ВНУК ДУ ШЭНЬЯНЯ ОТКРЫВАЕТ СЕКРЕТЫ ПОЭЗИИ

ВНУК ДУ ШЭНЬЯНЯ ОТКРЫВАЕТ СЕКРЕТЫ ПОЭЗИИ

Изучая классические книги, Ду Фу не забывает и об искусстве стихосложения, ведь само слово «стихи» или «песни» (по-китайски «ши») произошло от названия «Книга песен» («Ши цзин»), и, таким образом, истинная поэзия берет начало из того же источника, что и конфуцианская мудрость. Разница лишь в одном: из конфуцианских книг люди черпают мудрые мысли и поучительные нравственные примеры, поэзия же прежде всего говорит о чувствах - чувстве долга, любви, справедливости. Они как бы дополняют друг друга: разум - хозяин, чувство - гость. Поэтому умение сочинять стихи - важнейшее условие поступления на службу: лишь тот, кто владеет секретами стихосложения, может сдать государственные экзамены. Не следует ли из этого, что поэзия имеет важное государственное значение, - чеканное поэтическое слово чеканит волю будущего чиновника, укрепляет в нем силу духа, воспитывает стойкость и мужество.

Но поэзия необходима не только на службе: без поэтических чтений не обходится ни одна дружеская пирушка, стихи посвящают друг другу при встречах и расставаниях (гостя, отплывающего на лодке, провожают до пристани, останавливаются с ним в небольших придорожных павильонах и сочиняют «стихи на прощание»), посылают по почте вместо писем, дарят по случаю важных событий. Недаром считается, что поэтическое творчество подчас способно заменить лекарство. Если на душе тоска или боль, то лучший способ избавиться от них - выразить свое чувство в стихах, и тогда, облеченное в словесный узор, оно перестанет тяготить душу. Одним словом, нельзя и представить жизнь человека без поэзии, и среди предков Ду Фу были не только достойные конфуцианские мужи, но и ценители поэтического слова, подобные Ду Шэньяню. Вот почему и в комнате внука возвышаются горы поэтических трактатов, антологий и сочинений древних поэтов, и Ду Фу целыми днями - стоит лишь наскоро проглотить миску вареных бобов и запить молоком - читает нараспев стихи.

Истинная поэзия рождается благодаря вдохновению, но существуют и определенные правила, которые должен знать стихотворец. Великий Конфуций говорил, что для человека одинаково пагубно размышлять и не учиться, учиться и не размышлять. Вот и сочинению стихов надо учиться, размышляя над секретами поэтического мастерства, иначе стихам грозят те же «болезни», что и людям, и необязательно быть опытным врачом, чтобы распознать их. «Болезни» стиха видны сразу: «хромающий» ритм, неточная рифма, неправильный выбор слова. Чтобы избежать их, начинающий стихотворец должен прежде всего усвоить, что стихи - в зависимости от длины строки - бывают пятисловными и семисловными. Взять, к примеру, строку Се Линъюня, поэта Северных и Южных династий:

мин юэ чжао цзи сюэ

ясная луна освещает выпавший снег

В этой строке пять слов-иероглифов, разделенных цезурой-паузой, которая в пятисловных стихах следует после второго иероглифа, а в семисловных - после четвертого. Вот пример семисловной строки того же поэта:

бэй фэн жу гуй шуан и тин

печальный ветер проник в покои иней лег во дворе

Казалось бы, в этих строках нет ничего необычного, а между тем поколения знатоков и ценителей стиха восхищались ими. И действительно, если вглядеться внимательнее, эти строки необыкновенно точно передают картину холодной зимы, ночного снегопада, сияния месяца над побелевшим полем, печального шума ветра, проникающего сквозь тонкие перегородки дома, и следов первых заморозков на зелени двора. В чем же секрет этих строк? Может быть, в том, что в них нет ни одного «пустого слова», как принято называть вспомогательные грамматические связки, предлоги и послелоги? Каждый иероглиф в строке создает свой зримый образ: луна, снег, ветер, иней (недаром китайскую поэзию сравнивают с живописью). Или же секрет Се Линъюня в его удивительном умении отбирать слова? К примеру, в первой строке знатоки особенно восхищались словом «выпавший», «скопившийся», «наслоившийся», рисующим горки белеющего на зелени снега, а во второй строке - словом «лег», «прильнул», «прижался», изображающим крупинки утреннего инея.

В Китае издавна привыкли любоваться отдельно взятой стихотворной строкой, и многие поэты остались в истории лишь благодаря одной-двум строчкам. Конечно, написать их стоило немалых творческих мук, и поэты подчас доводили себя до бессонницы и «стирали до лысины» кисти, стараясь соблюсти пятисловный или семисловный размер, избежать «пустых слов» и поставить каждое слово на место. Но еще труднее было соединить такие строки в целом стихотворении: тут вступали в силу другие правила. Китайские стихи в записи выглядела так же, как и проза, но отличались от прозы имеющейся постоянной рифмой. Рифма встречалась и в прозопоэтическом жанре оды, но там она считалась необязательной и скорее приравнивалась к дорогому и ненужному украшению. В стихотворении же рифма связывала строки единой нитью, словно шелковый шнурок нефритовые подвески. От поэта требовалось лишь умение выдержать единую рифму на протяжении всего стихотворения. Смена рифмы допускалась в «стихах старого стиля», написанных в подражание народной песне, если поэт хотел подчеркнуть резкую смену темы или настроения. Кроме того, «стихи старого стиля» (своего рода баллады) бывали довольно длинными, и это тоже вынуждало менять рифму. Лишь таким опытным стихотворцам, как Ду Шэньянь, удавалось зарифмовать более сорока строк, и то этот случай стал почти легендой, и рассказы о нем причислялись к традиционным «рассказам о чудесах». Обычному же поэту, а тем более начинающему стихотворцу, такое было не под силу, приходилось довольствоваться двенадцатью-четырнадцатью зарифмованными строками.

