Художница Елена Киселева, или Дочь и жена математиков

Елена Андреевна Киселева (1878–1974) родилась в Воронеже в семье математика Андрея Киселева, автора дореволюционных учебников по алгебре и геометрии для средних школ, по которым продолжали учиться в Советском Союзе вплоть до 1960-х годов[281]. Следуя по стопам отца, Киселева поступила на математическое отделение Бестужевских курсов, но, заболев тифом, ушла с него, а через некоторое время после выздоровления была принята в Императорскую академию художеств и окончила ее в 1907 году[282]. За свою дипломную картину «Троицын день» Киселева была награждена стажировкой в Париже, став первой художницей, получившей эту премию. Как «новая женщина» (так ее называла моя мать), Киселева одна ездила в Рим и Флоренцию.

Елена Киселева (1897). РГИА

Ее портреты и картины в национальном духе отчасти напоминают Репина, у которого она училась в Академии[283] и который считал ее одной из лучших своих учениц (среди других он называл Остроумову-Лебедеву), но некоторые парижские работы, например «Розовый зонтик» (1910), выдают влияние французских постимпрессионистов, в особенности Мориса Дени[284]. И вообще многие ее картины отображают характерную декоративность ар-нуво или модерна.

Розовый зонтик (1910). Воронежский областной художественный музей им. И. Н. Крамского

Киселева неоднократно получала премии Академии художеств и Общества имени Куинджи, выставлялась за границей (в Париже, Риме, Мюнхене) и, разумеется, в Петербурге и Москве. В 1910 году С. К. Маковский включил ее «La Belle Hortense» в выставку женских портретов современных художников в редакции «Аполлона» на Мойке, а затем поместил в своем журнале вместе с женскими портретами Серова, Сомова, Судейкина, Головина и Кустодиева[285]. Помнится, что, будучи аспиранткой, я этот портрет видела в «Аполлоне», о чем, конечно, рассказала маме. Картины Киселевой появлялись и в «Золотом руне», и в более популярных журналах, таких как «Нива», «Солнце России», «Огонек», а «Троицын день» и «Дачницы» попали на обложки роскошного журнала «Столица и усадьба» («Дачницы», написанные в имении Репина в Куоккале, впервые были представлены на выставке Союза художников в 1916 году). В те же годы несколько ее картин купил для своей коллекции Горький.

Прекрасная Гортензия / La Belle Hortense (1908). Воронежский областной художественный музей им. И. Н. Крамского

Корней Чуковский, с которым Киселева дружила, пишет: «[Репин] любил работать в компании с другими художниками… работал не раз то с Еленой Киселевой, то с Кустодиевым, то с Бродским, то с Паоло Трубецким…»[286] Прочитав то же самое у некоего Анненского, мама написала тете, которая ответила: «Относительно того, что написал неизвестный мне Анненский – это чепуха! Сколько мне известно, Репин не работал с молодыми, а со мной разумеется. Он был со мной очень хорош, ценил меня как художницу, м.б. чуть-чуть за мной ухаживал, когда стал вдовцом и мы все жили в Куоккале. У меня здесь есть его хорошие письма ко мне. Это и все. Но приятно, что хоть кто-то помнит мое имя в России. А я сама себя забыла. У меня теперь такие руки, что я с трудом иногда застегиваю пуговицу. А вспомнишь, какие портреты писала. И где-то они все-таки существуют. Да, все проходит, все прошло»[287]. В молодости Елена Андреевна часто живала в Куоккале, где познакомилась и с Чуковским, ценившим ее талант[288], и с Маяковским, затем они с Николаем Переверт?нным-Черным (ее первым мужем) приобрели там маленькую дачу.

