НА КАРТЕ ДАЛЕКИХ ПУСТЫНЬ ПОЯВЛЯЮТСЯ РУССКИЕ НАЗВАНИЯ

НА КАРТЕ ДАЛЕКИХ ПУСТЫНЬ ПОЯВЛЯЮТСЯ РУССКИЕ НАЗВАНИЯ

В Тибет, к истокам Желтой реки, Пржевальский шел теперь поперек великой Гоби, — тем самым путем, который он открыл и на своем веку прошел уже дважды, — и дальше через пески Ала-шаня и горы Тэтунга — путем, трижды пройденным во время прежних путешествий.

Стояли сильные холода, бушевали бури. Пройдя от Урги 1120 километров, экспедиция прибыла в Дынюаньин. В двух переходах от города их приветствовали посланцы алашанского князя и его братьев. А за день перед тем Пржевальскому повстречался старый его приятель — монгол Мэрген-булыт, с которым в 1871 году он охотился в Алашанских горах. С тех пор прошло уже больше двенадцати лет, но старик Мэрген первый узнал великого русского охотника и чрезвычайно ему обрадовался. На бивуаке Николай Михайлович хорошо угостил своего приятеля и сделал ему на память подарки…

Наконец бескрайние пустынные равнины и Гоби и Ала-шаня остались позади.

В начале февраля караван перевалил через Северо-тэтунгский хребет. Выстрелы русских путешественников нарушили тишину Тэтунгских гор. Охотясь за фазанами, Роборовский случайно набрел на пещеру, в которой жил буддийский отшельник. Встревоженный выстрелами, отшельник вышел из пещеры и сначала с жаром, энергично жестикулируя, что-то говорил Роборовскому, а затем снял свою туфлю и отряс с нее прах в сторону чужеземца, как видно проклиная его за нарушение своего покоя.

Перейдя 13 февраля по льду реку Тэтунг-гол, Пржевальский расположил свою стоянку против хорошо ему знакомой кумирни Чортэнтан.

Пржевальского глубоко трогала красота этих мест. Наверху, между дикими голыми скалами, расстилались альпийские луга, а внизу, на дне ущелья, в тени густых лесов, бурлил среди отвесных каменных громад быстрый, извилистый Тэтунг. «Еще сильнее, — писал Пржевальский, — чувствуется обаятельная прелесть этой чудной природы для путешественника, только что покинувшего утомительно-однообразные, безжизненные равнины Гоби».

Особенно большое впечатление Тэтунг произвел на Козлова. «Здесь, на Тэтунге, — говорит он, — впервые сознательно пробудилась и моя душа, — я познал собственное влечение к красотам дикой горной природы, любуясь Тэтунгом, его прозрачными стремительными волнами, прислушиваясь к голосам ушастых фазанов, зеленых сэрмунов и мелодичному пенью всевозможных синиц и завирушек. Никогда и нигде мы не были так высоко счастливы, так чисты сердцем, так восприимчивы ко всему прекрасному».

В монастыре Пржевальского радушно встретили и предоставили ему охотиться в окрестных лесах.

Одна из птиц, принесенных с охоты Козловым, оказалась новой разновидностью. «Завирушка Козлова» была первым открытием молодого путешественника.

Узнав о прибытии Пржевальского, приехал повидаться с ним давнишний его приятель — тангут Рандземба, с которым путешественник в 1872 году впервые шел из Ала-шаня в Чейбсен.

27 февраля путешественники сняли свой лагерь у Чортэнтана. Перевалив через Южно-тэтунгский хребет, Пржевальский прибыл в Чейбсен и был здесь хорошо принят старыми друзьями.

Не преминул оказать внимание Пржевальскому также и прежний его недоброжелатель — сининский губернатор генерал Лин: под предлогом заботы о безопасности путешественников он прислал в Чейбсен отряд из нескольких десятков солдат и двух офицеров. Этот конвой, несмотря на протесты Пржевальского, сопровождал экспедицию.

По дороге, в деревне Бамба, в лагерь Пржевальского несколько раз приезжал местный начальник — дунганин, сильно симпатизировавший русским. Дунганин горько жаловался на притеснения богдоханских солдат. Приставленные к путешественникам конвойные, напившись, грабили и избивали жителей деревни.

Пржевальский послал к сининскому амбаню нарочного с просьбой убрать своих солдат. Ответа не последовало. Тогда Пржевальский пригрозил, что будет стрелять. Угроза подействовала, и экспедиция избавилась от грабителей-конвойных.

Перевалив через Южно-кукунорский хребет, путешественники вышли на равнину Цайдама. 1 мая Пржевальский прибыл в хырму[69] Дзун-засака. И хозяин и гость хорошо помнили друг друга. Как было не помнить!

Здесь, на этом перепутье между пустынями Гоби и Тибета, Пржевальскому опять, как четыре года назад, нужно было запастись продовольствием и купить новых верблюдов: старые были обессилены долгой дорогой, зимней бескормицей и не годились для трудного странствования через горы Северного Тибета.

