Глава девятая

Евпраксия Николаевна Вревская ездила по лавкам Гостиного двора и, делая покупки, сверялась с бесконечным списком. Вечером отправлялась в театр.

Но в театре вдруг ловила себя на том, что давно не смотрит на сцену; в лавках немало удивляла расторопных приказчиков: задумавшись, странная покупательница не могла ответить на самый простой вопрос – сколько аршин облюбованного шелка прикажет она отрезать? Евпраксия Николаевна смотрела на приказчика непонимающими глазами. А опомнившись и выйдя из лавки, опять впадала в тревогу: что же творится в семействе Пушкина?

В первую же встречу Александр Сергеевич многое ей рассказал. Этот рассказ совсем не был похож на те фантастические новеллы, которые так смущали петербургских друзей поэта. Не было и «тигрового» выражения лица, которое так запомнилось. каждому, кто наблюдал Пушкина в присутствии Дантеса.

Александр Сергеевич рассказывал просто и коротко, словно проверял свои мысли, наблюдая, какое впечатление производит его рассказ на Зизи.

Когда-то они бродили вместе по запущенным аллеям тригорского парка. В ту пору Зизи слушала поэта и прислушивалась к себе: разве может прийти, не спросясь, любовь, если едва минуло девчонке шестнадцать лет?

И теперь, в Петербурге, Пушкин, казалось, был все тот же, прежний Михайловский сосед, который писал о себе в «Онегине»:

Не дай остыть душе поэта,

Ожесточиться, очерстветь,

И наконец окаменеть

В мертвящем упоеньи света…

Он и в самом деле был такой, как в прежние времена. Не очерствела душа поэта. Только была смертельно уязвлена…

Пушкин говорил о царе и о Дантесе. Царь затаился. Дантес, усыпивший своей женитьбой ревнивые подозрения царя, преследует Наташу. Этой историей занимается вся великосветская чернь. Дантесу покровительствуют, его подстегивают.

– Натали, спаси бог, не должна с ним встречаться! – вырвалось у Евпраксии Николаевны.

– После свадьбы Екатерины эти встречи в обществе стали неизбежны и часты, – отвечал поэт.

– А Натали?

– Наташа покончила с прежним своим легкомыслием после того, как мы с нею чистосердечно объяснились. Как ни затаился царь, его ухищрения безнадежны. Но наглость Дантеса то и дело ставит Ташу в неловкие положения, из которых она не умеет выйти. А так как игра идет против меня, то и ждут моего вмешательства. И поверьте, Зизи, когда так случится, все опять припишут моей ревности… Вот этого Натали не понимает.

Евпраксии Николаевне показалось, что попала она из своего тихого Голубова в зловещий омут. Одного не могла понять: какую же роль играет Натали?..

– Натали? – переспросила, явившись на смену Пушкину, Анна Николаевна Вульф. – Натали влюблена в Дантеса. Я давно догадалась.

– Полно, полно, Аннет! – Евпраксия Николаевна совсем растерялась.

– Об этом, милая, – продолжала Аннет, – скоро будет чирикать каждый воробей на каждой петербургской крыше.

– Глупости! – Евпраксия Николаевна не могла скрыть своего возмущения. – Ты до сих пор не можешь освободиться от ревности к Натали.

– Ложь! – в свою очередь вспыхивает Аннет. – Я все забыла. Но, надеюсь, ты-то помнишь, что в свое время я нашла в себе силы, чтобы оправдать тебя перед женой Пушкина. Помнишь?

Теперь смутилась Евпраксия Николаевна. Аннет дала волю чувствам. Все, что рассказывала она о событиях в семействе Пушкина, о происках царя, о сватовстве Дантеса, о «дипломе» и вызове на дуэль – все это совпадало с рассказом самого Пушкина.

– Да откуда ты все это знаешь? – повторяла Евпраксия Николаевна.

– Если бы ты жила в Петербурге, ты бы знала не меньше моего. – И снова с нескрываемым злорадством повторяла Аннет об увлечении Натали Пушкиной Дантесом. – Кончилась сказка о спящей красавице, – заключила она. – И конец ее, поверь мне, будет невероятным скандалом…

– Замолчи! – закричала, не помня себя, Евпраксия Николаевна. И, чтобы спастись от чудовищных известий, закрыла уши…

Прибыв в Петербург, баронесса Вревская очень плохо справлялась со своими покупками. Даже список их чуть-чуть не затеряла. Но в тот же день натолкнулась в книжной лавке на свежий, еще пахнувший типографской краской томик «Онегина». За чтением романа и застала ее Анна Николаевна. Она заходила к сестре часто, невзначай, надеясь встретить Пушкина.

Пушкина не было. Зизи читала. Она улыбалась и плакала, совсем по-детски водила пальцем из строки в строку.

– Ты слышала, Зизи, новости? Натали сызнова танцевала с Дантесом!

