«ПОСЛЕДНИЙ РОМАНТИК»

«ПОСЛЕДНИЙ РОМАНТИК»

В последние месяцы жизни Высоцкого жизнь его друзей, родных и знакомых была исполнена предчувствием беды. В любую минуту все могло кончиться.

В этом не было ничего метафизического, состояние здоровья поэта ухудшалось буквально с каждым днем, а за год перед кончиной — день в день — 25 июля 1979 года он пережил клиническую смерть. После этого при нем постоянно дежурили врачи.

Врачи находились за кулисами в театре, дежурили в его квартире. Именно поэтому, хоть и звучит несколько парадоксально, но до сегодняшнего дня некоторые поклонники поэта считают, что его смерть была спланирована кем-то из верхних эшелонов власти, что ему помогли умереть. Странно, что, по существу, без всяких попыток реанимации умирает человек, при котором постоянно находится врач. Удивительно и то, что умирает не потому, что нельзя уже ничего сделать, чтобы его спасти (вопрос «Можно ли было спасти Высоцкого?» до сих пор остается без ответа), а только потому, что дежурящий при нем врач засыпает!!! Было ли это специально подстроено или только лишь говорило об отсутствии чувства долга и ответственности со стороны эскулапов? Сам же Высоцкий когда-то довольно горько оценил оказанные ему врачебные услуги: «Они не лечат меня, не заинтересованы в том, чтобы помочь мне, а только чтобы потом похвастаться, что они лечили Высоцкого!».

В последний период жизни Высоцкий находился в страшно подавленном состоянии. Этому способствовали многие обстоятельства. Маразм времени, в котором пришлось ему жить, становился невыносимым. Страну покидали артисты, художники, писатели, музыканты. Игорь Шевцов, который познакомился с Высоцким за семь месяцев до его смерти, вспоминает: «Мы сидели у меня дома. Наш разговор был удивительно тосклив, с чувством безнадежности или чего-то в таком духе… Я рассказал Володе, что Аксенов (писатель. — Примеч. переводчика) уезжает на Запад. Навсегда. Володя задумался. «Жаль», — прошептал он. Я хотел его утешить: «Но ты и так сможешь видеться с ним там». Володя покрутил головой: «Речь не об этом. Жаль, что он уезжает отсюда, что не остается».

Запад, который когда-то мог быть воспринят поэтом, как какой-то символ свободы, стал действовать на него угнетающе. Летом Париж его раздражал. В конце жизни он писал:

Уже в Париже — неуют.

Уже и там витрины бьют,

Уже и там — давно не рай,

А, как везде, — передний край.

Запад уже не был спасительным лекарством на его русские недомогания. Тем более, что после многолетнего знакомства с прелестями жизни там, оказалось, что Россия не превзошла Запад в бюрократии и развитии аппарата власти. Игорь Шевцов подытоживает: «Володя рассказывал мне о том, что недавно он просил в Париже открыть себе визу в Новую Зеландию. Ему ответили, что он должен еще подождать, так как, чтобы ее получить, нужно прожить в Париже, как минимум, два месяца. Володя сделал вывод: «Это бессмысленно». И тут же смирившись, он махнул рукой: «А что там! Чем меньше страна, тем больше бюрократия». Потом он рассказал мне о том, как Панов ставил в Париже балет по книге «Идиот» Достоевского. На премьере были толпы. Овации стоя. А на другой день пришло несколько человек. Володя грустно вздохнул: «Не потому, что спектакль был слабый. Просто не было знатоков».

Высоцкий знал, что такого числа любителей, такого интереса к поэзии, какое характеризует Россию, больше нет нигде. Но не только поэтому он не хотел покидать Отчизну. Он был, как написала Марина Влади, просто неисправимым патриотом. Но Россия, его любимая Россия была погружена во мглу. И во мрак. Над ней как бы висела вечная полярная ночь. Как в его песне «Белое безмолвие»: снег, лед, холод и пустота. Впрочем, эти образы появлялись во многих песнях Высоцкого, от горько-задумчивой песни «Гололед» и до последнего стихотворения, посвященного Марине Влади:

Лед надо мною — надломись и тресни!

Я весь в поту, хотя не от сохи..

