Всепоглощающая страсть

Генри Сеймур принадлежал к одной из старейших аристократических династий Англии, являясь племянником восьмого герцога Сомерсета, предок которого прибыл в Англию еще в ХI веке в свите Вильгельма Завоевателя. Кроме того, он приходился сводным братом чрезвычайно богатой графине Сэндвич. Сеймур был не лишен дарований, которые пытался пустить в ход, проведя длительное время в парламенте Великобритании, но сделать политическую карьеру ему так и не удалось. Возможно, препятствием к этому стали его высокомерие и вспыльчивый темперамент. На момент встречи с графиней ему исполнилось пятьдесят лет, и он представлял собой привлекательного мужчину в самом расцвете сил. На родине Сеймур сумел рассориться со всей своей родней и набрать большое количество долгов. После смерти первой супруги (от этого брака у него остались дочери Кэролайн и Джорджиана) он решил уехать из Англии и в 1775 году женился на вдове, графине Анне-Луизе де Понту (1741–1821), из старинного нормандского дворянского рода. В угоду своей жене Сеймур приобрел небольшой, уютный и отлично меблированный замок Прюне, который граничил с поместьем графини Дюбарри. Новая семья вела полупатриархальный образ жизни на лоне природы, год назад у супружеской четы родился сын. Облик парка при замке был спроектирован лично новым владельцем, желавшим «предоставить день свободы природе, слишком стесненной в своих цепях, вновь призвать нимф сельской местности в их старинные обители, парки и сады». По воскресеньям в парке Прюне местные крестьяне веселились в плясках под деревенский оркестр.

Неизвестно, при каких конкретных обстоятельствах Сеймур познакомился с графиней Дюбарри. Сначала это были редкие визиты, затем отношения стали более близкими, визиты – более частыми, а переписка – более интимной. Отношения между соседями прослеживались историками именно по тринадцати письмам графини Дюбарри, всплывшими на аукционе в 1837 году; к сожалению, письма ее соседа не сохранились, поэтому исследователям пришлось руководствоваться в основном собственными предположениями. Вот как выглядело первое из писем, которые пощадили исторические катаклизмы:

«Сударь, меня глубоко растрогала причина, которая лишила меня возможности видеть вас моим гостем, и мне совершенно искренне жаль барышню, вашу дочь, страдающую от болезни. Я полагаю, что ваше сердце испытывает ту же боль, что и она, и разделяю ваши переживания. Могу лишь призвать вас мужаться, поскольку доктор успокоил вас по поводу отсутствия опасности. Если бы то участие, которое я принимаю в ней, могло бы принести вам какое-то облегчение, вы бы испытывали меньшую тревогу. Я восхищена, что маленькая собачка смогла на мгновение отвлечь барышню, вашу дочь.

Примите, сударь, мои уверения в чувствах, которые я испытываю по отношению к вам…»

Но вскоре поводы для встреч становятся более дружескими и также более проникнутыми нежными чувствами. По-видимому, свою роль сыграло то, что поначалу англичанин проявлял по отношению к этой прославленной красавице чисто соседскую вежливость и не выказывал никаких поползновений приволокнуться за ней. Это наверняка должно было уязвить самолюбие женщины, обладать которой стремились самые титулованные, богатые, красивые и выдающиеся мужчины королевства. Графиня привыкла к неписаным правилам культивировавшейся в ту пору притворной игры галантного века, исход которой был предрешен заранее, но обе стороны с увлечением разыгрывали осаду «неприступной» крепости, отчаянное «сопротивление» и неизбежное «падение». Все искусство заключалось в том, чтобы обставить эту потешную битву как можно более изысканно.

Сеймур вел себя совершенно по-иному, вовсе не в духе этой будуарной, разыгрываемой по нотам, спрыснутой духами из Грасса чувственной любви, символом которой стала сама мадам Дюбарри. Казалось, англичанину были неведомы правила галантных волокит, он оказался крепким орешком, и вскоре отставную фаворитку всецело захватила та неудержимая страсть, которую она в очередной раз внушила мужчине. Жанна жадно внимает речам Сеймура. Она ощущает в себе разлившуюся любовную негу, подъем чувств, тайное наслаждение своей победой. Хозяйка Лувесьена дарит соседу жетон для игры в лото времен Людовика ХIV, ибо ей известно, что Сеймур является «великим поклонником того века, столь богатого на чудеса».

«Дамы Лувесьена [60] с огромным удовольствием преподносят его вам в подарок. Они расстаются с ним, поскольку хорошо знают, что мсье Сеймур прочувствует значимость сей жертвы и будет убежден, что сии дамы хотели бы найти более существенные благоприятные случаи, чтобы засвидетельствовать ему свою дружбу…»

Для Жанны этот благоприятный случай уже недалек. Мадам Дюбарри не представляла собой ту крепость, которую было трудно взять приступом. Она быстро уступает ухаживаниям своего соседа.

