Глава пятая

Утром следующего дня Василий Андреевич Жуковский посетил фрейлину Загряжскую. Екатерина Ивановна ни на один вопрос толком ответить не могла.

– Поезжай, милостивец, к старому барону Геккерену, – твердила она. – Немедля поезжай. Сжалится над нами господь и воздаст тебе по заслугам.

Василий Андреевич покряхтел и, не предвидя в голландском посольстве ничего доброго, все-таки поехал. Ведь спасать приходилось не только репутацию Натальи Николаевны Пушкиной, но и жизнь самого поэта. А сколько раз спасал его Жуковский от сумасбродств и треволнений, в которых никто, кроме самого Пушкина, не был виноват?!

Короток был путь Василия Андреевича на Невский проспект, где в одном доме с голландским посольством находилась квартира посланника, короток был путь, а воспоминания о неприятностях, пережитых из-за Пушкина, бесконечны. Не перечесть тех бед, которые нависали над ним из-за дерзостных или богохульных стихов! Какое неудовольствие императора вызвал он, вздумав просить отставки! До сих пор не забыл своих друзей-висельников, бунтовавших на Сенатской площади, а ему все мало – славит и славит злодея Пугачева.

Но сколько ни досаждает Василию Андреевичу Пушкин, Жуковский живет надеждой: созреет гений Пушкина и подарит России произведения, достойные мудрого царствования Николая Павловича.

Увы, все еще склонен Василий Андреевич к обманчивым мечтаниям. Зачем явился он к голландскому посланнику? Не тщетная ли надежда привела его сюда?

Посланник пространно говорил о благодарности, которую заранее должен принести он почетному гостю, а Василий Андреевич все больше гневался на себя за этот напрасный визит: послушался выжившей из ума бабы… И вдруг мелькнул перед ним колеблющийся, но спасительный луч. Это произошло тогда, когда барон Луи Геккерен после туманного предисловия объявил, что вызов, присланный Пушкиным барону Жоржу Геккерену, является неожиданным, но единственным препятствием к твердо предрешенному до этого вызова сватовству поручика Геккерена к свояченице господина Пушкина.

– Речь идет о сватовстве к Александре Николаевне Гончаровой? – спросил Жуковский, застигнутый врасплох свадебной новостью.

– О, какое ложное предположение, ваше превосходительство! – Луи Геккерен улыбнулся. – Имеется в виду мадемуазель Екатерина, фрейлина императрицы! – с гордостью подчеркнул он.

Барон выдержал паузу, наблюдая за эффектом своих слов. Но не таков был Жуковский, чтобы можно было прочесть что-нибудь, кроме привычного благоволения, на его добродушном лице. Разумеется, он ни словом не обмолвится об анонимном письме, из-за которого лишился последнего благоразумия Пушкин. Он не расскажет об этом, тем более что Геккерены, ничего не зная о причинах неистовства Пушкина, уже делают надежный шаг к примирению.

– Итак, ваше превосходительство, – продолжал посланник, – наши намерения вам открыты. Но вызов господина Пушкина обрекает нас на молчание. Теперь, после столь опрометчивых и загадочных его действий, мы вынуждены держать наши свадебные проекты под спудом. Сватовство, столь желанное мне и сыну, питающему сердечные чувства к мадемуазель Екатерине, может быть объявлено либо после бессмысленной дуэли, либо…

– Либо? – переспросил Василий Андреевич с живейшим интересом. – Продолжайте, барон, я слушаю вас с трепещущим сердцем… («Кажется, можно все остановить», – мелькнуло в мыслях Жуковского).

– Либо, – сказал Геккерен, – господин Пушкин возьмет свой вызов обратно. На одном только условии, ваше превосходительство, вам, конечно, совершенно понятном, я вынужден настаивать с непоколебимой твердостью: вы можете под условием полной тайны сообщить господину Пушкину о наших свадебных намерениях, но сам господин Пушкин, беря назад свой вызов, не должен мотивировать отказ от дуэли ссылкой – сохрани бог! – на предстоящее сватовство… Это было бы прямым оскорблением нашей чести. Поручаю себя и сына, ваше превосходительство, вашему опыту и благородству…

«К Пушкину, скорее к Пушкину! – заторопился Василий Андреевич. – Подумать только, как просто устраивается дело…»

– Я к тебе, братец, сватом, – сказал он, едва переступив порог пушкинского кабинета. – Твое дело – затевать скандальные драки, а мое – ладить честной свадебный пир. – Жуковский пересказал предложение, которое делают Геккерены. – Не позвать ли невесту, Александр Сергеевич? – спросил он в заключение.

Спросил и осекся. На Пушкина было страшно глядеть.

– А знаешь ли ты, Василий Андреевич, что стоит за этим сватовством? Не знаешь? Да будет тебе, святая душа, ведомо, что Дантес воспылал любовью к Екатерине после того, как получил совет царя сочетаться браком.

