Глава тринадцатая

– От Пушкина?! – Барон Луи Геккерен не верил собственным глазам. О чем может писать ему этот страшный человек? Кажется, все поводы для писем исключены навсегда.

Но письмо было все-таки от Пушкина, и, конечно, осторожнее было его прочитать.

«Барон, – писал Пушкин, – позвольте мне подвести итог тому, что недавно произошло. Поведение вашего сына было мне известно уже давно и не могло быть мне безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, с тем, чтобы вмешаться, когда сочту это уместным. Случай, который во всякое иное время был бы мне очень неприятен, счастливо вывел меня из затруднения: я получил безыменные письма…»

Барон ощутил первые признаки раздражения. Изволь портить глаза, читая докучливое письмо!

«Я увидел, что время пришло, и этим воспользовался, – продолжал Пушкин. – Вы знаете остальное…»

Ничего не хочет знать почтенный барон. Все давно кончено женитьбой Жоржа… Однако… Однако… черт знает, что этот Пушкин позволяет себе писать:

«Я заставил вашего сына играть роль столь плачевную, что жена моя, изумленная такой подлой трусостью и пошлостью, не могла воздержаться от смеха…»

Даже изящный французский язык, которым пользуется Пушкин, не может ослабить силы наносимых оскорблений.

Письмо, однако, все еще оставалось недочитанным. Луи Геккерен заставил себя к нему вернуться.

«Я вынужден признать, барон, – значилось в письме, – что ваша роль была не совсем пристойна. Вы, представитель венчанной главы, отечески служили сводником вашему сыну…»

Барон Луи отказывался верить своим глазам. Но обвинения следовали в письме одно за другим:

«Повидимому, все его поведение (впрочем, довольно неловкое) было направляемо вами. Это, вероятно, вы диктовали убогие любезности, которые он отпускал, и нелепости, которые он покушался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали жену мою во всех углах, чтобы говорить с нею о любви вашего внебрачного отпрыска или почитаемого за такового… вы говорили, что он умирает от любви к ней, вы бормотали: «верните мне моего сына…»

Строчки прыгали перед глазами Луи Геккерена. Лицо барона покрылось мертвенной бледностью. Дыхание почти остановилось. Его оживляла только одна мысль: как отразить нападение? Отщепенец, извергнутый обществом, начинает открытую войну против барона Геккерена де Беверваард, чтимого артистократией всей Европы!

Барону было невдомек, что подобное письмо он мог получить еще два месяца тому назад. Еще тогда обожгло душу поэта каждое признание, слетавшее с уст оскорбленной Таши. Тогда было написано разящее письмо. Правда, теперь только клочья от него валяются, брошенные на пол в кабинете Пушкина. Но Александр Сергеевич снова переписал свое письмо и снова повторил весь грозный счет. Ни от чего не отказался. Ничего не забыл. Ни в чем не разуверился.

Много времени прошло раньше, чем барон Луи Геккерен мог продолжить чтение. Вот они, либералы! О Жорж, Жорж, сколько раз ты был предупрежден об опасности любящим отцом! Теперь муж госпожи Пушкиной преследует барона Геккерена в выражениях, смысл которых требует самой суровой кары. В этом не оставляло никаких сомнений продолжение письма:

«Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу потерпеть, чтобы семейство мое имело хоть какие-либо сношения с вашим. Только на этом условии согласился я не давать дальнейшего хода этому грязному делу и не бесчестить вас в глазах нашего и вашего двора, на что имел и право, и намерение».

Пушкин не обвинял больше голландского посланника в сочинении грязной анонимки. Он бил теперь в одну точку:

«Я не желаю, чтобы жена моя вновь выслушивала ваши отеческие увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после гнусного своего поведения, дерзал разговаривать с моей женой, а тем более отпускал ей каламбуры, отзывающие кордегардией, и разыгрывал преданность и несчастливую страсть, в то время, как он просто подлый трус и бездельник…»

Если до сих пор Луи Геккерен, читая и перечитывая письмо, был мертвенно бледен, то теперь лицо его вдруг стало багровым. Жорж совсем недавно уехал к Вяземским, а там, ничего не ведая, может встретить Пушкину и попасть в расставленную ему западню!

