Виктор Гилинский: от ядерной физики к танго

Виктор Гилинский родился в Варшаве, где его отец был членом Бунда – еврейской социал-демократической партии, существовавшей в Польше с конца XIX века вплоть до Второй мировой войны. В Америке он оказался приблизительно в том же возрасте, что и я. Виктор считает себя американцем и, в отличие от меня, раздвоенности в отношении национальной идентичности не чувствует.

Ему было шесть лет, когда его семья бежала из Польши в Японию через Советский Союз. Транзитную визу в Японию они получили у Тиунэ Сугихары, замечательного японского вице-консула в Ковно, который аналогичным образом спас от 5 до 6 тысяч евреев, бежавших на восток от немцев. Это было в 1940 году, после присоединения Литвы к Советскому Союзу, поэтому беженцам требовалось разрешение еще и от НКВД; его добывал тот же Сугихара. Виктор узнал эту историю из книги о консуле, в которой он нашел фотографию списка с именами беженцев, среди них было имя его матери[376]. Поезд на Владивосток останавливался в Биробиджане, Еврейской автономной области; на станции отец Виктора заговорил с местным евреем на идиш. Тот страшно перепугался и сказал, что за такое их могут арестовать. Эту историю вкупе со своими впечатлениями Шлойме Гилинский рассказал в Нью-Йорке, где в конце концов осела их семья, какой-то коммунистке, собиравшей деньги на Биробиджан, чем очень ее возмутил; надо ли говорить, что она ему не поверила. После этого, когда ее сын стал бить Виктора и окровавил ему голову, ударя ее о тротуар, вместо того чтобы его остановить, мать подстрекала сына: «Ударь еще раз, еще раз!»

По профессии Виктор ядерный физик. Он учился в Корнеллском университете (где, между прочим, слушал курс Набокова по русской литературе), защитил диссертацию в Калифорнийском технологическом институте, стал сотрудником стратегического исследовательского центра РЭНД в Санта-Монике и вскоре возглавил в нем отдел физики. Там же одно время работал Джеймс Шлезингер, будущий министр обороны при президентах Никсоне и Форде. Именно Шлезингер привлек Виктора к государственной службе, назначив его в Комиссию по атомной энергии, которая потом стала Комиссией по ядерному регулированию. Виктор деятельно противостоял продаже ядерного топлива Индии, а затем – реакторов Северной Корее, аргументируя свою позицию тем, что использование ядерной энергии в мирных целях всегда кончается производством оружия. Так он способствовал принятию Договора о нераспространении ядерного оружия (1968) и потом возмущался тем, что не все его положения соблюдаются должным образом.

В его репертуаре имеется и роль остроумного рассказчика. Из его бытности в Комиссии по ядерному регулированию мне особенно запомнилась смешная история про эвакуацию «комиссаров» в случае ядерного удара по Вашингтону. В один прекрасный день все пятеро получили уведомление о том, что через месяц планируется репетиция утвержденного в верхах плана эвакуации в Северную Каролину. В этой идее Виктору казалось смехотворным все, начиная с расположения бункера в другом штате, и он с присущей ему иронией написал начальству, что без своей секретарши эвакуироваться не согласен. Вместо ожидаемого отказа он получил положительный ответ – начальство иронии не распознало, поставив его тем самым перед новой дилеммой: пришлось рассказать обо всем секретарше, которую он в свои «планы» не посвящал. Ей же пришлось выбирать: ехать в случае ядерной атаки с ним или оставаться с мужем. Виктор опять надеялся на отказ, но, к его изумлению, секретарша выбрала начальника! Стратегия уклонения от репетиции потерпела крах; пришлось участвовать. Членов комиссии и секретаршу Виктора отвезли в бункер, где распоряжались благопристойные местные дамы. Они с помпой встретили почетных гостей и отвели каждого в его комнату. Над дверью своей Виктор увидел свой фотопортрет! Затем дамы вскрыли консервы и радостно угощали комиссаров и секретаршу. (В другие годы они их поедали сами – срок хранения составлял один год.) Все были довольны, а Виктор несколько смущен.

Эту историю он рассказывал в обычной для себя «сниженной» манере, с самоиронией.

* * *

Мы с Виктором познакомились в 1963 году, когда он ухаживал за Магдаленой Новацкой, бывшей стюардессой польской авиакомпании LOT, тогда, как и я, учившейся в UCLA. Они вскоре поженились. Магдалена была рослой красоткой, любительницей веселых вечеринок, выцинанок (декоративные, разноцветные узоры и картинки, которые она вырезала) и горных лыж. (В Татрах она каталась с будущим римским папой – страстным лыжником Каролем Войтылой.) Магдалена отлично исполняла испанский танец фламенко: «гордая полячка» становилась не менее гордой цыганкой. Виктор еще не знал, что много лет спустя его страстью станет аргентинское танго, а партнершей – будущая жена, китаянка по имени Мэдлен. Василий Аксенов, в 1975 году преподававший в UCLA в качестве «writer in residence», вспоминал одну из вечеринок с участием Магдалены в «Круглых сутках нон-стоп»: «Вышла хозяйка, та самая цыганка… по-прежнему босая, но уже в джинсах и маечке. Появился и муж в очках… атомный физик»[377]. Мы с Аксеновым как раз побывали на «Возрожденческой ярмарке удовольствий» в Лос-Анджелесе, где Магдалена танцевала фламенко. В Варшавском университете она училась на китайском отделении, где за ней ухаживал Анджей Дравич, с которым Аксенов был знаком, – тот дружил со многими неофициальными и полуофициальными русскими писателями. (В 1995 году я познакомилась с Дравичем на Всемирном конгрессе славистов в Варшаве. Он тогда преподавал в Ягеллонском университете в Кракове, но предметом нашего разговора была незабываемая Магдалена.)