Это чувство еще более усиливало постоянно ухудшающееся состояние его здоровья. К проблемам — с сердцем, с зависимостью от алкоголя и наркотиков, с неоднократно сорванным голосом добавились еще проблемы с ногой.

Фотограф Юрий Кадобнов, который за четыре месяца до смерти актера по просьбе своих друзей фотографировал его на концерте 27.03.1980 г., вспоминает: «Думаю, что фотографирование мешало Владимиру Высоцкому. Я много снимал, и постоянные блики от вспышки и щелканье фотоаппаратом, должно быть, его раздражали и выбивали из колеи, когда он пел. Но что мне оставалось делать? Я хотел, чтобы у меня были эти снимки. Владимир Высоцкий вначале спокойно реагировал на мои действия, терпеливо их переносил. Но где-то после часа пения он улучил момент между песнями и та-а-ак на меня посмотрел! Никогда этого не забуду! Я храню фотографию с тем его гневным взглядом. Потом был короткий перерыв. Высоцкий отвечал на вопросы из зала и пел еще больше часа. Только когда уходил со сцены, я заметил, что он довольно сильно хромает. А ведь весь концерт пел стоя…».

Даже на знаменитые шутки, чтобы поднять себе настроение, в последние месяцы жизни у поэта не осталось сил. Был угнетен. Хотел уйти из театра. Отношения с Любимовым и актерами становились все хуже. Одна из знакомых Высоцкого вспоминает разговор с ним, который она не может забыть: «Володя где-то подвозил меня. У него были проблемы, состоялся какой-то бурный разговор с Любимовым… Говорил мне об этом с обидой — об их конфликте. Я пробовала его успокоить, а он все говорил и говорил, нервничал. Наконец успокоился. Я не знала, что ему сказать. Молчала. Видела, что он подавлен. Володя посмотрел на меня с удивлением: «Почему молчишь? Марина в таких случаях кричит».

Радостных событий в жизни Высоцкого было все меньше. И все меньше оставалось того, что могло бы его утешить. Он находился в каком-то странном состоянии — не то апатии, не то надлома, не то отрешенности. Вот что вспоминает друг поэта Владимир Шехтман: «Последний день рождения Володи был очень грустным. Мы сидели втроем: Володя, его импресарио Валерий Янклович и я. Не было ни одного проблеска радости. Было ужасно тоскливо».

Владимир Шехтман считает, что в последние месяцы жизни у Высоцкого все его проблемы завязались в своеобразный гордиев узел: «Из театра Володя практически ушел, играл только Гамлета, разбил спортивный «Мерседес», о чем сильно сокрушался, потом разбил еще один «Мерседес»… К Марине в Париж, как мне кажется, в последний раз он не хотел лететь. К тому же опоздал на самолет! Но, правда, таможенники, диспетчеры полетов, обслуживающий персонал аэропорта — все его знали. Когда он собирался уходить, сказали: «Подожди, Володя», взяли телефонную трубку: «Диспетчер? Просим задержать рейс на Париж», ну и Володя тогда улетел».

Могло ли хоть что-то изменить его состояние? Могло ли хоть что-либо вытянуть поэта из депрессии? Сегодня трудно ответить на эти вопросы. Незадолго до смерти он сам говорил друзьям: «Ничто не поддерживает мой дух, ничто не радует. Вокруг мрак. Вдохновляюсь, только когда пишу новую песню… ночью…».

Высоцкий чувствовал неотступно приближающуюся смерть. Старался вернуть знакомым взятые у них в долг вещи (например, драгоценную брошь, которую хотел оценить у ювелира и потом выкупить для Марины Влади). Хотел отдать долги, однако всех не вернул, их было слишком много… Другие тоже знали о том, что приближается его смерть. Они предчувствовали… Некоторые друзья поэта делали все, чтобы сохранить для потомков его творчество. Вспоминает Игорь Шевцов: «Я сказал ему как-то: «Володя, ты должен отредактировать и записать свои произведения на профессиональном оборудовании. Тебе это необходимо, так как я, например, совершенно не могу тебя представить шестидесятилетним». Володя тогда посмотрел на меня печально и ничего не ответил».