Заключительная часть письма могла только усилить наихудшие опасения:

«Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проделкам, если желаете избегнуть нового скандала, перед которым я, конечно, не отступлю. Имею честь быть, барон, вашим нижайшим и покорнейшим слугой.

А л е к с а н д р   П у ш к и н»

Жорж, может быть, уже стал в этот час жертвой учиненного ему у Вяземских скандала!

Но какие бы проклятия ни призывал барон Луи на голову Пушкина, мысль его работала теперь деятельно и плодотворно. Он держит в своих руках письмо, которое может обратить внимание властей на этого неистового в своей ненависти к благомыслящим людям отщепенца. Ему не позволят безнаказанно оскорблять полномочного посланника. Надо только доверительно посоветоваться с друзьями, приверженными к тем же высоким и непоколебимым принципам, которые исповедует барон Луи Геккерен. Обуздать и обезвредить Пушкина нужно немедленно. Авось сегодня у Вяземских спасет Жоржа всевышний!

В поисках лучшего пути посланник вспомнил, что он зван к графу Строганову. Чего же лучше для начала? Граф Григорий Александрович, проявивший вместе с супругой столько внимания и любви к семейству Геккеренов, и даст первый совет.

Барон Луи, едва явившись к Строгановым, прочел письмо Пушкина.

– Чем же его остановить? – вопросил он, кончив чтение.

– Пистолетом или шпагой, по вашему выбору, – отрезал граф Строганов.

Это было совсем не то, о чем думал барон Геккерен, и он тотчас сделал неопровержимое возражение:

– Но мое положение, граф…

– Ваш сын, оскорбленный вместе с вами и не меньше вас, будет просить у вас позволения свести счеты с Пушкиным у барьера. Не сомневаюсь в высоком понимании им своего долга.

Этого и вовсе не хотел барон Луи.

– Благодарю вас, граф, за столь лестное мнение о Жорже…

Барон Геккерен присмотрелся: Григорий Александрович воинственно тряс головой и находился в экзальтации, совершенно ему не свойственной. Сколько раз в былые времена он сам готов был хвататься за пистолет или за шпагу, чтобы устранить ревнивого мужа или счастливого соперника. Может быть, он мысленно снова был в Мадриде, этот былой донжуан, скрученный жестокой подагрой… Бог знает, какие поединки виделись ему, когда в волнении чувств он даже взмахнул неразлучной тростью…

– Благодарю вас, граф, за столь лестное мнение о Жорже, – еще раз повторил Геккерен. – Но, может быть, следовало бы предварительно выяснить через уважаемых особ: в здравом ли уме написано Пушкиным его письмо?

– О безумствах Пушкина и так знает весь свет, – продолжал Григорий Александрович, не вникая в истинные намерения барона.

– Вы трижды правы, граф, – согласился Геккерен. – Но если в этих безумствах отчетливо видны разрушительные замыслы и нанесены неслыханные оскорбления полномочному посланнику, то не следовало ли бы вмешаться власти государственной? – посланник наконец высказал свою мысль напрямки.

– Полноте! – отмахнулся Строганов. – У нас либеральничают там, где нужна твердость. Пушкин – первый тому пример. Накажите его достойно и сурово, и тогда, может быть, наши медлительные власти последуют вашему примеру.

– Бедная, бедная Натали! – вздыхала графиня Юлия Петровна, перебирая четки.

– Всякий час промедления, барон, – Строганов снова обратился к гостю, – будут рассматривать в свете как укор вашей чести. В наше время при подобных оскорблениях не затягивали дела и на двадцать четыре часа!

– Я буду молиться за Жоржа, – откликнулась графиня Строганова, призывая барона Луи к свершению подвига.

