СЕМЕЙСТВО ДУ ВОЗВРАЩАЕТСЯ В СОЛОМЕННУЮ ХИЖИНУ
СЕМЕЙСТВО ДУ ВОЗВРАЩАЕТСЯ В СОЛОМЕННУЮ ХИЖИНУ
Старый сторожевой пес со впалыми боками и облезлой шерстью, положивший голову на лапы и с тоской смотревший на пустую глиняную миску, из которой пили дождевую воду юркие пичуги, внезапно приподнял голову, недоверчиво прислушался к отдаленному скрипу колес, а затем с лаем бросился к воротам. Вот уже два года он жил без хозяев, охраняя брошенное ими жилище, уныло слоняясь по двору или убегая на поиски добычи, и все это время собственное существование казалось ему таким же пустым и никому не нужным, как шелуха кунжутных орехов. Старый пес уже потерял последнюю надежду снова увидеть обитателей дома, услышать вкусный запах домашней похлебки, получить мозговую косточку со сладкими хрящиками, поймать на лету поджаренную в масле пампушку, потереться спиной о ногу хозяина или опрокинуться на спину в ожидании, что хозяин почешет ему живот, и вдруг ворота дома открылись и во двор въехала коляска, в которой сидел его хозяин с женой и детьми. Обезумев от радости, сторожевой пес бросился к ним, стал лизать руки, взвизгивать и подпрыгивать, норовя лизнуть в лицо. Они шутливо отворачивались, но не бранились и не прогоняли его, а хозяин даже ласково погладил верного пса и вытряхнул ему в миску остатки еды из дорожной коробки. Пес набросился на еду и почти мгновенно опустошил миску, не успев почувствовать, что в ней было. Досыта наевшись, он вылизал миску, потерся спиной о ногу хозяина и от умильного восторга спрятался у него под полой халата. Спрятался и долго не хотел вылезать, хотя все смеялись и стыдили его, а Ду Фу называл бедного пса старым бездельником, таким же, как его хозяин. Ду Фу делал вид, что сердится, хотя на самом деле совсем не сердился; напротив, он сам готов был впасть в умильный восторг при виде соломенной хижины.
Целых два года они скитались по южным землям и вот теперь - в солнечный весенний день - возвратились на берега Реки Ста Цветов. Возвратились радостные, окрыленные, полные самых счастливых надежд: мятежники Сюя Девятого разгромлены, а кроме того, получена весть о победе императорской армии, возглавляемой храбрым Го Цзыи, над воинственными тибетцами. Столица Чанъань освобождена; 2 февраля 764 года император вновь поселился в своем дворце. Это событие вызвало бурное ликование в городе: несколько дней не смолкало шумное празднество, и весь народ славил освободителей родного края. Многие провинциальные чиновники, съехавшиеся в столицу, получили новые назначения. В их числе получил назначение и Ду Фу, о котором внезапно вспомнили во дворце. Поэта снова назначили инспектором по делам просвещения, но уже не области Хуачжоу, которую он покинул много лет назад, а столичной префектуры Цзиньчжао. Помимо всего прочего, это означало, что Ду Фу получал возможность вернуться на север, о чем он так мечтал и к чему стремился. Казалось бы, он должен не раздумывая принять новое назначение, но Ду Фу понимал, что за оказанную милость придется платить. В столице на каждого подчиненного - десять начальников, каждому из которых надо льстить и угождать, и чем выше кабинет начальника, тем ниже сгибают перед ним спину. Многие чиновники готовы пасть ниц, сдувая пыль с туфель своего начальства и подкатываясь ковриком ему под ноги. Такова плата за службу в столице - плата унизительная для седеющего поэта. Поэтому, как ни тяжело ему было, Ду Фу не принял нового назначения и вежливо отклонил императорскую милость: здесь, на юге, он слишком привык к независимости, чтобы отказаться от нее, соблазнившись званием столичного чиновника. Вместо префектуры Цзиньчжао он вновь отправился в Чэнду, чтобы встретить там своего старого друга Янь У.
