«…АССИСТЕНТ РЕЖИССЕРА СХОДИЛ С УМА, А ВЫСОЦКОГО ВСЕ НЕ БЫЛО»

«…АССИСТЕНТ РЕЖИССЕРА СХОДИЛ С УМА, А ВЫСОЦКОГО ВСЕ НЕ БЫЛО»

Сценические роли Высоцкого, изучаемые сегодня, во многих российских учебных заведениях, всегда вызывающие не только жаркие дискуссии и общую любовь зрителей, к сожалению, были отмечены считанными критиками на его родине. Конечно же, только после смерти Высоцкого и по пришествии официального признания его творчества те самые рецензенты, которые когда-то набрали воды в рот, сейчас вдруг устроили между собой настоящие соревнования, одаривая комплиментами театральные роли артиста.

Тем временем за границами России почти везде оценено сценическое мастерство и искусство Высоцкого. Весьма хвалебные рецензии получило множество воплощенных им театральных ролей, и в первую очередь знаменитый Гамлет.

«Гамлет» Таганки получил в 1976 году Гран-при на Международном театральном фестивале в Белграде, в котором участвовали театры большинства стран мира, в том числе и из-за океана. В 1977 году после гастролей во Франции «Гамлет» с Высоцким в главной роли был признан

французскими критиками лучшим заграничным спектаклем года. И в Варшаве в 1980 году представленный в рамках II Международных театральных встреч «Гамлет» также пробудил зрительский интерес и собрал множество лестных рецензий. Просматривая польскую прессу тех лет, трудно не обратить внимания на две замеченные всеми критиками особенности: огромный интерес у зрителей к спектаклю «Гамлет» (в зале театра оперетты яблоку негде было упасть) и просто-таки магнетическое обаяние, идущее от самой личности Высоцкого, присутствие которого в Варшаве волновало всех, а особенно женщин. Спектакль закончился бурной овацией и получил признание не только у зрителей, но и у критиков.

В России о Гамлете Высоцкого позитивно писали Кры-мова, Фролов, Гаевский. Крымова, кстати, одна из первых начала писать рецензии в популярных литературных журналах, и не только о театральных ролях, но также и о поэзии Высоцкого. Правда, это было после его смерти, но, что важно, еще задолго до прихода горбачевской «перестройки». Она впервые обратила внимание (в 1981 году!) на сложные отношения Высоцкого с остальными актерами Таганки, а также с главным режиссером Юрием Любимовым. По ее мнению, во время репетиций в театре Высоцкий был подлинным образцом трудолюбия и сосредоточенности. Однако все требовали от него еще и послушания, а заставить Высоцкого стать послушным было невозможно. Периодически дело доходило и до конфликтов с Любимовым, который к тому же, чтобы пробудить энергию артиста, дразнил его и неоднократно старался унизить в глазах других актеров. Поэтому Высоцкий вынужден был выслушивать во время репетиций вырывающиеся из уст режиссера реплики: «Это вам не эстрада! Это Шекспир! Тут ваша звездная походка не пройдет!». Поэт слушал эти выкрики с каменным лицом.

Алла Демидова написала в воспоминаниях о Высоцком, что на репетициях она никогда не слышала, чтобы он произнес хотя бы одно грубое слово, только много раз видела его пылающее гневом лицо и крепко стиснутые скулы.

Любимова раздражали слава Высоцкого, его стиль жизни, который явно не соответствовал представлениям режиссера о театральной дисциплине. Киносъемки, частые концерты, путешествия по всей стране, неожиданные и быстрые решения (как, например, вылет на Дальний Восток, невзирая на то, что на следующий день публика ждала запланированный с его участием вечерний спектакль) — все это Любимов считал факторами, дестабилизирующими сценическую деятельность. Толпы поклонников (а особенно поклонниц), постоянно дежуривших перед театральным зданием, восторги обожания при появлении Высоцкого на сцене, вручение ему повсюду охапок цветов, словом, все эти атрибуты звездности часто выводили Любимова из себя. Он объявлял Высоцкому выговоры по его возвращении из Одессы, Магадана, Кавказа. Его часто видели сидящим перед дверью главного режиссера в ожидании «важного разговора». У Высоцкого в тот момент было такое выражение лица, что никто из актеров просто не решался к нему подойти. Все наблюдали за ним издалека. Впрочем, Высоцкий пользовался уважением среди своих коллег по театру и за умение держать себя вне сцены, и за игру на театральных подмостках. В «Гамлете», как, впрочем и в других спектаклях, Высоцкий играл, разумеется, по-разному: временами формально, иногда нервно, часто с небывалым вдохновением, а порою с удивительным отпечатком трагизма на лице, как бы не от мира сего. Многих актеров попросту охватывала дрожь, когда Гамлет-Высоцкий обращал в зал, к зрителям, свое уставшее, бледное, отрешенное лицо. У коллег в таких случаях стоял ком в горле.