«Мне надо сказать вам тысячу вещей, поведать тысячу мыслей. Я никогда не ощущала столь глубоко, как в тот миг, сколь необходимы вы стали для меня. Какое счастье, если бы я могла вечно находиться подле вас».

Вероятно, ее привлекло именно необычное поведение англичанина, совершенно лишенное того лоска внешней учтивости, присущего всем ее высокопоставленным любовникам, канувшим в прошлые времена. Возможно, для мадам Дюбарри были внове эти резкие смены настроения Сеймура, внезапный переход от умиленного любования природными красотами к вспышкам страсти и необъяснимого раздражения от всего окружающего. Несомненно, свою роль сыграла здесь и мода на все английское, пышным цветом распустившаяся в то время во Франции. Английская мужская одежда неброских расцветок (только при дворе продолжали носить шитые золотом одеяния), культ спорта, породистые лошади, неброские но чрезвычайно удобные экипажи вместо громоздких карет и мужчины, чью невозмутимость, казалось, нельзя было поколебать ничем, – англомания в высшем свете стала настоящим поветрием. Не стоит сбрасывать со счетов и модное увлечение песнями мифического шотландского барда Оссиана[61], по которым сходила в ту пору с ума вся Европа. Нет никакого сомнения в том, что с этими нашумевшими творениями были знакомы как Сеймур, так и графиня. Роковая любовь на фоне природы, характеры героев первобытной мощи и бурлящая от необузданных страстей кровь, меланхолические обращения к звездам и стихиям – такая романтика привносила совершенно иную окраску в неожиданное увлечение женщины, привыкшей к утонченному кокетству и флирту в духе изнеженного века рококо. Любовники соединились, они не могут разлучаться надолго и коротают неизбежные расставания, берясь за перо и изливая обуревавшие их чувства на бумагу:

«Между нынешним днем и субботой лежит целая вечность. Для моего сердца сии два дня тянутся слишком долго. Я ожидаю вас с нетерпением души, которая полностью принадлежит вам и тоскует по тому, чтобы доказать вам, сколь дороги вы для меня…

Уверенность в вашем расположении, мой нежный друг, составляет счастье моей жизни. Поверьте, что сердце мое находит сии два дня чрезмерно длинными, и, буде в моей власти сократить их, сие не составило бы для меня труда. Я ожидаю вас в субботу со всем нетерпением души, всецело принадлежащей вам, и ожидаю, что вы не желаете ничего иного. Прощайте, я ваша. – Сего четверга в два часа».

Герцог де Бриссак тотчас же безо всякого удовольствия заметил появление этого англичанина в окружении Жанны и превращение его в близкого друга графини. Он был слишком утонченным человеком, чтобы проявлять ревность с самого начала. Но герцог сразу же ощутил, насколько его любовница восприимчива к ухаживаниям Сеймура. Бриссак следил за развитием этого романа. Но что мог он сделать, чтобы помешать ему?

Бриссак не принадлежал к числу людей, которые могли делить свою любовницу с кем-то еще. Но и Сеймур был сделан из такого же теста. И графиня, страдающая, тоскующая, несчастная, оказывается между новым поклонником, которого любит со всем неистовством заново обретенной страсти, и старым другом, чье внимание и привязанность не намерена терять. Сеймур проявляет недовольство, потому что Жанна провела вечер с де Бриссаком. Она пытается успокоить его:

«Мое сердце безраздельно принадлежит вам, и, если я не выполнила моего обещания, в этом виноваты лишь мои пальцы. Я испытываю чрезвычайное смятение с тех пор, как вы покинули меня, и уверяю вас, что не находила в себе силы ни для чего иного, кроме мыслей о вас… Прощайте, мой нежный друг. Повторяю вам, что я вас люблю и считаю себя счастливой. Я обнимаю вас тысячу раз, и я вся ваша. Приезжайте пораньше!..»

Графиня просит Сеймура приехать пораньше, чтобы избежать риска встречи с Бриссаком. В некоторые дни герцог не покидает свою любовницу. Мадам Дюбарри даже не может улучить времени, дабы должным образом написать своему любовнику письмо. Сеймур выражает свое недовольство. Она отвечает ему:

«Вы получите от меня всего одно слово, которое могло бы прозвучать упреком, если бы мое сердце было в состоянии сделать вам таковой. Я настолько устала от четырех писем, которые я только что написала, что у меня хватает силы только на то, чтобы сказать вам, что я вас люблю… Завтра я расскажу вам то, что помешало сообщить вам новости обо мне, но поверьте, что бы вы там ни говорили на сей счет, вы являетесь единственным другом моего сердца. Прощайте, у меня нет сил сказать вам большего. Сей пятницы в два часа».