Сам Виктор в свободное время занимался карате, а в рабочее – свойствами плутония. (Мы с Магдаленой в шутку называли его «царь Плутоний».) Много лет спустя он научился летать на самолете, прыгал с парашютом, спускался со своим сыном на каноэ по самой северной реке Канады. Это путешествие длилось 25 дней; в Арктическую зону их доставили на маленьком аэроплане.

Есть у него рассказы и про смелость. Например, он недавно прочитал в еврейской газете «Forward» о том, как однажды – в Литве, еще в царское время – его отец приставил пистолет к виску хозяйки местной типографии, чтобы та не помешала печатать революционные листовки группы евреев-подпольщиков. Виктор знал, что его отец, будучи юным революционером, носил пистолет, но этот поступок его все равно поразил. Он помнил отца другим – мягким и нерешительным, и в образе бесстрашного революционера он ему понравился. «Теперь, – сказал Виктор с типичной для него иронией, – я с большей симпатией отношусь к террористам». Став в начале 1920-х годов бундистом, Шлойме Гилинский организовал первую в Польше школу, в которой преподавание велось на идиш, и разработал систему либерального образования, основанную на воспитательных принципах Руссо, которой и прославился.

Стоит добавить, что в рассказах Виктора отец обычно изображался «под каблуком» сильной женщины, своей жены. Она и вправду не отличалась обаянием, не говоря о чуткости и такте. Например, вместо того чтобы похвалить сына, когда того назначили в Комиссию по ядерному регулированию, она выразила неудовольствие: он ведь не стал советником президента по вопросам науки, то есть – не взял выше! Таким образом она подтвердила отрицательный стереотип «еврейской мамаши».

Когда молодые Гилинские усыновили мальчика из еврейской организации, она высказала свое изумление Магдалене: «Непонятно, как еврейская организация могла отдать своего ребенка нееврейке». Разумеется, отношения друг с другом у всех троих были непростые, чтобы не сказать хуже.

* * *

Виктор был лучшим другом моего мужа Владимира. По своим политическим взглядам Виктор был либерал с левым уклоном. Его отношение к воспринимавшейся столь неоднозначно войне во Вьетнаме отличалось от отношения к ней министра обороны Шлезингера; оно скорее напоминало позицию другого сотрудника корпорации РЭНД – Даниэля Эллсберга, разгласившего так называемые «Документы Пентагона» (1971)[378]; за это Эллсберг был арестован (впоследствии, впрочем, оправдан). Разговаривая о войне, Виктор с Владимиром часто возвращались к этому громкому делу.

Присяга при вступлении на должность. Судья Верховного суда, Виктор и Магдалена Гилинские. Крайний справа – вице-президент Нельсон Рокфеллер (1975)

В 1967 году Виктор с Магдаленой участвовали в первом массовом протесте в Лос-Анджелесе против Вьетнамской войны и президента Джонсона, в тот момент находившегося в городе. Полиция жестоко разогнала демонстрацию, что повлекло за собой предсказуемые последствия – количество протестов и их участников значительно увеличилось. Помню, как Виктор, приехав к нам с места катавасии, возмущался поведением полиции. Они с Владимиром почти каждый вечер перезванивались, чтобы обсудить политические новости; убеждения у них были одни, в основном социал-демократические: Виктор унаследовал их от отца-бундовца, а Владимир – вывез из коммунистической Югославии. (Замечу, что социалистический уклон социал-демократов подавляющее большинство американцев настораживает.)

* * *

Вскоре после аварии на атомной электростанции Три-Майл-Айленд в Пенсильвании (1979) я гостила у Гилинских. Как известно, начальство, включая комиссаров, показало себя плохо подготовленным, но ему (не говоря уже о населении) повезло: радиоактивное излучение оказалось минимальным, не то что в Чернобыле, а затем в Фукусиме. У Виктора тогда стоял специальный телефон для переговоров с коллегами и советниками президента. Мне запомнились возбужденное собрание членов Комиссии у него дома и его выступления перед сенатом. Я ездила с ним на служебной машине с шофером в Библиотеку Конгресса (Гилинские жили в предместье), где читала какие-то редкие журналы, нужные для моих занятий. Притом что я высаживалась вместе с Виктором, его беспокоило то, что он пользуется своей привилегией для частных нужд, – как будто кто-то мог обвинить его в нарушении служебных правил. В скрупулезном соблюдении правил, казалось мне, проявлялась тревога эмигранта, а может быть, – еврея; скорее всего, то и другое.