Небывалая энергетика Высоцкого всегда гарантировала удивительнейшую гармонию между динамикой актерской игры и формой спектакля. Формой довольно суровой, скупой в выразительных средствах и встречаемой одними с восторгом, другими — с раздражением. Высоцкого же подобная сценография очень устраивала. Чувствовал он себя прекрасно, имея за спиной пустую белую шершавую стену и возможность полного использования того тяжелого серого занавеса, который в его концепции становился участником спектакля. Как верно подметил один из театральных критиков, присутствие других декораций на сцене трудно даже представить, так как всю эту ненастоящую бутафорию Высоцкий смел бы, как карточный домик, только одной своей походкой по театральным подмосткам.

В спектакле было большое количество условностей, которые многих поражали. Поединок Гамлета с Лаэртом показан как боксерский бой — пусть даже и часто условный, но сохранивший элементы настоящей схватки на ринге. Были здесь секунданты, было обмахивание полотенцами, была даже разминка, в которой Высоцкий (как это и принято у боксеров) упражняется в нанесении ударов по воздуху.

Впрочем, и сам Гамлет тоже нетипичный — в черных брюках и черном свитере, с гитарой, и при этом, как разбушевавшаяся стихия, импульсивный. Высоцкий говорил об этой роли: «Я не играю принца Датского. Я стараюсь показать современного человека. Да, может быть, себя».

Однако на самом деле он понял трагедию принца Датского очень глубоко и написал стихотворение «Мой Гамлет». Он написал его под впечатлением своего перевоплощения в пьесе Шекспира. Пьесе, переведенной на многие языки и являющейся действительно шедевром. Гам-лет-Высоцкий был больше, чем театральный герой, больше, чем блестяще сыгранная роль. Он был явлением, феноменом, вызывающим не только удивление, но и жаркие споры. Партнеры Высоцкого по сцене прекрасно отдавали себе отчет в этом, видя его яркую и величайшую индивидуальность в соединении с блестящим актерским мастерством. Несмотря на то, что они привыкли к его строптивости, оригинальности и полету фантазии, все равно часто бывали застигнуты врасплох. Высоцкий, пожалуй, как никто, умел удивлять.

Анатолий Эфрос — режиссер спектакля «Вишневый сад» по Чехову в Театре на Таганке, где роль Лопахина блистательно сыграл Высоцкий, вспоминал: «Временами Высоцкий приходил на спектакль непростительно поздно. Было уже семь часов, публика сидела в зале, ассистент режиссера сходил с ума, а Высоцкого все не было. Буквально в последнюю секунду он подъезжал на своем заграничном автомобиле к зданию театра, вылезал и в расстегнутой дубленке медленно входил в служебный коридор. Вся администрация и обслуживающий персонал буквально бросались к нему, крича, что представление уже начинается, а он… с необыкновенным спокойствием что-то с кем-то обсуждал. Меня это крайне удивляло, я даже был зол на него. Я подходил к нему с намерением сделать заслуженный нагоняй, а он поворачивался в мою сторону, добродушно усмехался и говорил: «Анатолий Васильевич, все будет в порядке». И тотчас же у меня перехватывало дыхание, я немел. У Высоцкого была какая-то внутренняя сила, пред которой можно было потерять дар речи, даже будучи твердо убежденным в том, что ты абсолютно прав».