Последующее письмо исполнено еще большей нежности:

«Мой Бог, мой нежный друг, сколь же печальны дни, что приходят за теми, когда я имею счастье проводить с вами. И с какой радостью я вижу прибытие момента, который должен приблизить вас ко мне».

Во избежание возможных помех их встречам Сеймур и графиня в один прекрасный день назначают свидание в Париже. Заподозрил ли герцог что-то? В тот день де Бриссак всю первую часть дня провел в Лувесьене, и графине не удалось уехать.

«Я не поеду сегодня в Париж, поскольку особа, которую я должна была отправиться повидать, прибыла во вторник, как только вы покинули мой дом. Сей визит поставил меня в затруднительное положение, поскольку я полагаю, что его предметом были вы. Прощайте, я ожидаю вас со всей нетерпимостью сердца, всецело вашего и которое, невзирая на несправедливости, полностью ощущает, что не может быть ничьим другим. Я думаю о вас, говорю вам и повторяю сие, и у меня нет никакого сожаления кроме того, что лишена возможности твердить вам сие каждое мгновение. – Из Лувесьена в полдень».

По-видимому, именно в этот день герцог де Бриссак со всей учтивостью и деликатностью своего характера поставил свою любовницу перед выбором: «Или он, или я». Жанна, надо полагать, рыдала, уверяла в своей привязанности. Выбор труден, она явно увлечена англичанином, но слишком многое говорит не в его пользу. Частые и необъяснимые перемены в настроении Сеймура, жена и дети от двух браков, вероятность того, что он в любой момент может принять решение уехать на родину и без сожаления покинуть уже не первой молодости любовницу. Англичанин ни разу не выказал ей доказательства постоянства, напротив, непредсказуемая переменчивость его нрава временами пугала графиню.

«Сколь вы жестоки и несправедливы! Почему вы должны терзать сердце, которое принадлежит и не будет принадлежать никому иному, кроме вас? Ваше письмо разрывает мне душу. Лишь ваша целительная дружба может излечить мое больное сердце – возвращайтесь ко мне, мой возлюбленный, ибо без вас мне невозможно жить».

Она привыкла к тому, чтобы мужчины добивались ее благосклонности, но подобное пренебрежительное отношение для общепризнанной красавицы оказалось внове: теперь ей приходится буквально домогаться любовных свиданий. Однако эта страсть полностью захватила Жанну, она не может отделаться от нее и жалобно стенает:

«Мне так плохо, я полагаю, что не могу жить без вас».

По-видимому, постепенно мадам Дюбарри начинает с горечью осознавать, что ее чувства никоим образом не трогают этого непостижимого человека. Что сулит ей продолжение этой мучительной связи в будущем? Не грозит ли оно крушением ее уютного мирка в Лувесьене? Жанну все чаще посещают мысли, что герцог де Бриссак – это забота, надежность, наконец, среда, в которой она привыкла жить. Наверное, под воздействием этих размышлений графиня Дюбарри пишет предмету своей страсти последнее из дошедших до наших дней писем:

«Нет пользы говорить вам о моей нежности и волнениях, они вам известны. Но то, что вам неведомо, так это мои муки… Вы не снизошли до того, чтобы разуверить меня в том недуге, каковой поразил мою душу; итак, я полагаю, что мое спокойствие и мое счастье мало трогают вас. Мой ум ясен; мое сердце страдает. Но, при большом тщании и мужестве мне удастся укротить его. Сей труд тяжек и мучителен, но он необходим. Сие есть последняя жертва, на которую мне остается пойти. Мое сердце уже принесло все остальные. Теперь сие надлежит сделать моему разуму. Прощайте, верьте, что вы единственный владеете моим сердцем. – Сей среды в полночь».

Вполне возможно, что были и другие письма, причем они оставались без ответа. Для графини было чрезвычайно мучительно то, что Сеймур продолжал проживать по соседству, ей были более или менее известны события его жизни. В 1780 году он, как было принято выражаться в то время, разъехался со своей женой. До графини дошли и сведения об его увлечении хорошенькой мадам де Канийяк, которая спровоцировала дуэль между двумя принцами крови, братом короля графом д’Артуа и герцогом Бурбонским. Возможно, мадам Дюбарри даже предпринимала еще какие-то шаги для восстановления былых отношений. Во всяком случае, Сеймур возвратил графине двухстороннюю миниатюру, которую по его заказу изготовил художник Лемуан. С одной стороны располагается писаная на слоновой кости копия известного портрета мадам Дюбарри в шляпе, украшенной перьями страуса. С другой – портрет Сеймура, внизу которого от руки нацарапано по-английски: «Оставьте меня в покое».

Сеймур прожил в замке Прюне еще лет десять, иногда соседи встречались, проезжая каждый своим путем по дороге, и молча церемонно раскланивались. В 1792 году, с началом революционного террора, Сеймур вместе с сыном бежал в Англию, а его поместье было конфисковано.