Дачницы (1915). Воронежский областной художественный музей им. И. Н. Крамского

А. Д. Билимович. Одесса (1916)

Признание живописи Киселевой обещало дальнейшие успехи, но она полюбила молодого математика Антона Билимовича, с которым познакомилась еще в Париже. Много лет спустя Елена Андреевна написала маме, что через какое-то время она «приехала к Тоне» в Одессу. Это было в 1915 году или раньше – у меня есть хороший ее рисунок дедушки Тони, датированный 1916 годом, на котором он сидит в саду и читает газету. Киселева отлично передает его интенсивное чтение. В 1918 году у них родился Арсений; после поражения Врангеля в 1920 году они эмигрировали. Уехал и ее брат, царский морской офицер, воевавший в Белой армии. Если бы бабушка Леша, как я ее называла, осталась в России, то, скорее всего, достигла бы более значительных творческих успехов, чем в Югославии, где ей приходилось направлять энергию в основном на семью, на новую роль жены профессора, а главное – на приспособление к эмигрантской жизни.

В ответ на ее тоскливое письмо (Белград, 1921) Репин пишет: «А Вы неужели бросили живопись? Вот не верю: Вы слишком огромный талант, чтобы бросить. Еще обрадуете, надеюсь». На это Елена Андреевна отвечает: «Писать – счастье, наслаждение, а о каком наслаждении можем мы теперь, оплеванные, думать»[289]. Впрочем, в 1920-е годы Киселева работала больше, чем в последующие; как и раньше, она в основном писала портреты, главным образом женские, но были и жанровые картины с красивыми черногорками. В середине 1960-х годов она написала Маргарите Луневой: «Я всегда была портретисткой и страстно любила изображать красивых, интересных женщин». Ее любимый портрет называется «Маруся» (1913); родители Киселевой передали его в Воронежский музей живописи, где он висит до сих пор[290].

Базар на Которе (1925). Воронежский областной художественный музей им. И. Н. Крамского

Мне запомнилось, что в Белграде у Билимовичей в гостиной висел портрет маленького Арсения с игрушками, который теперь в Воронежском художественном музее имени Крамского; рисунок сына на смертном одре она другим не показывала. После его трагической смерти в 1944 году[291] бабушка Леша бросила живопись, завещав, чтобы портрет сожгли во время ее кремации. У других Билимовичей в Любляне, тоже в гостиной, висел мамин портрет маслом[292], который пропал в перипетиях войны, осталась только фотография. А с 1965 года в гостиной моих родителей в Монтерее висел портрет дедушки Тони (1925), написанный пастелью, который я привезла маме из Югославии и который теперь у меня, как и другие ее рисунки[293]. Так визуальная память о «других» Билимовичах живет в моей семье. Возможно, сохранился и портрет П. Б. Струве, написанный, когда тот профессорствовал в Русском научном институте в Белграде (1928–1940), но это лишь моя догадка. Мама говорила, что он был очень удачным.

Елена Андреевна также писала иконы в стиле модерн; одну я видела в русской часовне в Словенских Альпах, построенной русскими военнопленными во время Первой мировой войны[294], другую – над постелью О. В. Жардецкого в Стэнфорде (о Жардецких я пишу в главе «Другие Билимовичи, или История трех поколений»); в гостиной Олега Вячеславовича висит написанный Киселевой небольшой портрет его отца. Бабушка Леша говорила, что у Вячеслава Жардецкого были очень красивые руки. Он был хорошим пианистом и в юности выбирал между музыкой и математикой. Победила математика. С его сыном я познакомилась на организованной Лазарем Флейшманом I Пастернаковской конференции в Стэнфорде. От него я узнала, как умер Арсений.

