кирилл!

Кто-то тронул меня сзади за плечо. Я обернулся. Это был Дубынин. Дернул шеей, молча приглашая меня следовать за собой.

Отвел в сторону, дал наставление:

— Держись ближе ко мне. Когда будет построение, встанешь в строй, понял?

Еще бы не понять, конечно, понял! Я и сам думал встать в строй, ну, а сейчас и того лучше, в случае чего будет поддержка от старосты группы.

Наконец все успокоилось. Не принятые ушли, остальные принялись, по выражению Кирилла, «обнюхиваться».

У меня уже было много друзей. Наши фуражки со значками «Добролета» были как пароль: встретимся, небрежно козырнем друг другу и проходим дальше, к зависти и недоумению других.

Появился Николай Степаныч в своей турецкой феске, что-то сказал Дубынину, тот, расталкивая встречных, побежал в контору, и вскоре раздалась команда:

— Кто прошел в приказе!.. Станови-и-сь! Быстро! Быстро! Разбирайтесь по ранжиру!

Старосты групп, толкаясь, сортировали ребят по росту:

— Ну, ты куда забрался?! Давай на левый фланг! А ты там, эй, каланча в тюбетейке! Чего торчишь на камчатке?!

Мы с Кириллом встали было вместе, но нас разъединили: Кирилл был ниже меня ростом. Я стоял на правом фланге десятым или двенадцатым. Ох, и не хорошо же было мне!

Построением командовал коренастый светловолосый человек, одетый во все кожаное.

— Ррравняйсь! — скомандовал он и тут же улыбнулся.

Строй стоял «загогулиной» — команда дошла не до каждого.

Командир пожевал губами:

— Старостам групп навести порядок!

Тут же появились старосты и принялись толкаться и кричать:

— Ноги! Ноги! Носки ботинок должны быть на одной линии! Животы подобрать. Быстро!

Кое-как порядок был наведен. Старосты встали в строй.

— Смиррр-но! По порядку номеров… рррассчитайсь!

— Первый!

— Второй!

— Третий!

— Четвертый!

— Пятый!

На шестом заминка. Строй заколыхался. Всем было интересно посмотреть, кто не знает счета?

Дубынин выскочил злой, как черт:

— Ну? Ты чего запнулся? Шесть! Ну? Шесть!

Молодой узбек в халате, выпучив глаза, шептал про себя: «Быр, икки, уч, торт, беш…»

— Алты! — громко крикнул он.

Все рассмеялись. Командир прикрыл ладонью губы.

— Ну, алты так алты, — сказал он. — Старосты! Помогите рассчитаться!

После подсчета выяснилось: в строю было 156 человек. У меня отлегло от сердца. Сорок четыре человека не пришло. Значит, некомплект и у меня есть еще надежда…

Тут же в строю нам выдали жетоны, по порядку номеров, с четко выведенной цифрой. Мне достался тринадцатый номер. «Чертова дюжина!» Жетон мы должны приколоть к левой стороне груди. Нужно, например, инструктору вызвать кого к доске, он называет номер. Или замечание сделать — тоже номер! Очень удобно.

Дрожащими от волнения пальцами я приколол жетон под комсомольским значком. Все пока шло как надо. Но меня все равно не покидало чувство страха: вот проверят списки и спросят: «А ты кто такой? Откуда взялся?» и выгонят. И будет мне тогда «столярикум-малярикум»!

Нас ввели в учебный цех. Мы с шумом разместились, заняв места, отмеченные на столах поперечными линиями, и расселись кому как вздумалось: кто на скамьях, а кто на столах, спиной к инструктору. И вдруг зычный голос.

— Это кто там расселся раньше времени? Встать!

Все повскакали с мест, и в цехе сразу стало тихо.

Инструктор в красной феске властно возвышался за кафедрой. Сильный голос, энергичный поворот головы, огненный взор — все нас подкупало, вот только удивляла феска с кисточкой.

— Зарубите себе на носу! — продолжал инструктор. — Пока вам не будет подана команда «сесть» или «встать», никто не должен этого делать. Сесть!

Я шумно плюхнулся на скамью, остальные стояли в недоумении.

Инструктор вытянул шею:

— Та-а-к. Вон там, который сел сейчас… Тринадцатый! Как твоя фамилия?

Я встал, назвал себя.

— Та-ак! Молодец, тринадцатый! — и взял в руки журнал.

У меня захватило дыхание: «Ну, сейчас пропал!.. Черт меня дернул плюхнуться!..»

— Тарасов, Терентьев, Тимофеев, Турбаев, — вполголоса читал инструктор. — Гм! Почему тебя здесь нет?

— Не знаю, товарищ инструктор, — еле слышно пролепетал я.

Инструктор закрыл журнал.

— Сесть! — вдруг скомандовал он.

Все сели.

— Недружно садитесь, как торговки на базаре. Встать!.. Сесть! Встать!.. Сесть!

Через пять минут все вставали и садились дружно, враз.

Инструктор снова взял журнал.

— Андреев!

— Тута-а!

— Это что еще за «тута»?! Надо встать и ответить: «есть!» Понял?

— Понял, товарищ инструктор, — вскочив, ответил тот.

— Молодец. Садись. Архаров!

— Есть!

— Ахметов!

— Есть!

Началась перекличка, а я сидел ни жив ни мертв. Что-то будет? Что-то будет?..

— Все! — сказал инструктор и строго посмотрел в зал. — Есть такие, кого я не вызывал?

— Есть! Есть! — раздалось десятка два голосов.

— Запишем.

И он внес всех в книгу. У меня отлегло от сердца, но не очень. А вдруг?..