Те, кто полагал, что Янь У, вызванный к императорскому двору, навсегда останется в столице, ошиблись: 11 февраля 764 года он был назначен генерал-губернатором Цзяннани - огромного района к югу от Янцзы. Таким образом, полномочия Янь У значительно расширились, хотя он и вернулся на прежнее место службы. После бессмысленного кровавого мятежа Сюя Девятого южане смотрели на Янь У как на посланца самого Неба, тем более что и раньше они относились к нему с большой любовью. Все ждали от Янь У такого же справедливого и гуманного правления, как и в прежние годы, связывая с ним надежды на возрождение края. Ду Фу искренне разделял энтузиазм своих сограждан, хотя ему-то были знакомы не только хорошие, но и дурные стороны натуры Янь У - его вспыльчивый нрав, заносчивость, склонность к роскоши и безрассудному мотовству. Поэт подчас мягко увещевал своего друга, призывая его к той скромности и непритязательности, которые отличали лучших людей древности. Случались меж ними и ссоры, но при этом Ду Фу продолжал искренне уважать Янь У, глубоко ценя его дружбу. Кроме того, Янь У был для поэта не только другом, но и покровителем, готовым помочь в трудную минуту, и лишь благодаря ему Ду Фу смог вновь поселиться на берегу Реки Ста Цветов.
Едва лишь показалась вдали соломенная крыша дома, залаяли собаки и закричали соседские петухи, у Ду Фу гулко забилось сердце и, как писалось в древности, он «стал от нетерпения вытягивать шею». Жена и дети тоже высовывали головы из окон и привставали с сиденья, а Жеребенок от избытка радости даже выскочил из коляски и побежал впереди лошадей. Когда открыли ворота, прежде всего увидели четыре маленьких сосны, посаженных Ду Фу незадолго до отъезда. Сосны чудом сохранились и выжили - зеленые и стройные, они тянулись вверх, к весеннему солнцу. Ду Фу бережно полил их и взрыхлил под ними землю, а затем по-хозяйски обошел двор, заглянул во все уголки, испытывая ту острую радость узнавания, которая появляется вблизи родных мест.
Заросшая мхами,
тропинка выходит к реке,
Под старым навесом
цветы, как и прежде, стоят.
Давно я покинул
родное жилище мое
И вновь возвращаюсь
в весенний запущенный сад.
Стою, опираясь о посох,
у старых камней,
Бочонок вина
выношу на прибрежный песок.
Далекие чайки
над заводью тихо скользят,
И ласточек легкую стаю
несет ветерок.
Хотя нам бывает и трудно
по жизни идти,
Не ведаем, много ль иль мало
еще проживем.
Когда протрезвею,
вина себе снова налью
И снова почувствую с радостью:
это мой дом!
(«Возвращение весной»)
Приведя в порядок соломенную хижину, починив местами прохудившуюся крышу и выдернув сорняки, заполонившие сад, Ду Фу стал, как и прежде, навещать Янь У, и тот все чаще заговаривал о том, чтобы поэт поступил к нему на службу. Генерал-губернатору Цзяннани нужен умный советник, а для Ду Фу чиновничье жалованье будет большим подспорьем, ведь не секрет, что в его доме часто нечего есть. Так говорил Янь У, убеждая поэта, но Ду Фу отвечал уклончиво и неопределенно. Да, он благодарит своего друга за заботу, но в его ли годы так резко менять привычный уклад! Он уже стар для служебной карьеры и оставшиеся дни хочет использовать для творчества. Поэтому Ду Фу просит уважаемого Янь У извинить его, но он готов и дальше хлебать жидкий овощной суп, лишь бы не погружаться снова в чиновничью рутину, обольщаясь несбыточными надеждами на то, что когда-нибудь ему поручат настоящее дело... Янь У принимал эти объяснения с терпеливой улыбкой, сам же снова и снова принимался убеждать Ду Фу, а однажды пожаловал к нему в соломенную хижину с вином и изысканными яствами в пирамиде лаковых коробок. В доме все переполошились, принялись перемывать посуду на маленькой кухне, укрывшейся в тени бамбуков, готовить корм для лошадей и накрывать столы для почетного гостя. Ду Фу понимал, что ему предстоит выдержать новую атаку, но теперь это было гораздо труднее: законы гостеприимства не позволяли в чем-либо отказывать гостю.
