ЧЕРЕЗ ГОРЫ ТАН-ЛА
ЧЕРЕЗ ГОРЫ ТАН-ЛА
Неблагоприятные события не заставили себя ждать. Еще до перевала Чюм-чюм проводник несколько дней не переставал мрачно твердить:
— Худо впереди будет, все мы погибнем, лучше теперь назад вернуться!
А после перевала он прямо заявил, что дальше дороги не помнит, так как в последний раз ходил по ней пятнадцать лет назад.
Раньше этот человек многократно уверял, что отлично знает путь в Лхассу. Ясно было, что он действует по наставлениям князя Дзун-засака и обманывает путешественников.
Кругом расстилалась неведомая холодная пустыня. Путешественники двигались теперь наугад.
Обильно выпавший снег покрыл землю слоем глубиной около 20 сантиметров. Под этим снежным покровом караванные животные почти совсем не могли добыть себе корма. Голодные верблюды съели несколько вьючных седел, набитых соломой. Лошадям давали по две пригоршни ячменя, — его берегли, как драгоценность. Под снегом с трудом удавалось отыскать аргал, да и тот, отсырев, горел очень плохо. Приходилось сидеть в дыму или без огня при лютой стуже. Для того чтобы в разреженном воздухе нагорья, который беден кислородом, разжечь сырое топливо и вскипятить воду, уходило часа два, а мясо к обеду варилось чуть не полдня.
Но, несмотря на все, экспедиция успешно продвигалась вперед, отыскивая верный путь через неведомую пустыню. Исследовательская работа не нарушалась ни на один день. Неизменно и регулярно велись метеорологические наблюдения и записи. Ежедневно Николай Михайлович делал съемку, определял высоту местности, собирал попадавшиеся изредка на пути растения, охотился, составлял подробные заметки обо всем, что видел за день.
Никакие лишения и опасности не могли помешать Пржевальскому следовать своему «неизменному правилу записывать все виденное и наблюдавшееся на свежую память». Он считал, что «усвоение такой привычки безусловно необходимо для каждого путешественника».
Вместе с несколькими красноватыми веточками Reaumuria, вместе с твердыми, как проволока, стеблями тибетской осоки Пржевальский подобрал и неизвестное ему небольшое растеньице, — невзрачное, почти бесцветное, — зоркий глаз путешественника едва приметил его под налетом пыли и снега.
Это была драгоценная находка — новый род растения!
В XIX веке исследователям растительного мира уже редко удавалось найти новый род. Открытому Пржевальским растению, принадлежавшему к новому роду и виду, вскоре присвоили имя великого русского путешественника: «Пржевальския тангутская» (Przewalskia tangutica).
Ежедневно мимо стоянки путешественников проходили большие стада зверей, — особенно много было яков. Они шли на юго-восток, в более низкую и теплую долину Мур-усу.
— Звери предчувствуют тяжелую зиму и бегут отсюда, — твердил проводник. — Худо нам будет, погибнем мы…
Он попрежнему давал один совет — возвратиться в Цайдам.
«Но об этом, — пишет Пржевальский, — я не хотел и слышать. «Что будет, то будет, а мы пойдем далее», говорил я своим спутникам и, к величайшей их чести, все, как один человек, рвались вперед. С такими товарищами можно было сделать многое!»
Пусть звери бегут к теплу, на юго-восток, — людям они не должны служить примером. Путешественники продолжали свой путь на юго-запад — к горам Куку-шили, которые длинным белым валом виднелись впереди на горизонте.
Наступила ясная погода. На солнце нестерпимо блестел снег. От этого блеска сразу стали болеть глаза и у людей и у животных. Один баран вскоре совершенно ослеп, его пришлось зарезать. Путешественники промывали верблюдам воспаленные глаза крепким настоем чая и свинцовой водой. Теми же лекарствами лечились и люди. Николай Михайлович надел синие очки, однако они мало ему помогали: отраженный снегом свет попадал в глаза сбоку. Нужны были очки с боковыми сетками, а их не имелось. Казаки завязывали глаза синими тряпками, монгол-проводник — прядью черных волос из хвоста дикого яка.
Добрались, наконец, до хребта Куку-шили. В каком месте нужно переваливать через горы — этого никто не знал. Сплошной снег покрывал северный склон хребта и маскировал приметы, по которым можно было бы ориентироваться (верблюжий помет, следы караванных ночевок). Но неожиданно цайдамский проводник взялся вести караван.
Два дня измученные люди и животные взбирались по ущельям, где чуть не на каждом шагу им преграждали путь трещины, обрывы и скалы, продирались через кочковатые болота, беспрестанно поднимались и спускались по боковым горным скатам, спотыкались и падали. И в конце концов «дорога», по которой вел их проводник, замкнулась непроходимыми горами.
Тут цайдамец признался, что он «немного ошибся». Он советовал вернуться к месту прежней стоянки, а оттуда поискать выхода из гор в другом месте.