Жуковский замахал руками.

– Ничего не слышал, – кричал он, – я не слышал, и ты не кощунствовал!

Александр Сергеевич пришел в настоящее бешенство.

– Если мне не веришь, спроси у Таши. А коли хочешь, поезжай к генералу Адлербергу. По поручению блудливого царя этот достойный фаворит и хлопотал о женитьбе Дантеса.

– Уволь, Александр Сергеевич, богом молю – уволь!

– Не уволю. Коли взялся миротворствовать, хлебни их мерзости, как мне приводится. Царь, обеспокоенный в своем давнем волокитстве за Ташей, ныне убирает с дороги француза. Понял теперь истинную подоплеку сватовства, с которым засылают тебя Геккерены?..

Пушкин не мог более говорить. Дышал тяжело, часто-часто.

– Бешеный ты, бешеный и есть, – говорил в растерянности Василий Андреевич. – Пойми ты, безумец: если и был дан совет Геккерену, то государь-то думал не о себе, а о спокойствии твоего же семейного очага, тебя хотел оградить…

– Ну, быть так… – Пушкин уж не имел, очевидно, сил, чтобы спорить. – А потом мне же как-нибудь при случае скажет: пекусь, мол, Пушкин, о твоем семействе, как христианин, исполняю долг перед богом. А Пушкин принесет комедианту свою верноподданническую благодарность. Так, что ли, по-твоему будет?

Василий Андреевич уклонился от ответа. Перевел разговор на безумную дуэль.

– Я послал вызов Дантесу, – отвечал Пушкин, – не ведая о его сделке с царем. Теперь с особой охотой выдержу под дулом пистолета угодливого поручика, выполняющего пожелания его величества. А потом, – поэт обвел глазами кабинет, словно ища своих врагов, – а потом старичка мне подайте! Адской будет моя месть. Знаешь ли ты, что папаша Геккерен после сговора царя с его сыном сочинил и разослал свои пасквили?

– Помилуй, Александр Сергеевич, образумься! – Жуковский никак не ожидал такого поворота. – Какой в том прибыток Геккеренам?

– Где же тебе, небесная душа, проникнуть в дьявольский замысел!

Александр Сергеевич был готов к ответу. Догадка его укрепилась окончательно. Старый развратник Геккерен, сочиняя пасквиль, тщился направить Пушкина по ложному следу. Отводя глаза мужу намеками на связь его жены с царем, многоопытный мерзавец расчищал дорогу Дантесу. Но чистосердечие Наташи раскрыло всю интригу.

– Коли не удалось ему от меня спрятаться, – закончил Пушкин, – лучше бы ему не родиться!..

Навсегда запомнился этот день Василию Андреевичу.

Перебирая дома бурные события, он коротко, только для себя, для собственной памяти, записал:

«7 ноября. Я поутру у Загряжской. От нее к Геккерену… Открытия Геккерена. О любви сына к Катерине… О предполагаемой свадьбе…» Далее следовало описать памятный визит к Пушкину. А Пушкин раскрыл Василию Андреевичу щекотливую подоплеку наметившегося сватовства. Подумал-подумал Василий Андреевич и с предельной краткостью записал:

«Возвращенье к Пушкину. Его бешенство».

Но в таком виде запись не объясняла истинных причин бешенства Пушкина. Тогда еще раз обдумал неожиданно открывшиеся обстоятельства Василий Андреевич и вписал в текст французское слово: «Les r?v?lations», – что значит разоблачения. Теперь запись выглядела так:

«Возвращение к Пушкину. Les r?v?lations. Его бешенство».

Иными словами: приехав со свадебным предложением Геккеренов, услышал Василий Андреевич такие встречные разоблачения Пушкина, что мог обозначить их только на деликатном французском языке. Так зашифровал царедворец Жуковский все, что поведал ему Пушкин о бесцеремонном вмешательстве императора в свои семейные дела.

Однако и вся запись о предшествовавшем визите Василия Андреевича к барону Геккерену требовала уточнения. Геккерен сообщил Василию Андреевичу о любви сына к Екатерине да о предполагаемой свадьбе. После разговора с Пушкиным Жуковский знал, что «любовь» молодого Геккерена родилась совсем не так просто. Это тоже было важно отметить для памяти. И потому, вернувшись к своему посещению барона Луи Геккерена, Василий Андреевич записал в скобках: «Неизвещение совершенное прежде бывшего». В самом деле – барон Луи Геккерен ни словом не известил его о «прежде бывшем», то есть о пожеланиях его величества, переданных Жоржу Геккерену через генерала Адлерберга.

После всех этих поправок запись вполне удовлетворила Василия Андреевича. Сказано все, что нужно ему для собственной памяти. Если же и попадут загадочные строки на чьи-нибудь любопытные глаза, в них не отыщешь никаких улик против монарха. Не дай только бог, если Пушкин, по своему обычному безрассудству, станет болтать!