Разговор был исчерпан. Надежды Луи Геккерена рушились. Вызов Пушкину, очевидно, Жорж должен сделать, чтобы потом иметь время для необходимых маневров. Во всяком случае, у барона Луи будут надежные свидетели. Граф и графиня Строгановы подтвердят, что он действовал не сгоряча, не в порыве гнева, но после обстоятельного совета в доме, который связан родственными узами с обеими сторонами. Даже в этом доме Пушкин безоговорочно осужден. Для будущих же маневров барон Луи обратится к людям более прозорливым, мыслящим более государственно. Выиграв время, можно будет конфиденциально поговорить с графом Нессельроде или, еще лучше, с графом Бенкендорфом… Оскорбленные Геккерены пошлют вызов без всяких проволочек, но дуэль не состоится по обстоятельствам, не зависящим от их воли: противника вовремя обезоружат и устранят. Русские власти не позволят безнаказанно оскорблять королевского посланника.

На обратном пути в посольство Луи Геккерен предался глубоким размышлениям, в которых уже не было безнадежности.

Жорж вернулся от Вяземских цел и невредим. Но он действительно не знал, что ждет его дома.

Как только баронесса Геккерен, получив отеческий поцелуй барона Луи, удалилась, он протянул ему письмо Пушкина.

– Я советовался с графом Строгановым, мой дорогой Жорж, – начал барон Луи, – граф полагает, что тебе необходимо вызвать Пушкина немедленно, с тем что дальнейшее развитие событий мы возьмем в свои руки, – в волнении он не заметил, что дополнил мнение графа Строганова собственной мыслью.

Жорж ответил, улыбаясь:

– Я готов обмениваться вызовами с Пушкиным до тех пор, пока это ему не надоест. Он действует в полном одиночестве. За нас будет весь свет.

– Ты уверен, что до дуэли дело опять не дойдет?

– Я могу лишь повторить ваши мудрые слова, мой почтенный отец. Мы возьмем развитие событий в свои руки. Вам надлежит сейчас же ответить Пушкину. Но, видя ваше расстройство, я готов взять на себя этот утомительный труд.

Дантес вооружился пером и бумагой. Что делать? Натали не виновата в том, что у нее оказался такой неудобный муж. Жорж задумался, держа перо в руках.

– Не лучше ли сначала посоветоваться с д'Аршиаком? – спросил посланник.

– Д'Аршиак сегодня же примет на себя обязанности секунданта. Но еще до того мы закрепим на бумаге факты, которые обеспечивают нам наше превосходство над противником.

Дантес взялся за перо.

– «…Содержание письма, – писал он Пушкину от имени барона Луи Геккерена, – до такой степени превосходит всякие грани возможного, что я отказываюсь отвечать на подробности этого письма».

– Само собой разумеется, – подтвердил посланник.

– Продолжаю, почтенный батюшка! Сейчас мы объявим господину Пушкину наш главный козырь. – Он снова написал несколько строк. – Слушайте и оцените!

– «Мне кажется, – читал Дантес, – вы забыли, что вы сами отказались от вызова, сделанного барону Жоржу Геккерену, принявшему его. Доказательство того, что я говорю, написанное вашей рукой, налицо и находится в руках секундантов. Мне остается только сказать, что виконт д'Аршиак едет к вам, чтобы условиться о месте встречи с бароном Жоржем Геккереном. Прибавлю при этом, что встреча должна состояться без всякой отсрочки».

– Ты не находишь, Жорж, последнюю фразу излишней? Вызов – одно, встреча – совсем другое.

– Может быть, вы хотите, чтобы я повторил вам те строки письма, где Пушкин называет вас бесстыжей старухой и сводником? – отвечал Дантес. – Поймите, ваше письмо должно соответствовать тяжести нанесенных нам оскорблений.

Барон Луи с трудом переписал письмо.

Дантес прибавил от себя:

«Читано и одобрено мною.

Ж о р ж   Г е к к е р е н»

Несмотря на глухую ночь, он отправился к виконту д'Аршиаку.