«Мера моего терпенья кончилась», — пишет Пржевальский. Он велел дать проводнику продовольствия на обратный путь до Цайдама и прогнал его.
Как выяснилось впоследствии, монгол благополучно вернулся в Цайдам.
Путешественники остались одни. Кругом на сотни километров расстилалась безлюдная пустыня. О том, чтобы найти нового проводника, нечего было и думать. Опять, как в горах Нань-шаня, Пржевальский решил разведывать путь разъездами, чтобы не истощать понапрасну силы всего каравана блужданиями наугад.
На другой же день, одним из поперечных ущелий хребта путешественникам удалось выйти на южную его окраину. Перед ними раскинулась широкая равнина, за которою высились новые горы.
Что это за горы? Путешественники не знали даже названия хребта. Только на обратном пути, проводник-монгол, нанятый в Тибете, сообщил Пржевальскому, что местные жители называют этот хребет Думбуре. А теперь, идя без проводника, Николай Михайлович снимал на карту горы и реки, названия которых ему самому были неизвестны.
Переход через Думбуре отнял у людей и у животных очень много сил. Каравану приходилось то переваливать через гряды гор, то пробираться через замерзшие кочковатые болота, покрытые глубоким снегом. Наконец, преодолев еще одно препятствие — скалистые горы Цаган-обо, путешественники вышли в долину Янцзыцзяна, или Голубой реки, которая здесь, в верхнем своем течении, носит название Мур-усу.
В долине Мур-усу Пржевальский во время пути успешно охотился на яков. Но одна из охот едва не стоила жизни самому путешественнику.
В этот день он убил одного яка, отрезал у него хвост, заткнул сзади за поясной ремень и стал преследовать другого. Пуская в яка пулю за пулей, Николай Михайлович израсходовал все свои патроны, а раненый як не упал и бросился на него.
«Зверь, — рассказывает Пржевальский, — остановился против меня с наклоненными рогами и поднятым кверху хвостом, которым беспрестанно помахивал… Будь як поумнее и решительнее — он убил бы меня наверняка, так как на ровной долине спрятаться было негде, да и некогда».
К счастью, зверь не решился напасть на охотника, Пржевальскому удалось отползти и благополучно уйти…
За долиной Мур-усу местность стала полого повышаться к югу, а впереди над равниной показалась новая горная преграда — вечно-снеговой хребет Тан-ла.
На всех участниках экспедиции заметно сказывались последствия тяжелого странствования. То один, то другой заболевал. Все были грязны, на лютой стуже невозможно было умыть даже лицо и руки.
В холодной юрте, на войлоках, пропитанных соленой пылью, коротали путешественники долгие зимние ночи. Днем, когда зажигали аргал, в юрте не рассеивался дым, который в разреженном воздухе, особенно в облачную погоду, плохо поднимается кверху. Еще труднее приходилось тем казакам, которые помещались в летней палатке.
За время первого своего путешествия Николай Михайлович успел познакомиться со всеми невзгодами странствования по Тибету. Но его спутники узнавали — впервые, как утомителен даже небольшой переход на огромной высоте нагорья, как тяжело здесь дважды в день, отправляясь в путь и останавливаясь на стоянку, вьючить и развьючивать верблюдов, а дорогой нести на себе ружья, патронташи, сумки — всего до полупуда клади. Необходимость часто заставляла идти пешком, так как в стужу, а особенно в бурю, долго ехать шагом невозможно. Устав и озябнув, путешественники не имели возможности даже изредка подкрепить себя водкой: весь экспедиционный запас спиртных напитков составляли четыре бутылки коньяку, и их нужно было беречь на крайний случай.
Караванные животные страдали еще больше, чем люди. Четыре верблюда и одна лошадь пали, а остальные, истомленные высотой, холодами, бескормицей, едва волочили ноги.
Путь, по которому проходили отважные русские путешественники, для многих других путников был роковым. Повесть о страданиях и гибели странников рассказывали людские черепа и кости караванных животных, попадавшиеся по дороге. На одном из переходов путешественники нашли труп монгола-богомольца, уже объеденный волками, грифами и воронами. Рядом лежали посох, дорожная сума, глиняная чашка и мешочек с чаем…
Начался подъем на Тан-ла — самый высокий из всех хребтов, встававших на пути каравана.
Поднимались восемь суток. Шли так медленно потому, что животные, и без того уже усталые, все больше слабели на огромной высоте. Караван двигался по обледенелой тропинке. В некоторых особенно опасных местах посыпали лед песком или глиной для того, чтобы тяжело навьюченные верблюды могли пройти. Навстречу дул студеный ветер, иногда переходивший в бурю.
Пали еще четыре верблюда. Люди выбивались из сил. Когда же они, вконец измученные, останавливались на привал, то часто не могли отыскать на занесенной снегом почве даже небольшой ровной площадки, и тогда поневоле разбивали свои бивуак на кочках.