* * *

Воля случая устроила бабушке Леше на старости лет приятный сюрприз. Нежданно-негаданно ее живописью заинтересовался Воронежский художественный музей имени И. Н. Крамского; во второй половине 1960-х годов искусствовед и старший сотрудник музея, Маргарита Ивановна Лунева, нашла в архиве письмо Киселевой Репину и разыскала ее в Югославии. Они стали переписываться – и в результате Киселева отправила свои эмигрантские картины и рисунки в музей своего родного города. В 1969 году музей приурочил к ее 90-летию выставку, состоявшую из приблизительно сорока картин, полученных от художницы и найденных Луневой в советских музейных и частных коллекциях (в том числе принадлежавших родственникам Киселевой[295]). Об этом радостно писали маме и дедушка Тоня, и она сама; она, например, сообщила, что ее ленинградские племянницы, которые отдали остававшиеся у них картины в музей, потом присылали ей вырезки газетных статей, посвященных ей и выставке, и писали, что о ней даже была передача по Ленинградскому телевидению. Так Киселева виртуально вернулась на родину, исполнив заветную мечту старых эмигрантов много раньше других.

Удивительным образом Маргарита Лунева сумела внести имя Елены Киселевой в анналы русской портретной и жанровой живописи. После ее смерти в 1974 году Воронежский музей устроил еще несколько выставок художницы, а в 2014 году был придуман оригинальный проект «Маруся XXI»: десять молодых местных художниц создали коллаж из написанных ими фрагментов оригинала, отражавших их ви?дение этой картины. Затем местный культурный центр сделал отдельную выставку – не только всего коллажа, но и отдельных фрагментов, своего рода абстракций, в которых можно было рассмотреть стиль каждой художницы по отдельности и их современное осмысление «Маруси»[296]. На обложке нового музейного каталога красуется именно она.

Маруся. Париж (1913). Воронежский областной художественный музей им. И. Н. Крамского

Бабушка Леша до конца много читала, в том числе по-французски и по-английски. Мама посылала ей современные книги, которые та просила, например нашего «соседа» по Калифорнии Джона Стейнбека. Как она писала, ей понравился его «Консервный ряд» (действие которого происходит в нашем Монтерее). Чтение, как часто писала бабушка, скрашивало ей болезни и одиночество, ощущение того, что они с мужем никому не нужны, даже самим себе. К тому же она была инвалидом, передвигалась по дому и выходила в хорошую погоду на свой любимый балкон с помощью двух палок; уже в 1964 году, когда я была в Белграде, она ходила с трудом и в город не выезжала. Долгожительство не всегда подарок. Елена Андреевна скончалась в девяносто шесть лет. Ее похоронили в одной могиле с мужем на Аллее академиков белградского Нового кладбища, где похоронен и их сын.

Благодаря Луневой я смогла увидеть работы Киселевой 1910-х годов, когда она писала свои лучшие картины, совмещавшие реализм с модернизмом: теперь они висят в Интернете. Правда, «Дачниц» и «Троицын день» я видела раньше (у меня есть полный комплект «Столицы и усадьбы»). В октябре 2015 года я съездила в Воронеж, чтобы увидеть ее картины, – она и в действительности оказалась очень хорошим художником. Мне особенно понравились ее портрет отца-математика, «Маруся» и замечательная «La belle Hortense» – красивая женщина сидит в профиль перед зеркалом, в котором она отражена. В музее также поразил вариант картины учителя Киселевой «Иван Грозный и сын его Иван» от 1909 года, написанный 24 года спустя и заказанный Репину С. П. Рябушинским[297]. Если в картине 1885 года лицо отца изображает испуг и ужас, то здесь они заменены покаянным отчаянием. В отличие от оригинала новый вариант («Сыноубийца») отличается яркими красками (доминирует красный цвет, который его ученица очень любила) и элементами модернизма.

А. П. Киселев (1906). Воронежский областной художественный музей им. И. Н. Крамского

В музее меня радушно встретили элегантный джентльмен и директор, Владимир Добромиров, и милая заведующая экспозиционным отделом Ольга Рябчикова, которые любезно вынесли то, что у них не выставлено в зале Киселевой. Среди них оказалась «Гортензия», понравившаяся Маковскому. На бывшей Мариинской гимназии на Большой дворянской улице, которую Киселева окончила, висит большая табличка. Воронеж помнит ее. В Москве в конце 2016 года запланирована большая выставка картин Елены Андреевны.