Ничего не слышит и не хочет слышать Зизи. Сегодня ничем не отравит ее сердце Аннет. Она читает, а слезы так и капают на только что перевернутую страницу. Анна Николаевна пожала плечами: «Пора бы прийти в ум матери семейства…» И удалилась.

Но как же ей не повезло на этот раз! Почти следом пришел Пушкин.

Евпраксия Николаевна отложила книгу, стала наспех утирать слезы.

– Вам ли не знать «Онегина», Зизи? – Пушкин был тронут. – Что нового для себя вы могли найти?

Зизи отрицательно покачала головой. Она не ищет ничего нового. С неотразимой силой владеет ею прошлое. Александр Сергеевич весь просветлел.

– А коли так – руку, Зизи? Сбежим в Тригорское… Или в Михайловское? Хотите, пойдем к трем елям?

Зизи ответила с увлечением:

– Нет, мы пойдем к скамье Онегина.

– Ахти, беда! – Пушкин вздохнул. – Никак не заменю вам господина Онегина! Но неужто он и до сих пор пользуется преимуществами, которые дарит молодость? Роман, говорят, устарел. А герой, выходит, не стареет? Скажите мне, за что же пользуется господин Онегин столь незаслуженной благосклонностью? Право, сочинителю следовало бы отнестись к нему с большей суровостью. А теперь поздно. Отбился от рук… И автору не до него.

Пушкин взял книгу. Перелистал несколько страниц. Стал читать внимательнее.

– В «Онегине», – призналась Зизи, – есть страницы, над которыми я всегда плакала. Сегодня выплакалась еще раз. – Она прочла на память:

Онегин выстрелил… Пробили

Часы урочные: поэт

Роняет, молча, пистолет…

Слезы помешали ей продолжать. Пушкин, видимо пораженный какой-то мыслью, молчал.

– Как это ужасно, что люди до сих пор выходят на дуэль!

Зизи плакала совершенно откровенно, не стыдясь слез. Может быть, и не могла бы объяснить их причины.

– Не хотите ли вы сказать, Зизи, что автор «Онегина» поступил дурно, вознамерившись последовать примеру своего героя? Пусть послужит мне оправданием, что я не дошел до барьера…

– Я так боюсь за вас, родной! Вы так вспыльчивы!.

– Я готов дать вам слово за себя, Зизи. Но не мне подвластны обстоятельства, которые могут продиктовать мое поведение. Вы ведь знаете все…

«А знает ли он сам все, что касается Натали?» – думала с тоской Евпраксия Николаевна. Никогда не решится она об этом его спросить. Но разве нельзя устранить обстоятельства, не подвластные поэту? И главное – это так просто.

– Александр Сергеевич! Увезите Натали в деревню, от греха подальше.

– Некуда нам ехать! – с горечью ответил поэт. – Михайловское продается, Болдино только чудом не пошло до сих пор с молотка. Не поручусь, впрочем, и за завтрашний день. Если бы и согласилась Таша, некуда нам ехать. Пора посчитаться с жестокой действительностью. Но хочу отвести от вас напрасную тревогу. Даю вам слово, Зизи, если придется мне действовать в ограждение Таши и себя, вы будете об этом знать. А теперь позвольте напомнить, что вам было угодно совершить прогулку к скамье Онегина. Поспешим, путь туда не близкий.

И началось путешествие в прошлое, такое увлекательное для Зизи. Пушкин и сам увлекся.

– Когда-то вы угощали меня земляникой… Помните?

– Как же мне не помнить, – отвечала улыбаясь Зизи, – если это бывало так часто.

– А я-то держу в памяти список всех ваших благодеяний… – Пушкин вздохнул. – В тот раз, деля добычу между гряд, вы великодушно пожертвовали мне самую большую, самую спелую ягоду. Но то было, правда, единожды…

Евпраксия Николаевна рассмеялась, и предательские морщинки тотчас сбежались к ее глазам. Пушкин их не видел. Он вел разговор не с баронессой Вревской, а с прежней Зизи.

Не скоро дошли они до скамьи Онегина. Иначе, впрочем, никогда не бывало.

После ухода Пушкина Евпраксия Николаевна снова вернулась к роману. И тотчас ожила мучительная тревога:

Недвижим он лежал, и странен

Был томный мир его чела…

Господи! Что за наваждение преследует ее! Ведь у Пушкина никакой дуэли не было и не будет!..

А сама не могла отвести глаз от раскрытой страницы:

Тому назад одно мгновенье

В сем сердце билось вдохновенье,

Вражда, надежда и любовь,

Играла жизнь, кипела кровь:

Теперь, как в доме опустелом,

Все в нем и тихо, и темно;

Замолкло навсегда оно.

Закрыты ставни, окны мелом

Забелены. Хозяйки нет.

А где, бог весть. Пропал и след.

Зизи выпустила книгу из рук. Неужто правду говорит Аннет? Да мало ли что могло померещиться ей от неутолимой ревности? Не может того быть. Но неужто же ничего так и не понимает жена Пушкина?