НА БРАМАПУТРУ ИЛИ… НА ДУНАЙ?

НА БРАМАПУТРУ ИЛИ… НА ДУНАЙ?

Лоб-нор! Нигде еще Пржевальскому не было так трудно производить съемку, как в этих местах.

Кругом гладкая равнина, густо поросшая кустарниками и тростником. Нигде ни холмика, ни бугорка, которые при съемке могли бы служить ориентирами. Солнце светит тускло, как сквозь дым. Воздух постоянно наполнен густой пылью. Дальше нескольких сот шагов ничего не разглядеть.

Для съемки приходилось пользоваться бусолью, а Заман-бек хорошо понимал назначение этого прибора. Пржевальский рисковал навлечь на себя гнев джетышаарского правителя. Но долг ученого прежде всего! И Николай Михайлович упорно продолжал и довел до конца исследование Лобнорского бассейна.

Низовья Тарима и берега Лоб-нора путешественник описал и снял на карту.

Он познакомился с жизнью обитателей Лобнорского побережья — кара-курчинцев. Это одна из самых отсталых народностей Центральной Азии.

Незавидна жизнь кара-курчинца. «Лодки, сеть, рыба, утки, тростник — вот те предметы, которыми только и наделила несчастного мачеха-природа», — писал Пржевальский. «Вечная борьба с нуждой, голодом, холодом наложила печать апатии и угрюмости на характер несчастного».

На берегах Лоб-нора русский ученый встретился с людьми «чуть не железного века». «Сидя в сырой тростниковой загороди среди полунагих обитателей одной из деревень Кара-Курчина, — рассказывает Пржевальский, — я невольно думал: сколько веков прогресса отделяют меня от моих соседей?»

Характерная черта, отличающая Пржевальского от большинства западноевропейских путешественников: не с презрением, не с уверенностью в мнимом расовом превосходстве, а с сочувствием и интересом приглядывался Пржевальский к жизни «подобных людей, каковыми, по всему вероятию, были и наши далекие предки»…

25 апреля 1877 года русские путешественники вернулись в город Курля. Из просторов пустыни они попали в прежнюю тесную клетку «почетного» арестного дома. Опять их содержали здесь взаперти, под караулом.

Участники третьей Центральноазиатской экспедиции Пржевальского. Стоят (слева направо): Пржевальский, его помощник Роборовский, казаки Румянцев, Телешов, Иринчинов, Калмыкин, Егоров, переводчик Юсупов, помощник Пржевальского Эклон. Сидят: препаратор Коломейцев, казаки — Аносов, Урусов, Гармаев. Рис. Роборовского.

Походные жилища экспедиционного отряда — палатка и юрта. Рис. Роборовского.

На пятый день по возвращении Пржевальского в Курля его принял джетышаарский правитель.

Прием состоялся во дворе Якуб-бека. Эмир оказался маленьким толстым человеком с черной седоватой бородой. После поклонов и приветствий он встал и подал русским путешественникам руку. Расспросив, как полагается, здоровы ли они и благополучно ли совершили путь, Якуб-бек сказал, что видел много европейцев, но никто ему не поправился так, как они.

Первое впечатление Пржевальского от знакомства было то, что эмир — человек, привыкший скрывать свои настоящие чувства и постоянно притворствовать.

«Якуб-бек, — рассказывает Пржевальский, — все время аудиенции, продолжавшейся около часа, не переставал уверять в своем расположении к русским вообще, а ко мне лично в особенности. Однако, факты показывали противное. Через несколько дней после свидания, нас, также под караулом, проводили за Хайду-гол».

Эмир и его приверженцы переживали роковое для них время. Богдоханские войска двигались на запад и грозили Джеты-шаару полным разгромом. Россия продолжала соблюдать в отношении Китая дружественный нейтралитет. Поэтому Якуб-бек усиливал строгости по отношению к Пржевальскому и его спутникам.

Путешествие по Джеты-шаару подходило к концу. Но истощалось и терпение Николая Михайловича. Вот запись, сделанная им в путевом дневнике 1–4 мая 1877 года:

«Пьем до дна горькую чашу испытаний… Идем из Курли в Тянь-шань под конвоем человек двадцати всякой сволочи, посланной с нами Бадуалетом под предлогом проводов. Не только мы, но даже наши казаки под караулом: сзади и спереди каравана едут солдаты и не дают никому слова сказать «кафирам»[39]. На Хайду-голе калмыкам запретили приходить к нам под страхом смертной казни. На обеих сторонах реки были поставлены караулы. Ложь и лицемерие на каждом шагу; нас ненавидят все провожающие, за исключением разве Заман-бека. Последний к нам нелицемерно расположен, но боится высказаться и потому также обманывает нас. Каторга ехать при такой обстановке».

Лоб-норцы. Фото Роборовского.

Наконец путешественники покинули владения Якуб-бека. Приставленные к ним конвоиры, рассказывает Пржевальский, «при расставании не устыдились попросить расписку в том, что мы остались всем довольны во время своего пребывания в пределах Джитышара».

В ущелье Балгантай-гол, в горах Восточного Тянь-шаня, экспедиция очутилась в трудном положении. В течение двух дней пали четыре лошади. Как двигаться дальше? Путешественники сожгли вещи, без которых они могли кое-как обойтись, завьючили всех верховых лошадей и пешком взошли на плоскогорье Юлдус.

Здесь, в первом же городке, где была почта, вдали от Родины, за много тысяч километров от Кавказа и Дуная, Пржевальский узнал, что еще 12 апреля началась русско-турецкая война. Это известие очень взволновало Николая Михайловича.

Война явилась конечным результатом «восточного кризиса». Поддержка, которую оказывала Россия национально-освободительному движению балканских славян против турецкого ига, привела в 1877 году к войне между Россией и Турцией.

«Из газет узнаю, что война с Турцией, наконец, началась», — занес Николай Михайлович в свой дневник 1 июня 1877 года. Он стремился в Тибет, он мечтал увидеть заветную Лхассу. Но война налагала иные обязанности: «В подобную минуту честь требует оставить на время мирное путешествие и стать в ряды сражающихся. Послезавтра пошлю об этом телеграмму в Петербург. Не знаю, какой получу ответ. Куда придется ехать? На Дунай или на Брамапутру?»