Особенно трудно было делать съемку. Николай Михайлович, работая с бусолью, опять, как во время первого путешествия, отморозил пальцы обеих рук.
На третий день подъема на Тан-ла путешественники, впервые за все время пути от Цайдама, встретили людей. Это был конный отряд.
Несколько всадников отделились от своих товарищей и с воинственным видом поскакали к путешественникам. «Длинные, косматые, на плечи падающие волосы, плохо растущие на усах и бороде; угловатая физиономия и голова, темно-смуглый цвет кожи, грязная одежда, сабля За поясом, фитильное ружье за плечами, пика в руках и вечный верховой конь — вот что прежде всего бросилось нам в глаза при встрече с еграями», — рассказывает Пржевальский.
Еграи — кочевое северотибетское племя. Пржевальский в своих книгах описал общественное устройство северотибетских племен в конце XIX века.
Путешественник застал эти племена разделенными на «25 хошунов, управляемых родовыми старшинами». Организованные на началах родового строя, хошуны были, вместе с тем, подчинены центральной государственной администрации — «китайским властям из Синина» — и продавали свой скот и продукты скотоводства за «звонкую монету».
Еграй. Рис. Роборовского.
Энгельс указывал, что «родовой строй абсолютно несовместим с денежным хозяйством».[45] Денежное хозяйство разрушало родовой строй кочевых тибетских племен. Именно на этой переходной стадии общественного развития, когда можно наблюдать, по выражению Энгельса, «еще в полной силе древнюю родовую организацию, но, вместе с тем, и начало ее разрушения»[46], застал тибетских кочевников Пржевальский.
Характерным признаком этой стадии Энгельс считал «совершающееся уже вырождение былой войны между племенами в систематический разбой на суше и на море в целях захвата скота, рабов и сокровищ, превращение ее в регулярный промысел»[47].
Нравы тибетских кочевников описали Пржевальский, его ученик Козлов и другие путешественники. «Летом, как только лошади успеют откормиться, — пишет Козлов, — тибетцы организуют партии для воровских набегов в соседние или отдаленные хошуны. Нередко воровство переходит в открытый разбой».
Из северотибетских племен особенную известность своими разбойничьими повадками приобрели в географической литературе племена еграев и нголоков. «Грабежи караванов, следующих в Лхассу с севера и обратно, в особенности монгольских богомольцев, — пишет Пржевальский, — составляют специальное и весьма выгодное занятие еграев. Они караулят дорогу и перевал через Тан-ла, так что ни один караван не минует здесь их рук». Семенов-Тян-Шанский характеризует племена еграев и нголоков как «издавна привыкшие жить грабежами мирных караванов».
Заметив караван Пржевальского, еграи, вероятно, решили, что это идут монгольские богомольцы. Но когда посланные вперед всадники подъехали поближе, они сильно удивились, увидев людей, которые совсем не походили на монголов, а еграев нисколько не боялись.
«Объясниться мы не могли, — рассказывает Пржевальский, — так как мы не говорили по-тибетски; еграи же не понимали по-монгольски. Кончилось тем, что с помощью пантомим кое-как мы расспросили про дорогу, а еграи получили от казаков несколько щепоток табаку».
Продолжая подниматься на Тан-ла, путешественники почти ежедневно встречали еграев, которые перекочевывали отсюда в бесснежную и более обильную кормом долину Мур-усу. Эти еграи как видно уже были оповещены о появлении необыкновенных чужеземцев и меньше им удивлялись. Путешественники даже купили у кочевников пять баранов и немного масла.
Одно только казалось Пржевальскому подозрительным: подъезжавшие к каравану еграи каждый раз просили путешественников показать свои ружья и, разглядывая их, горячо о чем-то спорили между собой. Через несколько дней выяснилось, что Николай Михайлович имел все основания подозревать недоброе.
На восьмые сутки, 7 ноября 1879 года, экспедиция разбила свой бивуак близ перевала через Тан-ла, на высоте более 5000 метров. Справа и слева поднимались над перевалом громадные горы, покрытые вечными льдами и снегом.
На гребне перевала путешественники увидали «обо»: кучи камней, украшенные длиннорогими головами яков, а над ними — на нитках, протянутых между жердями, — развевающиеся по ветру тряпицы, исписанные молитвами. Каждый буддист, переваливающий через горы, кладет на «обо» свое приношение — камень или кость, или прядь волос от хвоста своего коня.
Русские путешественники положили на «обо» Тан-ла пустую бутылку.
«Нам можно было радоваться своему успеху! — говорит Пржевальский. — Семь слишком месяцев минуло с тех пор, как мы вышли из Зайсана. Против нас постоянно были — то безводная пустыня с ее невыносимыми жарами, то гигантские горы, то морозы и бури, то, наконец, вражда людская. Мы удачно побороли все это».
На перевале путешественники дали залп из берданок и трижды прокричали «ура».
«Обо» на перевале через Тан-ла. Рис. Роборовского.
Животный мир Тибета. Рис. Роборовского.