И вот все, что происходило между русскими путешественниками и цайдамскими князьками четыре года назад, повторилось вновь.

Опять сининский амбань послал тайный приказ цайдамским князькам «ласково отговорить русских» (по выражению амбаня) от путешествия в Тибет, а попросту говоря — всеми средствами помешать им двинуться дальше.

Опять Дзун-засак и его сосед Барун-засак отказали Пржевальскому и во вьючных животных и в проводниках, уверяя, что нет у них ни хороших верблюдов, ни людей, знающих путь в Тибет. Князья не хотели продать русским даже баранов.

И опять, как четыре года назад, Пржевальский сумел настоять на своем: в конце концов нашелся у Барун-засака проводник, нашлись и хорошие верблюды, и отличные бараны, и дзамба.

Тащить в Тибет весь громадный багаж экспедиции было невозможно. В Барун-засаке Пржевальский оставил под охраной шести казаков все собранные в пути коллекции, все вещи, без которых путешественники могли сейчас обойтись, оставил и старых ургинских верблюдов, чтобы дать им здесь отдохнуть и откормиться за лето.

10 мая остальные четырнадцать участников экспедиции с проводником-монголом и переводчиком-китайцем, знавшим тангутский язык, выступили из Барун-засака к истокам Желтой реки…

«В редких случаях, в особенности в наше время, — говорит Пржевальский, — доводится путешественнику стоять у порога столь обширной неведомой площади, каковая расстилалась перед нами».

Перед Пржевальским и его спутниками лежали места, где никогда еще не ступала нога европейца. Да и самим китайцам они почти не известны. Даже неприхотливое население этой страны кочует лишь по ее окраинам: громадная высота нагорья, его бесплодие и ужасный климат делают здесь жизнь невозможной для человека.

Но четырнадцать русских во главе с Пржевальским шли с твердым намерением проложить себе путь в те недоступные, неведомые, дикие места, куда не проникали даже кочевые обитатели края.

Перевалив через хребет Бурхан-будда, караван взошел на волнистое нагорье Северного Тибета.

Третий раз на своем веку Пржевальский вступал в Тибет. Но впервые его путь лежал не на юго-запад — к Лхассе, а прямо на юг — к истокам Желтой реки.

17 мая путешественники разбили, наконец, свой бивуак в котловине Одонь-тала, в трех километрах от истоков Хуанхэ.

«Давнишние наши стремления, — пишет Пржевальский, — увенчались, наконец, успехом: мы видели теперь воочию таинственную колыбель великой китайской реки и пили воду из ее истоков. Радости нашей не имелось конца».

Впервые в истории исследования Азии были точно определены широта и долгота истоков Желтой реки, впервые истоки были точно сняты на карту. Это был первый крупный успех экспедиции.

В конце мая путешественники вышли из котловины Одонь-тала. Пржевальский исследовал горную страну, которая служит водоразделом двух великих китайских рек — Желтой и Голубой. 10 июня он достиг верховьев Голубой реки и повернул обратно к верховьям Желтой.

Он шел исследовать два больших сообщающихся озера, через которые проходит новорожденная Хуанхэ. Пополнившись водой в этих озерах, она течет дальше на восток уже большой многоводной рекой.

В пути через горы, усталые, страдавшие от сырости верблюды гибли один за другим. Уцелевшим доставался все больший груз, а намокнув, вьюки и войлочные седла становились еще тяжелее. Путешественники спали на мокрых войлоках, одежда на них не просыхала, оружие постоянно ржавело. То под проливным дождем, то под сильной метелью они делали длинные переходы, пасли на стоянках караванных животных, варили еду, несли ночной караул. Намокший аргал не хотел гореть. Приходилось постоянно просушивать его над огнем, собирать в мешки и возить с собой, как драгоценность. На просушку аргала у ночных караульных иногда уходила целая ночь, а высушить как следует собранные растения было и вовсе невозможно.

Наконец 11 июня путешественники разбили свой бивуак в нескольких километрах от одного из озер, на берегу реки Джагын-гол. На рассвете следующего дня стоявший на часах казак вдруг услыхал лошадиный топот и тотчас же увидел большой отряд всадников, скакавших прямо к стоянке. Второй отряд приближался с другой стороны.

Это были тангуты-нголоки.

— Нападение! — крикнул казак и выстрелил.

Нголоки громко загикали и быстрей погнали своих коней. От стоянки русских их отделяло расстояние всего в полтораста шагов.

В один миг выскочили путешественники из обеих своих палаток и встретили нападающих огнем. Нголоки, вероятно, рассчитывали застать русских врасплох, спящими, а такой встречи никак не ожидали. Они круто повернули назад и, сделав несколько ответных выстрелов, ускакали.

Удалившись на такое расстояние, что пули не могли их достигнуть, нголоки разделились на несколько отрядов. С вершин ближайших холмов они наблюдали за русскими.

Путешественники прочистили винтовки, напились чаю и завьючили верблюдов. Опять, как четыре года назад при столкновении с еграями, Пржевальскому приходилось с оружием в руках пролагать себе путь.

