ДУ ФУ ВСТРЕЧАЕТ СТАРОГО ДРУГА И ВНОВЬ РАССТАЕТСЯ С НИМ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ДУ ФУ ВСТРЕЧАЕТ СТАРОГО ДРУГА И ВНОВЬ РАССТАЕТСЯ С НИМ

Ду Фу по-прежнему ожидал ответа на посланные во дворец оды, по-прежнему надеялся и верил, что о нем вспомнят. Казалось, вот-вот раздастся стук в дверь и дворцовый евнух с подобострастной улыбкой вручит императорский мандат о назначении поэта на должность. Ведь не зря же он вторично держал экзамены! Должна же восторжествовать справедливость по отношению к человеку, который все еще мечтает «совершить свой подвиг», хотя в его возрасте давно пора расстаться с наивными юношескими мечтами. Так размышлял Ду Фу, прислушиваясь к шорохам за дверью и голосам на улице. Но время шло, а ответа из дворца не поступало. Наконец он понял, что его надежды тщетны: наверное, оды попросту затерялись среди бумаг. Ему придется снова искать случайные заработки, просить о помощи друзей и знакомых. За годы жизни в Чанъани Ду Фу приобрел много друзей, среди которых были самые разные люди, поэтому естественно, что и относился он к ним по-разному. С «хозяевами» богатых столичных особняков, охотно принимавших у себя поэта, Ду Фу не чувствовал внутренней свободы, хотя они просили своего «гостя» забыть о чинах и рангах и говорили о собственном богатстве как об утренней дымке, готовой растаять при первых лучах солнца. Но все это входило у них в понятие «ли» - «этикета», и Ду Фу не слишком верил в искренность «хозяев». Более свободно и непринужденно держался он с теми, кто не имел собственного особняка и ютился в простой гостинице, посылая прислугу в соседнюю лавку за вином и подолгу задерживая плату хозяевам, - бедными и непризнанными поэтами, художниками, артистами, учеными. Среди этих людей попадались и строгие ревнители конфуцианского благочестия, и легкомысленные завсегдатаи веселых кварталов Чанъани, и одинокие меланхолики, тосковавшие по ушедшей молодости и оплакивавшие «иней в волосах», и записные острословы, словно бы навечно зачисленные в свиту хохочущего будды Майтрейи: согласно канонам иконографии Майтрейя изображался с огромным голым животом и блаженной улыбкой. К этим последним Ду Фу испытывал особую дружескую привязанность: вечно погруженный в свои мысли, молчаливый и сосредоточенный, он ностепенно привыкал к веселой шутке, меткому словцу, отточенному каламбуру. Кроме того, юмор его беспечных друзей как нельзя лучше помогал переносить невзгоды и тяготы, неотступно преследовавшие поэта.

Новые друзья были истинным утешением для Ду Фу, но еще больше он радовался, если доводилось снова увидеть доброго старого друга. Так, однажды он встретил храброго Гао Ши, с которым когда-то путешествовали по юго-востоку Китая, а затем пировали в обществе седовласого Ли Юна. Много лет промелькнуло с тех пор, но в жизни Гао Ши почти ничего не изменилось. Храброму рыцарю по-прежнему не везло, правда, за эти годы ему удалось получить небольшую должность в местной управе, но обязанности, которые приходилось выполнять, не отвечали возвышенному настрою его души. Гао Ши считал своим рыцарским долгом помогать слабым и обиженным, а от него требовалось наказывать народ за мелкие провинности и преступления против закона. А что за преступление, если голодный крестьянин украдет у богача горсть зерна или вовремя не сдаст налоги! И он, доблестный рыцарь Гао, должен за это сечь кнутом и бить палкой! Конечно, он никогда не станет этого делать, и разве о такой должности он мечтал! Какая несправедливая судьба и как горько с ней мириться! Единственным утешением для Гао Ши оставалось то, что его Воля (непреклонная Воля - одна из главных добродетелей «благородного мужа») по-прежнему устремлена к благим свершениям, а согласно учению древних мудрецов желание - это уже наполовину действие.