По окончании службы в Комиссии ее члены обыкновенно занимают высокооплачиваемые должности в сфере энергетики. Отработав свои два срока, Виктор избрал иной путь: независимого и тоже высокооплачиваемого консультанта по энергетике, в основном по легальным вопросам. Чаще всего он выступает как «expert witness» одной из судящихся инстанций. Его главная задача – сбор материала, уподобляющий его то ли ученому, то ли филологу, «медленно» читающему текст, то ли журналисту, занятому «расследованием», а также – адвокату и частному сыщику, выискивающим нужные сведения, чтобы разобраться, где «зарыта собака».

Виктор проявлял себя дотошным сыщиком и в других областях; так, ему удалось подтвердить свои (и не только свои) давние подозрения касательно приобретения Израилем урана (для создания атомной бомбы). Совместно с коллегой, инженером из Комиссии, он написал статью о том, как в середине 1960-х годов Моссад украл у компании NUMEC сто килограммов оружейного урана и как они были переправлены из Америки в Израиль. Но самое тут главное – не само детективное расследование пропажи урана, о котором писали другие, но многолетнее замалчивание этой истории в правительственных верхах, притом что об этом знали[379].

«Expert witnessing», конечно, не постоянная работа; Виктор любил в шутку называть себя безработным. Шутка шуткой, но в ней крылось беспокойство в духе Вуди Аллена, на которого Виктор похож не только самоуничижительным юмором, но и внутренней озабоченностью и бытовой нерешительностью; так, он долгие годы не мог купить диван – никак не мог сделать выбор; потребовалась бравая Мэдлен. При этом в Комиссии он славился решительностью и бескомпромиссностью, благодаря которым нажил себе врагов в энергетической промышленности, так что причины для тревоги имелись – но все обошлось благополучно. После взрыва в Фукусиме к нему, конечно, обращались из СМИ (запомнилось длинное интервью с ним по CNN); по поводу федеральной практики регулирования он недавно высказался так: «Комиссия по ядерному регулированию – филиал ядерной промышленности и полностью ей принадлежит» (журнал Rolling Stone). Неудивительно, что обе стороны относились к нему настороженно.

Еще Виктора тревожила судьба его официальных бумаг, с которыми связана другая смешная история – о том, как комиссар, требовавший, чтобы его секретарша ехала с ним в бункер, в последний день своего второго срока вынес сто коробок документов из своего офиса и увез их домой. Ему помогал не работник Комиссии, а сторож! «Царь Плутоний» боялся, что документы уничтожат. Теперь они в Гуверовском архиве в Стэнфорде, куда он их лично и сдал.

* * *

Его главной страстью в новом веке стало танго. (Это уже после развода с Магдаленой.) Виктор ходит на занятия почти каждый вечер и стал настоящим «тангистом», как сказал бы Андрей Белый, имея в виду парижских апаш. Живя в Берлине в начале 1920-х годов, Белый сам отплясывал танго. Одно время Виктор любил говорить, что его сокровенная мечта – работать тангистом на круизах. Говорилось это, конечно, в шутку, но не только. Недавно кто-то предложил ему роль «male escort» (мужчина, сопровождающий женщину) на карибском танго-круизе, но, как ответил Виктор, время ушло. Хотя и рассказывалась эта история как правдивая, скорее всего он опять-таки шутил.

Виктор регулярно ездит в Буэнос-Айрес, где у Гилинских есть квартира. На фотографии он со своим гуру по танго. Там он танцует за полночь в танго-клубах, а когда приезжает в Беркли, где живет его дочь, то всегда отправляется в местный клуб – теперь танго всюду в большой моде. Вот уже пятнадцать лет (сейчас Виктору восемьдесят), как он рассказывает о своих успехах на этом поприще. На днях Виктор похвастался тем, что какой-то невероятный специалист по танго, у которого он брал очередной урок, очень его хвалил. Было время, когда мы говорили по телефону каждый день; теперь мы созваниваемся редко, но танго фигурирует в каждом разговоре.

Виктор и аргентинский «тангист». Буэнос-Айрес (2010-е)

Последний раз мы виделись в Лос-Анджелесе в августе 2013 года. Они с женой пришли на празднование пятидесятилетнего юбилея моей дочери Аси, которую Виктор знает с рождения. В трудные минуты жизни, особенно после смерти Владимира, он был мне добрым, а может быть, и лучшим другом. Первым человеком, кому я позвонила, когда Владимир умер, был Виктор. Это было ночью, и он сразу же приехал, помог мне с вызовом покойницкой и устройством похорон – за все это я ему очень благодарна. Я его иногда называла «Викторек-помидорек», а он меня – «Olga M. Olga, Private Detective» (частный сыщик) – почему не помню.