Нголоки, как и еграи, принадлежат к тем кочевникам, для которых, по определению Энгельса, характерно «совершающееся уже вырождение былой войны между племенами в систематический разбой»[70].

Как только караван двинулся в направлении нголоков, все они повернули коней и пустились вскачь к своему стойбищу. Путешественники медленно подвигались вперед с винтовками в руках.

Приблизившись к нголокам километра на два, Пржевальский увидел в бинокль, что все они, человек триста, выстроились верхом в одну линию перед своими черными палатками. Казалось, что нголоки решили дать русским отпор. Но, подпустив путешественников еще немного, они повернули своих коней и пустились наутек.

Прогнав тангутов и сделав небольшой переход, путешественники расположились на отдых. Пржевальский, перед отъездом из России получивший от правительства право награждать своих казаков и солдат, наградил их всех повышением в чине.

На другой день, двинувшись дальше, путешественники переправились вброд через неведомую до того времени реку, впадающую в одно из двух озер верхнего течения Хуанхэ.

«В память нападения тангутов, — говорит Пржевальский, — я назвал эту реку Разбойничья».

Сделав один переход от реки Разбойничьей, караван двинулся по южному берегу озера. Впервые в истории географических исследований Пржевальский точно определял географическое положение озер верхней Хуанхэ, впервые точно наносил на карту очертания их берегов.

На третий день путешественники заметили вдали трех всадников, следовавших за ними. Часа через два, когда экспедиция сделала привал, из ущелья, расположенного в двух километрах впереди бивуака, показался конный отряд человек в триста. Всадники неслись в сторону русских.

Быстро приготовились путешественники отразить новое нападение.

Приблизившись к ним на расстояние около километра, разбойники с громким криком бросились в атаку. Гулко застучали по глинистой почве копыта коней. По встречному ветру развевались суконные плащи и длинные черные волосы нголоков. Все ясней выделялись силуэты всадников с пиками в руках.

«Словно туча неслась на нас эта орда… А на другой стороне, впереди своего бивуака, молча с прицеленными винтовками, стояла наша маленькая кучка — четырнадцать человек, для которых теперь не было иного исхода как смерть или победа.

Когда расстояние между нами и разбойниками сократилось до пятисот шагов, я скомандовал «пли», и полетел наш первый залп».

Бой продолжался около двух часов. Потерпев полное поражение, нголоки обратились в бегство.

Ожидая, что разбойники нападут снова, путешественники не спали всю ночь. Дождь лил не переставая, бушевал сильный ветер, тьма стояла кромешная. Но нголоки «так были удовольствованы днем, что не решились сделать ночное нападение».

На утро был объявлен следующий приказ Пржевальского по экспедиционному отряду:

«Товарищи! Вчера было сделано новое на нас нападение разбойничьей тангутской шайки, численностью более 200 человек. Вы мужественно встретили лютого врага в 20 раз многочисленнейшего и после двухчасового боя разбили и прогнали его. Этой победой, равно как и предшествовавшей, куплено исследование больших, до сих пор неведомых, озер верхнего течения Желтой реки.

Вы сослужили славную службу для науки и для славы русского имени! За таковой подвиг я буду ходатайствовать о награждении каждого из вас знаком отличия военного ордена».

Путешественники продолжали свой путь, перевалили обратно через Бурхан-будда и 8 августа вернулись в хырму Барун-засака, где их ждали товарищи с отдохнувшими верблюдами.

Отсюда Николай Михайлович прежде всего послал телеграмму в Россию. Телеграмму сначала везли в почтовом вьюке — то на верблюде, то на муле — в Пекин. А оттуда она уже полетела по проводам в Петербург.

«В глубине Центральной Азии, на заоблачном плоскогорий Тибета, за 3000 верст от ближайшей нашей границы, — телеграфировал Пржевальский, — наша экспедиция оружием завоевала исследование от века неведомых истоков Желтой реки и больших озер ее верхнего течения. Тангуты, старавшиеся преградить нам путь, дважды были разбиты горстью моих смельчаков, сослуживших отличную службу для науки и для славы русского имени. За таковой поистине героический подвиг прошу наградить знаками отличия военного ордена моих помощников: подпоручика Роборовского и вольноопределяющегося Козлова и девять нижних чинов экспедиции».

А в письме к одному из друзей он писал: «Мы все находимся в вожделенном здравии, живем дружно и помаленьку мастерим великое дело исследования Тибета. Мои спутники, казаки и солдаты, отличные люди, с которыми можно пройти везде и сделать все».

Еще одна важная географическая задача была решена: впервые были исследованы озера верхней Хуанхэ. По праву первого исследователя Пржевальский назвал восточное озеро — Русским, а западное — озером Экспедиции.

«Пусть первое из этих названий свидетельствует, — говорит Пржевальский, — что к таинственным истокам Желтой реки впервые проник русский человек, а второе — упрочит память нашей здесь экспедиции».