Высоцкий неоднократно соприкасался со смертью в течение своей короткой, длившейся без малого 42 года жизни. Пережил клиническую смерть, несколько раз попадал в больницу в почти критическом состоянии. Впрочем, попадал поэт в клиники часто. И так же часто убегал оттуда. — Так, сбежал в мае 1980 года, чтобы прилететь в Варшаву и сыграть для польских зрителей Гамлета. Через два месяца поэт умер.

Со смертью Высоцкого русская и европейская литература понесла огромную потерю. Ибо не было в России другого такого творца, который мог столь блестяще отразить специфику времени, творца, который так чувствовал человеческие драмы, который так горячо и активно упоминал об элементарных правах человека, так отважно выступал против системы, порабощающей людей.

Андрей Дравич как-то сказал о том, что в русской литературе его восхищает более нигде, ни в какой другой литературе не встречающееся человековедение. Человековедение Высоцкого было феноменально. Феноменальным был и его лингвистический слух, феноменальным было представленное им знание и умение обращаться с живым русским языком, тем, которым говорила улица, тем, которым говорили в каждом русском доме. Рифмы в поэзии Высоцкого — это еще один связанный с ним феномен. Так же, как весьма интеллигентные и зачастую очень двусмысленные метафоры. И юмор — тонкий, рафинированный, изысканный.

Его поэзия, достигая вершин художественного мастерства, вместе с тем была обращена к делам и проблемам, на первый взгляд, приземленным, мелким, повседневным. Была адресована маленькому человеку, о правах которого он постоянно и неустанно напоминал. Высоцкий отважился вознести прозу человеческого существования в ранг поэзии. Он не надеялся на похвалы, награды и почести.

И хотя во все светлое верил.

Например, в наш советский народ,—

Не поставят мне памятник в сквере,

Где-нибудь у Петровских ворот,

Но я не жалею!

Так писал Высоцкий, хоть, впрочем, наверное, несколько лукавил. Но он был не прав. В пятнадцатую годовщину смерти — 25.07.1995 года — состоялось открытие памятника поэту на Страстном бульваре в Москве. Страстной бульвар находится между улицей Тверской, Петровским бульваром и улицей Петровка. Именно там воздвигнут памятник Высоцкому. У Петровских ворот… А еще есть корабли, носящие имя поэта, есть горные перевалы, названные его именем альпинистами, покорившими их первыми. Есть планета «Владвысоцкий». Есть улицы Высоцкого… Есть огромная, ни с чем не сравнимая слава. Слава и официальное признание, которое, увы, пришло слишком поздно… Хотя… поздно ли на самом деле? Чиновники редко успевают за художниками и вообще людьми искусства. Усложняя и укорачивая им жизнь, они занимают для себя место в истории. Кто помнил бы о них, если бы не тот факт, что «благодаря» им многие люди искусства вынуждены были покинуть этот мир преждевременно.

Высоцкий же снискал себе невероятную славу. Он завоевал славу, признание и любовь миллионов поклонников не только в России, но и во многих других уголках мира. Наверное, только потому, что он остался в глубине своей души романтиком, не взирая на окружавшую его жестокую и маразматическую реальность. Высоцкий был романтиком. Вероятно, последним в русской поэзии. Смерть Высоцкого стала шоком для почитателей его таланта, но сам он к ней, несомненно, был готов. Он провоцировал приход смерти не раз. Он хотел заглянуть за горизонт человеческого предназначения. Один из его друзей — Борис Диодоров — недавно признался: «Как-то Володя подвозил меня на своей машине домой. И тогда он сказал мне такое, что меня потрясло до глубины души. Во время разговора он неожиданно оборвал предложение и замолчал. А потом крепко сжал руль и, гладя куда-то вдаль перед собой, сказал: «Хотел бы сейчас гнать по шоссе. Быстро, очень быстро. Почти лететь. И хотел, чтобы навстречу ехала другая машина. И чтобы тоже неслась. Прямо на меня. Лоб в лоб. Лицом к лицу. Интересно, свернул бы этот кто-то или нет?».

Именно об этом размышлял поэт. Думал, что сделал бы едущий прямо на него шофер. Над собственным выбором не задумывался.