В деревне глухой, за плетеной калиткой
живу я от всех вдалеке:
Убогий шалаш под соломенной кровлей
стоит над глубокой рекой.
Мы лодку возьмем, чтобы в ней до заката
беспечно скользить по волнам, -
А чем же еще деревенский затворник отплатит
за дружбу с тобой?
(«В середине лета господин Янь У приезжает в соломенную хижину и привозит с собой вино и угощение»)
Так написал Ду Фу в стихотворении, подаренном Янь У в тот летний день 764 года, когда знатный гость посетил его хижину. Ду Фу пришлось заплатить за дружбу с Янь У не только катанием на лодке: генерал-губернатор уехал в Чэнду, заручившись согласием поэта поступить на службу. Таким образом, отказавшись от должности столичного инспектора, Ду Фу не сумел избежать службы в провинции и в то же злосчастное лето 764 года был назначен военным советником генерал-губернатора. Облачившись в красное чиновничье платье и получив особый знак, подтверждавший его полномочия, - серебряную рыбку, поэт каждое утро являлся в управу, занимал свое место за рабочим столом и, растерев тушь, принимался за составление служебных бумаг и донесений. Как военный советник, он помогал Янь У освобождать юг от тибетских отрядов, которые все еще оказывали сопротивление здесь, в Цзяннани. С одной стороны, эта деятельность отвечала внутреннему настрою поэта-патриота, но с другой стороны - Ду Фу, наученный горьким опытом чиновничьей службы, не слишком верил в то, что его доклады приносят реальную пользу. Тем не менее он отдавал все силы своей работе и часто оставался ночевать в управе, засыпая над страницами очередного доклада.
Прозрачная осень. Ночная прохлада.
Платаны у тихой реки.
Ночую один в опустевшей управе.
Смотрю на огарок свечи.
Опять моему бормотанию вторят
лишь звуки солдатских рожков,
И некому вместе со мной любоваться,
луною в осенней ночи.
Лишь ветер ненастный пылит над дорогой,
и писем никто мне не шлет.
Глухое безмолвие каменных башен, -
как трудно добраться домой!
- Сегодня моим одиноким скитаньям
десятый исполнился год:
Живу вдалеке от родимого края,
как птица на ветке лесной.
(«Ночую в управе»)
Красное платье Ду Фу (вообще чиновнику его ранга полагалось носить зеленое, но, как ближайший советник Янь У, он был отмечен особой привилегией) и серебряная рыбка, которую он держал в специальном футляре, вызывали недобрые чувства среди других чиновников, и поэт часто ловил на себе завистливые взгляды. Его подозревали в том, что было ему более всего чуждо, - в стремлении любой ценой сделать карьеру, обогнав своих молодых конкурентов. Ду Фу это казалось смешным - он в роли преуспевающего выскочки! Но злобное шипение вокруг него невольно доносилось до слуха, и поэт чувствовал себя словно в змеином болоте, где каждый опрометчивый шаг грозил гибелью. В эти дни он создал свое знаменитое «Не подозревайте!»:
Старик, ничего не достигнувший в жизни,
седеет твоя голова
И выпадут скоро последние зубы, -
тебя мне поистине жаль.
А помню, когда-то свои сочиненья
ты трижды носил во дворец
И сам удивлялся, что громкая слава
летела, как молния, вдаль.
Седые мужи из Собрания мудрых
стеною стояли вокруг.
И все, кто собрался в дворцовых покоях,
на кисть любовались твою.
В те давние годы и сам император
искусство поэта ценил;
А ныне голодный, в дырявых лохмотьях
у края дороги стою.
Я сам поседел, но с командой безусой
я вынужден дружбу водить,
Они же в лицо улыбаются льстиво,
но слышу их смех за спиной.
Хочу я сказать молодым зубоскалам:
«Прошу извинить старика.
Я вам не соперник, так стоит ли, право,
устраивать слежку за мной!»