Не слишком-то радовали Гао Ши и служебные обязанности иного рода. Однажды ему пришлось сопровождать деревенских новобранцев в армию, и он вдоволь насмотрелся на этих несчастных, которых с плачем тянут за рукав матери и жены, а детишки бегут за ними следом, взбивая пятками пыль и держа наперевес игрушечные копья. Малыши не понимают, что ждет их отцов, взрослым же хорошо известно, какая участь уготована защитникам дальних границ. Метко пущенная вражеская стрела или отточенный меч в одно мгновение оборвут жизнь наивного крестьянского парня, еще не обученного как следует сражаться с «варварами». Шагая рядом с колонной новобранцев, Гао Ши старался приободрить себя мыслью о том, что наконец-то сбудется его мечта и он попадет на поле битвы и напишет множество отличных стихов о воинских подвигах, но плач и крики женщин мучительным страданием отзывались в душе. Горечь и досада не покидали Гао Ши все то время, пока он находился в походе, и каждое утро, просыпаясь в походной палатке, он со странным стыдом надевал зеленое платье чиновника.

Этот стыд был, конечно же, знаком и Ду Фу, - недаром он сочинил свою «Песнь о боевых колесницах». У поэта давно сложилось убеждение, что Китай «и так не страна, а громада» и новые завоевательные походы, расширяя внешние границы империи, ослабляют ее изнутри. Доказательство тому - заброшенные крестьянские поля, которые некому обрабатывать, потому что мужчин постоянно забирают в армию. Для простого народа каждая мобилизация - хуже засухи или наводнения, а звуки триумфальной музыки, возвещающей о новой победе, похожи на вой погребальных труб. Полководцы-триумфаторы получают награды из рук самого императора и клянутся ему в вечной преданности, но в истории случалось не раз, что эти клятвы рассеивались в воздухе, словно утренний дым, лишь только могущественными полководцами овладевала мечта о троне. Под командованием таких военачальников, как Ань Лушань, находятся огромные гарнизоны: стоит вспыхнуть искорке заговора, и пламя пожара охватит всю страну. Ду Фу особенно ярко представил это, услышав, что Гао Ши сопровождал новобранцев именно в расположение войск Ань Лушаня и мог воочию убедиться, какую грозную силу представляют девять армий маленького толстого человечка. Оказывается, Ань Лушань вовсе не тот наивный простак, за которого он себя выдает: его закаленные и вымуштрованные солдаты, изголодавшиеся по большой добыче, только и ждут случая ринуться в бой, а путь от Великой Китайской стены, где стоят гарнизоны Ань Лушаня, до танской столицы не так уж долог...

Ду Фу, конечно же, тоже было что рассказать о себе Гао Ши, и их беседы продолжались очень долго - до самого вечера. Едва лишь солнце опускалось за черепичные крыши, старые друзья отправлялись гулять, приглашая в компанию и других поэтов - Цэнь Цаня, Чу Гуанси, Сюэ Цзюя. В Чанъани выдалась необыкновенно теплая осень, какие редко бывают на севере, в зеленоватой воде прудов плавали желтые листья, похожие на игрушечные кораблики, в сухом прогретом воздухе пахло поздними цветами, и поэты старались как бы запастись теплом погожих дней перед будущей зимой. Однажды они наняли несколько колясок и выехали за городскую стену, чтобы подняться на буддийскую Пагоду Милосердия и Сострадания (второе название - Пагода Диких Гусей), находившуюся в окрестностях Чанъани, на берегу реки Извилистой. Как и велит обычай, все пятеро сочинили стихи. Ду Фу в своем стихотворении начал с того, что воспел высоту знаменитой пагоды, «попирающей небесную синь», затем упомянул легендарного императора Шуня, богатырским сном спящего в могиле, и богиню Сиванму - Мать Царицу Запада, пирующую у Яшмового Пруда (намек на Сюаньцзуна и Ян Гуй-фэй), а в конце обратился к друзьям, сравнивая их с журавлями и дикими гусями:

Журавли желтоперые

мчатся без отдыха вдаль

И печально трубят,

что родного гнезда у них нет.