Естественно, внутренняя сила Высоцкого не всегда проявлялась таким положительным образом. Эдуард Володарский, который когда-то предложил поэту написать песню к одному из своих сценариев, а позднее вынужден был отказаться от этого предложения (из-за ограничений, навязанных ему цензурой), признал: «Я сказал Володе о том, что по понятным причинам следует несколько изменить сценарий фильма. Он догадался, что я тонко намекаю ему о необходимости убрать из сценария его песню. Для друзей он был готов на все, но только не в вопросах своего творчества. Тут он не шел ни на какие компромиссы. Посмотрел на меня тогда так, как умел он один, тем своим волчьим взглядом, и спросил: «Хочешь ее выбросить?» (речь идет о песне «Баллада о детстве». — Примеч. автора), потом коротко бросил мне: «Не может быть и речи. Ни одной строчки». Так вот все выглядело».

Решительность, категоричность Высоцкого и готовность прийти на помощь друзьям, о которой рассказал Эдуард Володарский, подчеркивают почти все знакомые поэта. Режиссер Геннадий Полока, поставивший великолепный фильм «Интервенция» с Высоцким в главной роли, рассказывал в одном из своих выступлений в 1983 году: «Я сам был свидетелем драки в защиту Севы Абдулова. Володя помог Севе. Как-то поздней ночью, было, наверное, три часа, мы шли по улице Горького (сейчас улица Тверская. — Примеч. автора). Сева был далеко впереди, хотел поймать такси. Мы шли за ним, болтая. Вдруг в районе ресторана «Астория», из которого вышла большая группа людей, наверное, после какого-нибудь банкета, четыре мужика стали толкать Севу, потом повалили его, стали бить руками и ногами. Володя — этот невысокий Володя — дал тогда всем четырем. Как только он сообразил, что происходит, с криком: «Севу бьют!», как чемпион мира по спринту, помчался в их сторону. И потом мы увидели буквально посылаемые по воздуху «подарки» (если можно так выразиться) маленького хищника. Он быстро наносил удары тем людям, и они стали отступать. Когда мы подбежали, то у всех четверых были разбиты физиономии, и эти четверо широкоплечих дылд были в крови. Они от страха пробовали вслепую только лишь укрыться от ударов, а потом ретировались и удрали. Я запомнил это, помню также, как Володя кричал — он был такой щуплый, невысокий, но его крик был жутким, а дыхание, как у борца, и тогда он орал, а не говорил…».

Обладая такой несказанной внутренней силой, Высоцкий никак не мог освободиться от тягостной и чрезмерной опеки родных и друзей. Их забота казалась ему неестественным вмешательством в его собственный нелогичный мир. Он был противоречивым человеком, и поэтому неоднократно признавал, что внимание, уделяемое ему близкими, их благородные намерения и предостережения от соблазна приема очередных доз алкоголя и наркотиков были справедливы и очень ему нужны.

Однако также по этому поводу он писал в своем дневнике: «Всю свою жизнь, во всех своих мечтах, все время я что-то кому-то доказывал: жене, друзьям… И до сих пор я не знаю, доказал ли что-то… И нужно ли это было вообще?!».

Коротко, но весьма исчерпывающе характеризовала жизнь Высоцкого его родственница родом из Киева, известная в свое время баскетболистка Людмила Яременко: «У Володи была тяжелая жизнь, его родители рано развелись, буквально перед самой войной они уже не жили вместе. А он был мальчиком, который никому не был нужен — тогда было много таких детей. Я очень его жалела. Но помочь не могла… Во время нашей встречи в 1956 году он выглядел каким-то «невеселым» или, скорее, расстроенным, что-то его мучило… Прибежал ко мне. на Спартакиаду — I Спартакиаду народов СССР, — я играла там в матче. Хотел у меня о чем-то спросить или попросить, а я нервничала, мы проигрывали… Я сказала ему: «Подожди», — и побежала на площадку. Вернулась, смотрю — нет моего Володи, пошел дальше.

…Таких людей, как Володя, исключительно мало. Он обладал весьма сильным характером. Был очень порядочным человеком, всегда говорил правду. Именно поэтому и жизнь у него такая кошмарная. Володя просто не выдержал. Он был очень добрый и сердечный. И остался безупречно чистым. И это никакая не загадка — это черта его характера».