Пока Ду Фу был занят на службе, соломенная хижина приходила в запустение, дворик зарастал травой, соседские мальчишки незаметно обламывали ветки садовых деревьев, хозяйничали на грядках, а иногда даже забирались через окно к нему в комнату, разбрасывали книги, без спросу трогали вещи. Ду Фу казалось обидной несправедливостью то, что сам он - седой, как осенний журавль, вынужден тратить последние годы на мнимое соперничество с «молодыми зубоскалами» вместо того, чтобы бродить по бревенчатым настилам горных дорог, слушая, как величественно сменяют друг друга времена года, как клокочут в земных артериях могучие токи рек, как гудит в «небесных пустотах» ветер, и земной и вселенский. Каждый час - минута - сосредоточенной тишины раскрывает ему мерцание Дао, и каждый день никчемной суеты уводит от истинного Пути. Здесь, в губернаторской канцелярии, Ду Фу словно бы живет не своей, а чужой жизнью, похожий на беспомощную старую черепаху, барахтающуюся в сетях рыболова. Доклады, над которыми он проводит бессонные ночи, уходят с императорской почтой... куда?.. в дворцовый архив, где их едят бумажные черви. Так стоит ли обманывать самого себя? Не лучше ли вернуться в соломенную хижину, как Тао Юаньмин вернулся под сень «пяти ив»?!
Ду Фу стал все чаще обращаться к Янь У с просьбой об отпуске и все реже появляться в управе. Дома он с облегчением снимал свой красный халат и, облачившись в домашнее платье, выносил циновку во двор, чтобы полюбоваться закатом. Душа его на минуту освобождалась от тяжкого гнета забот, но ночами вновь одолевали мучительные мысли о туфанях, рыскающих неподалеку, о судьбе двоюродных братьев, о родном севере:
Ночная прохлада
врывается в спальню мою,
Луна посылает на землю
мерцающий свет.
Блестят под луною
тяжелые капли росы,
Покажутся редкие звезды,
и снова их нет.
Дорогу во тьме
освещают себе светляки,
Далекие птицы
друг друга зовут над водой.
Повсюду война,
и сраженьям не видно конца, -
Зачем же я снова об этом
вздыхаю с тоской
(«Бессонная ночь»)
23 мая 765 года Янь У умер, и Ду Фу остался в Чэнду без всякой поддержки. Он решил покинуть этот город, отправившись на восток по Янцзы, а там, может быть, вернуться на север. Госпожа Ду быстро уложила в коробки вещи и переоделась в дорожное платье: она привыкла к частым переездам. Дети помогли ей отнести вещи в коляску и уселись поближе к окошкам. Ду Фу простился со своей комнатой, где он написал за эти годы так много стихов, с любимыми соснами и бамбуковой рощей. В путь!
Пять лет в Чэнду
Я нищим гостем прожил,
Потом в Цзычжоу
Прожил целый год.
Среди застав я заперт был,
И что же -
Вновь к дальним рекам
Путь меня ведет.
От бурь гражданских
Поседел я быстро,
Остаток дней,
Как чайка, буду жить.
Пусть государством
Ведают министры,
А старику
Довольно слезы лить.
(«Покидаю Шу»)
Лодка плывет меж крутых берегов Янцзы, сияет огромная луна, похожая на императорское нефритовое блюдо, в лунном свете, словно покрытые изморозью, серебрятся осенние травы, а Ду Фу вновь просыпается ночью, растирает тушь и пишет о том, что он - «чайка между землей и небом» и его вечный жребий - скитания. Горькие строки, но в них - истинная поэзия. Так, может быть, именно страдания и беды, выпадающие на долю поэта, чеканят его стих и придают ему ту великую силу, которая в древних трактатах именовалась «движением жизни»?
В лодке с высокой мачтой
Тихою ночью плыву я.
Гладя прибрежные травы,
Легкий проносится ветер.
Мир заливая сияньем,
Светит луна, торжествуя,
И над великой рекой
Воздух прозрачен и светел.
Если бы литература
Мне помогла хоть немного:
Освободила от службы -
Вечной погони за хлебом.
Ныне ж мое положенье
Схоже своею тревогой
С чайкой, которая мечется
Между землею и небом.
(«Записал свои мысли во время путешествия ночью»)