Посмотрите, как дикие гуси

летят за теплом

И мечтают по горсточке риса

найти на обед.

(«Вместе с несколькими благородными спутниками поднимаемся на Пагоду Милосердия и Сострадания»)

Точно так же, как дикие гуси мечтают о горсточке риса, друзьям Ду Фу, да и ему самому приходится заботиться о хлебе насущном, искать пропитание своим семьям, надеяться, разочаровываться и вновь надеяться. Этим сравнением Ду Фу попал в самую точку, и хотя он не написал прямо: «Мы, как дикие гуси,..», каждый из поэтов узнал в этих строках себя. После чтения стихов и любования осенними далями, после всех восторженных восклицаний и горестных вздохов друзья спустились по замшелым ступеням вниз, снова сели в коляски и вернулись в Чанъань. Там они простились, и, как принято выражаться в стихах, «рукава их халатов намокли от слез». На следующее утро все они окунулись в суету повседневных дел, и их счастливая встреча стала все дальше отодвигаться в прошлое. У Гао Ши дел было особенно много - он приехал в столицу с твердым намерением подыскать себе службу. С прежней службы он ушел, после долгих сомнений подав в отставку, и теперь надеялся на счастливый случай и собственное усердие. В Чанъани он наносил визиты знатным особам, подробно рассказывая о своих злоключениях и посвящая стихи тем, у кого хватало терпения его выслушать. Так же, как и Ду Фу, он участвовал в пирах и званых обедах, но его мечты о великодушном и щедром покровителе, который оценил бы благородство храброго рыцаря, оставались мечтами. И так было до тех пор, пока в Чанъани не появился могущественный военачальник Гэшу Хань, прославившийся своим мужеством, стойкостью и волей. Император Сюаньцзун вызвал Гэшу Ханя, чтобы наградить его за очередную победу, а заодно помирить с заклятым врагом и соперником - полководцем Ань Лушанем, к этому времени тоже прибывшим в столицу. Во дворце устроили пир, на который пригласили обоих генералов, но Гэшу Хань наотрез отказался от примирения с Ань Лушанем, назвав его в разговоре лисицей и тем самым намекнув на его хитрость и «варварское» происхождение (по-китайски слово «лисица» звучит так же, как «варвар»).

Слухи об этом мгновенно облетели столицу, и жители Чанъани дружно подхватили меткое словцо Гэшу Ханя. Гэшу Хань стал героем народной молвы не только как полководец, но и как разоблачитель «лисьих наваждений». С точки зрения Гао Ши, поведение Гэшу Ханя, не пожелавшего примириться с врагом, несмотря на то, что этого хотел сам император, вполне отвечало благородному духу древнего рыцарства, и храбрый Гао мысленно отдал могущественному полководцу свое сердце. Служить у Гэшу Ханя стало его мечтой, и на этот раз он действительно «встретил свою судьбу». После аудиенции, на которой Гао Ши подробно рассказал о себе и поклялся в верности Гэшу Ханю, полководец взял поэта на службу и назначил на должность секретаря. Вскоре предстоял отъезд, и Ду Фу пришел проститься со старым другом. На прощальном пиру он сочинил стихи, заканчивавшиеся строками:

Как жаль, что мы так редко

встречаемся с тобой

И что дорога к другу

трудна и далека.

Как две звезды, что светят

на небе в разный час,

Печалимся в разлуке,

и на душе - тоска.

(«Стихи в пятнадцать рифм на проводы секретаря Гао Тридцать Пятого»)

Так они расстались, чтобы снова тосковать друг о друге, словно два созвездия, - Шэнь и Шан, одно из которых восходит на небе утром, а другое - темным вечером.