В «стихах нового стиля», окончательно сложившегося во времена династии Тан, смена рифмы не допускалась. Имелись и другие ограничения, лишавшие этот стиль простоты и непосредственности народной песни, но зато придававшие ему кристальный блеск и отточенность авторской; поэзии. К примеру, «новый стиль» обязывал строго соблюдать параллельное построение строк. Это означало, что третья строка стихотворения должна была перекликаться с четвертой, отзываясь в ней наподобие эха, пятая - с шестой и т. д. Вот как выглядят параллельные строки Се Хуня, поэта IV века:

Под ласковым ветром

цветущий колышется сад,

И белые тучи

на горных отрогах лежат.

Поющие птицы

встречают полуденный зной,

Прибрежные травы

омыты прозрачной водой.

В этом стихотворении перекликаются слова: ласковый ветер - белые тучи, поющие птицы - прибрежные травы, сад - горные отроги, встречают полуденный зной - омыты прозрачной водой. Подобная упорядоченность придает стихам особую прелесть и гармоничность. В стихах возникает внутренняя смысловая игра, и читатель как бы заранее ждет эха - отзвука одного слова в другом. Разумеется, поэту приходится порядком поработать, чтобы добиться изысканного и строгого параллелизма (банальный параллелизм говорит о «болезни» стиха), а ведь это требование в «стихах нового стиля» - отнюдь не последнее.

В них должна быть не только словесная, но и звуковая упорядоченность. В китайском языке каждый иероглиф произносится своим тоном - ровным, падающим или восходящим, и поэту надлежит так подобрать слова, чтобы стихотворение получило законченный музыкальный рисунок. Говоря языком Шэнь Юэ, известного теоретика эпохи Северных и Южных династий, «в стихотворной строке музыкальный рисунок должен постоянно варьироваться, а в пределах двустишия - тяжелое сочетаться с легким, а не с подобным себе». Тяжелое - с легким: о чем это? Безусловно, о сочетании тонов - падающего с восходящим, ровного с падающим. Знатокам стиха вроде Шэнь Юэ резало слух малейшее неблагозвучие, и если поэзия издавна считалась родственной живописи, то последователи Шэнь Юэ словно бы приравняли ее и к музыке. В музыкальном двухголосии движение верхнего голоса не должно совпадать с движением нижнего (иначе получится унисон), вот и рекомендации Шэнь Юэ заключаются в том, чтобы тон иероглифа в верхней строке не совпадал с тоном иероглифа, занимающего то же место строкой ниже. Только тогда звуковой рисунок сможет приобрести завершенность и устойчивость и в стихе появится мелодия (не случайно китайские стихи читаются именно нараспев).

Итак, рифма, параллелизм, тональный рисунок... что же еще? Кажется, и так достаточно правил, чтобы начинающий стихотворец ощутил благоговейный страх перед строгой наукой стихосложения, но нельзя не упомянуть и еще об одном. Этим правилом владеет лишь тот, кто с детства читает классические книги, помнит наизусть строки древних поэтов и умеет разговаривать с читателем на языке намеков и иносказаний. «Намеки на древность» - таково название упомянутого приема - помогают читателю проникнуть в смысл стихотворения, который находится как бы «в стороне от сказанных слов». Недосказанность - одно из сильнейших выразительных средств китайской лирики. Поэт как бы «забывает слова» там, где воображение читателя само начинает работать, и за гранью написанного текста раскрывается глубинный подтекст. В то же время нельзя перегружать стихи «намеками», иначе они превратятся в головоломку. Одного-двух «намеков» вполне достаточно, чтобы в стихотворении возник второй план, как это происходит, к примеру, у Юй Синя, поэта периода Северных и Южных династий, одного из учителей Ду Фу:

...Стенания цитры

заполнили маленький дом,

Старинные книги

лежат в изголовье моем.

Ту притчу о бабочке

мне доводилось слыхать,

Но я не Чжуанцзы,

и бабочкой мне не бывать...

В трактате древнекитайского философа Чжуанцзы рассказывается, как однажды ему приснилось, будто он бабочка, весело порхающая над лугом. И вот, проснувшись, философ долго не мог понять: снилось ли ему, Чжуанцзы, что он бабочка, или бабочке снится сейчас, что она - Чжуанцзы. Читатель стихов Юй Синя, конечно же, знал эту притчу, и ему было достаточно намека, чтобы воскресить ее в памяти.

...Так рождаются стихи: из-за горы книг едва виднеется голова поэта, который то приляжет на циновку, подперев кулаком щеку, то встанет и пройдется по комнате, то снова сядет за книгу. Поэтическое ремесло дается с трудом - недаром сами древние мучились над своими творениями, тратя на их создание десятки лет и «стирая до лысины» кисти. Что помогало им найти вдохновение? Душистый аромат благовоний, старинные предметы, как бы хранящие «дух древности», и вся обстановка кабинета ученого - все это «внешние» стимулы творчества. Гораздо важнее - «внутренние» («внешнее» и «внутреннее» всегда противопоставлялось философами). Истинная поэзия вырывалась из глубины души, и «внезапное озарение» приносило то, что не давали долгие и мучительные поиски: древние стихотворцы мгновенно сочиняли строки, которые на века оставались в поэзии. Именно - на века. Не зря же мудрецы и философы верили, что поэзия преодолевает смерть и, воплощенная в стихах, душа человека навеки остается в мире.